Страница 27 из 75
Умник с Речной излучины, подсмеиваясь, принялся отговаривать Простака:
— Ну и дурень же ты! В твои-то годы да с твоими силенками — да ты в горах песчинки не сдвинешь с места, не говоря уж о земле и о камнях!
Простак вздохнул:
— А ты так туп, что разумеешь хуже малого ребенка— мальчонка-сирота и тот умней тебя. Я умру, а сыновья останутся, и у сыновей еще народятся внуки, у внуков тоже будут сыновья, а у тех — свои сыновья и внуки. Так и пойдут — сыновья за сыновьями, внуки за внуками — и не будет им конца и переводу. А горам-то уже не вырасти — так чего же горевать, что я не успею их срыть?
Умник так и не нашелся, что ответить.
Горный дух, начальник над змеями, прослышав об этом, испугался, что старик не отступится, и доложил обо всем Небесному Владыке. А тот, тронутый простодушием старика, повелел двум духам из рода Муравьев- Великанов перетащить обе горы на себе: одну — на северо-восток, другую — на юг Юнчжоу. И с той поры от мест, что южнее Цзичжоу, и до самой реки Хань-шуй не стало больше горных преград.
***
Конфуций, странствуя на востоке, повстречал двух подростков, о чем-то яростно споривших, и спросил, о чем у них спор.
— Я считаю,— сказал один,— что солнце к нам ближе, когда только-только восходит, а в полдень оно от нас дальше. А он, наоборот, считает, что на восходе солнце от нас дальше, а в полдень — ближе.
И добавил:
— Когда солнце восходит — оно большое, как зонтик над колесницей, а в полдень оно—как блюдце. Разве это не значит: чем оно дальше — тем кажется меньше, а чем оно ближе — тем кажется больше?
— Когда солнце восходит,— сказал второй,— от него веет прохладой. А в полдень — оно обжигает, как кипяток. Разве это не значит: чем оно ближе — тем горячее, а чем дальше — тем холоднее?
Конфуций так и не мог решить — кто прав. А подростки сказали с насмешкой:
— И кто это только выдумал, будто ты много знаешь?!
***
Гун Ху из Лу и Ци Ин из Чжао однажды занемогли и обратились к Бянь Цюэ с просьбой их исцелить. Тот принялся их лечить. Когда оба выздоровели, он сказал им так:
— Недавняя ваша болезнь проникла в ваши внутренности со стороны. Ее удалось излечить обычными снадобьями. Но есть у каждого из вас врожденная болезнь, которая продолжает расти вместе с вами. Что, если я попытаюсь теперь, ради вашего блага, ее исцелить?
— Хотелось бы прежде услышать о признаках этой болезни,— ответили оба.
И Бянь Цюэ сказал Гун Ху:
— Воля у тебя крепкая, а жизненная сила — слаба. Вот почему ты достаточно силен в замыслах, но слаб в их исполнении. У Ци Ина же слабая воля, а жизненная сила — крепка. Поэтому он мало размышляет и губит себя опрометчивостью. Стоит вам обменяться сердцами — и достоинства ваши уравновесятся.
И вот он напоил их отравленным вином — и оба на целых три дня погрузились в смертное забытье. А лекарь тем временем вскрыл каждому из них грудь, нащупал там сердце и заменил другим. После чего применил чудодейственное зелье, и когда оба очнулись— все было как прежде. Распрощавшись, тот и другой отправились по домам.
Гун Ху отправился в дом Ци Ина, где были жена и дети Ци Ина,— и те отказались его признать. А Ци Ин отправился в дом Гун Ху, где были жена и дети Гун Ху,— и те тоже отказались его признать. Из-за этого между двумя домами началась тяжба, и они обратились к Бянь Цюэ с просьбой их рассудить. Тот разъяснил, в чем дело,— и тяжба прекратилась.
***
Боя превосходно играл на цине, а Чжун Цзыци умел превосходно слушать. Вот Боя, заиграв, устремился душой в высокие горы— и Чжун Цзыци воскликнул:
— Как прекрасно! Высоко, величаво — как Тай- шань!
Боя, продолжая играть, устремился душой к текучим водам — а Чжун Цзыци воскликнул:
— Как прекрасно! Широко, полноводно—как реки!
И о чем бы ни думал, играя, Боя — Чжун Цзыци всегда постигал его мысль.
Однажды, странствуя по северному склону горы Тайшань, они попали под внезапный ливень и укрылись под скалой. Боя, загрустив, взял в руки цинь и стал играть. Начал с мелодии ливня, потом заиграл про обвал в горах. Какую бы мелодию ни исполнял — Чжун Цзыци до конца постигал ее смысл. И Боя, отложив свой цинь, сказал, вздыхая:
— Как это прекрасно! Ты слышишь мои устремления, угадываешь образы — словно в груди у тебя мое сердце. Разве смогу я укрыться от тебя в звуках?!
***
Чжоуский царь My-ван, объезжая владения подвластных ему западных князей, перевалил через Куньлунь и, не доехав до горы Яньшань, повернул обратно.
Еще не достиг Срединного царства, когда на дороге предстал перед ним некий умелец, по имени мастер Янь. My-ван, повелев ему приблизиться, спросил:
— В чем же ты искусен?
— Прошу назначить вашему слуге любое испытание,— ответил мастер.— Только прежде хотел бы, чтобы царь посмотрел на то, что я уже сделал.
— Приноси завтра,— сказал Му-ван,— вместе и посмотрим.
На другой день мастер Янь снова явился к царю. Царь повелел ему приблизиться и спросил:
— А кто это с тобой?
— А тот самый, которого я сделал,— ответил мастер.— Он может показывать разные штуки.
Му-ван с изумлением разглядывал куклу: ходит быстро, голову то опустит, то вскинет — ну совсем как живая. Тронет ее мастер за подбородок — и она запоет в тон и в лад, возьмет за руку — начинает отплясывать в такт. Делает тысячи движений и корчит тьму гримас — повинуясь любому желанию. И царь решил, что это самый настоящий человек.
Зрелищем вместе с царем любовались Шэнцзи и другие наложницы, стоявшие рядом. В конце представления кукла им подмигнула — и поманила к себе. Царь пришел в ярость — и хотел тут же казнить мастера. А тот, перепугавшись, быстро разрезал куклу, разобрал на части и показал царю: все оказалось из кожи и дерева, клея и лака и было окрашено в белый и черный, красный и синий цвета. Царь все рассмотрел со вниманием: были там и печенка, и желчный пузырь, и сердце, и легкие, селезенка и почки, кишки и желудок; были также жилы и кости, хрящи и суставы, кожа, зубы и волосы — все самодельное и в полном наборе. Затем мастер собрал куклу — и она вновь приняла прежний вид. Царь попробовал вынуть из нее сердце — и уста куклы замолкли. Вынул печень — и глаза ее ослепли. Вынул почки — и ноги перестали двигаться. И тогда Му-ван повеселел и сказал, вздохнув от восхищения:
— Выходит, человеческое искусство способно сравниться с искусством Творца Превращений!
И он повелел пожаловать мастеру две колесницы и вместе с ним и его куклой вернулся в свое царство.
Бань Шу свою «заоблачную лестницу» и Мо Ди своего летающего коршуна сами называли пределом человеческого умения. Когда же ученики их Дунмэнь Цзя и Цинь Гули, услыхав про искусство мастера Яня, рассказали о том обоим наставникам, те уже до конца своих дней не смели больше говорить о мастерстве и держались лишь циркуля и наугольника.
***
Гань Ин в старину преуспел в стрельбе из лука: натянет, бывало, тетиву— и звери сами валятся наземь, а птицы падают с неба. Ученик, по прозванию Фэй Вэй, учился у него стрелять и в мастерстве превзошел наставника. А некий Цзи Чан хотел научиться стрелять у Фэй Вэя.
— Сперва научись не моргать,— сказал Фэй Вэй,— а там можно будет потолковать и о стрельбе.
Вернувшись домой, Цзи Чан улегся под жениным ткацким станком и стал провожать взглядом каждое его движение. Через два года не моргал — даже когда ему совали шило в глаз, и доложил о том Фэй Вэю.
— Это еще не все,— сказал Фэй Вэй.— Теперь научись смотреть—а там уж можно будет и стрелять. На малое смотри как на большое, на смутное — как на ясное. Потом доложишь мне.
Цзи Чан подвесил у себя в окне вошь на конском волосе и, обратясь лицом на юг, принялся ее разглядывать. Через десяток дней вошь расплылась, разбухла, а через три года казалась уже с тележное колесо. А прочие предметы, когда он на них глядел, величиной казались с холмы и горы. Тогда он взял лук из яньского рога и бамбуковую стрелу, спустил ее и поразил вошь прямо в сердце, не оборвав волоска.