Рассказы о любви

— Да, конечно. Здорово, что можно будет опять сходить в пинакотеку Брера, а вечером — в «Ла Скала»; у меня снова появилось желание послушать любимца публики Верди.

Мы неожиданно заговорили как прежде, и Отмар был в таком отличном настроении, что я уже раскаивался в своем решении и втайне даже подумал, что хотя я и сойду в Комо, но только чтобы перейти в другой вагон и поехать дальше. Это ведь никого не касалось, да и вообще…

Мы проехали Лугано и границу тоже и въехали в Комо; старое насиженное место лениво грелось в закатных лучах, с горы Брунате ухмылялись разудалые рекламные щиты вина. Я попрощался с Отмаром за руку и взял свой рюкзак.

С таможенной станции мы сидели уже в итальянских вагонах, стеклянная дверь исчезла, и прекрасная немочка с севера вместе с ней, но мы знали, что она в поезде. Но когда я вышел и в нерешительности споткнулся о рельсы, вдруг увидел дядю, красотку и бодро шагающего стажера, нагруженного багажом, — на плохом итальянском он звал носильщика. Я сразу же предложил им свою помощь, нашелся носильщик, а потом и дрожки, и они все трое отъехали в город, где я надеялся их найти, поскольку запомнил название гостиницы.

Паровоз засвистел, поезд покинул станцию, и я помахал вслед, но не увидел в окне своего друга. Ну, так ему и надо. Я весело зашагал в Комо, снял комнату, умылся и сел с вермутом в кафе с видом на площадь. Больших приключений я себе не обещал, но считал для себя желательным увидеть где-нибудь сегодня вечером ту небольшую компанию из поезда. Те двое были действительно парой молодоженов, как я понял это на станции, наблюдая за ними, и мой интерес к супруге будущего прокурора приобрел с того момента исключительно эстетический характер. И в самом деле, она была прехорошенькой, просто чертовски хороша.

…После ужина я отправился гулять, переодевшись и тщательно побрившись. Без всякой спешки я шел по дороге к гостинице немцев, с желтой гвоздикой в петлице и первой итальянской сигарой в зубах.

Ресторанный зал был пуст, все гости сидели или гуляли в саду за гостиницей, где еще стояли не убранные на ночь большие зонты от солнца в красно-белую полоску. На небольшой террасе у озера застыли юноши с удочками, за некоторыми столиками кто-то пил кофе. Красотка вместе с супругом и дядей прогуливалась по саду, она, очевидно, впервые приехала на юг, поскольку с детским удивлением щупала кожаные листья камелий.

А позади нее я увидел с не меньшим удивлением и моего друга Отмара, прогуливавшегося медленным шагом. Я тут же отошел и спросил про него у портье: да, этот господин живет здесь, в этой гостинице. Значит, он тайком сошел вслед за мной с поезда. Я почувствовал себя обманутым.

Но ситуация показалась мне больше комичной, чем напряженной; мои восторги как-то сразу увяли. Нельзя связывать свои надежды с молодой дамой, совершающей свадебное путешествие. Я предоставил Отмару поле деятельности и исчез, прежде чем он меня заметит. С улицы я еще раз увидел его сквозь решетку сада, как он прошел мимо иностранцев, стрельнув глазами на юную даму. И ее лицо я тоже увидел еще раз на миг, однако моя влюбленность уже пропала, прекрасные черты утратили свою прелесть и показались мне пустыми и непривлекательными.

На следующее утро, когда я садился в ранний утренний поезд, следующий в Милан, Отмар тоже был тут как тут. Он принял из рук портье саквояж и поднялся за мной в вагон как ни в чем не бывало.

— Доброе утро, — совершенно буднично сказал он.

— Доброе утро, — ответил я. — Ты уже видел? Сегодня в «Ла Скала» дают «Аиду».

— Да, я знаю. Отлично!

Поезд тронулся, и городок остался позади.

— Между прочим, — начал я разговор, — в этой красотке, жене стажера, есть что-то кукольное. Я в итоге разочарован. Она, собственно, не настолько и красива. Просто хорошенькая.

Отмар кивнул.

— Он не референт, — сказал он, — а коммивояжер, но, правда, офицер запаса… Да, ты прав: дамочка — просто хорошенькая куколка. Я был в совершенном ужасе, когда понял вдруг это. Ты не заметил, у нее самый ординарный дефект, который только может быть на хорошеньком личике! Не заметил? У нее слишком маленькой рот, у этой цыпочки! Это отвратительно, обычно я безошибочно реагирую на такое.

— Она к тому же немного кокетлива, — бросил я дополнительный пробный шар.

— Кокетлива? Еще как! Могу сказать тебе, дядя-весельчак действительно единственный приятный человек из всей троицы. Знаешь, вчера я просто не позавидовал этому дурню. А сейчас мне его даже жаль — в самом деле жаль. Он еще способен удивляться! Хотя, конечно, может быть, этот чудак счастлив с ней. Может быть, он никогда так ничего и не поймет.

— Что — не поймет?

— Да то, что она попросту манекен! Ничего, кроме смазливой маски на личике, хорошо упакованная и зализанная лаком кукла, и ничего за душой, абсолютно ничего!

— О! Уж настолько глупой я ее не нахожу.

— Нет? Тогда сходи с поезда и отправляйся назад в Комо — они пробудут там восемь дней. Я, к сожалению, пообщался с ней. Но давай не будем больше говорить об этом! Счастье, что мы едем дальше в Италию! Наверняка удастся увидеть подлинных красавиц!

Это действительно было счастьем, и уже через два часа мы, довольные, праздно шатались по улицам Милана и с наслаждением, без всякой ревности, любовались красивыми женщинами этого обетованного города, они гордо проходили мимо нас словно королевы.

1913

УРАГАН

Это случилось в середине девяностых годов, я трудился тогда волонтером на маленькой фабрике моего родного городка, который я в том же году покинул навсегда. Мне было около восемнадцати, и я понятия не имел, сколь прекрасной была моя юность, хотя день за днем и наслаждался ею и весь окружающий мир воспринимал как птица воздух. Пожилым, кто уж не вспомнит в деталях минувшие годы, хочу напомнить лишь, что в том году на нашу местность как раз налетел циклон, а с ним ураган, какого в наших широтах ни до, ни после не было. Это произошло именно тогда. За два или три дня до случившегося я поранился стальным резцом. На левой руке у меня была рана, вокруг нее все вспухло, и мне пришлось забинтовать руку, так что в мастерскую в те дни я не ходил.

Я хорошо помню, что в конце лета в нашей тесной долине стояла невыносимая духота и временами по целым дням гремели грозы. В природе царило какое-то беспокойство, оно крайне слабо касалось меня непосредственно, я не слишком его ощущал, но помню, однако, отдельные мелочи. Например, по вечерам, на рыбалке, я находил рыб страшно возбужденными этой предгрозовой духотой, они беспорядочно сбивались стайками, то и дело выпрыгивали из воды и сами шли на удочку. Наконец постепенно стало прохладнее, тише, грозы случались реже, и ранним утром уже пахло осенью.

Однажды утром я вышел из дому с целью предаться любимому занятию: в кармане книга и кусок хлеба. Как я привык к тому в годы мальчишества, я поспешил сначала за дом в сад, накрытый покуда тенью. Елки, посаженные моим отцом, которые я помнил совсем молоденькими и очень тоненькими, сильно выросли, имели толстый ствол, и под ними теперь всегда лежала желтовато-охристая хвоя, и там годами ничего не росло, разве что барвинок. А рядом, на длинной узкой грядке, стояли на высоких стеблях цветы моей матери, они пышно цвели, радостно и весело, и каждое воскресенье их срезали на большие букеты. Это были растения с кирпично-красными мелкими цветочками, собранными в соцветия, — лихнис, или зорька, а на другом нежном кустике на тонких высоких стебельках росло множество красных и белых цветков в форме сердечек, у нас в доме их так и называли — «сердечки», а еще один высокий куст звался «барская спесь». Рядом тянулись к небу астры на высоких ножках, но их время цвести еще не пришло, а между ними расползалось по земле розетками молодило с мясистыми листьями, похожими на мягкие колючки, тут же рос веселый красочный портулак; эта длинная узкая грядка была нашей любимицей, нашим сказочным садом, где рядом соседствовали друг с другом необыкновенные цветы, и они были нам милее всех роз на обеих круглых клумбах. Когда на грядку падали солнечные лучи, заставлявшие блестеть восковые листья плюща, обвивавшего стену, тогда каждый цветущий куст приобретал свою индивидуальность и особую прелесть: сочные гладиолусы сверкали яркими красками, гелиотроп казался серым, погруженным, словно его заколдовали, в таинственный запах, лисохвост свисал, обреченно увядая, а аквилегия встала на цыпочки и звенела разноцветными летними колокольчиками. На золотарнике и голубых флоксах громко жужжали пчелы, а по толстым листьям плюща энергично бегали туда-сюда маленькие коричневые паучки, над левкоями же дрожали в воздухе те быстрые, капризно вертевшиеся мотыльки с толстыми брюшками и прозрачными, словно стеклянными, крылышками, их называли бражниками.