Рассказы о любви

— Да, так.

— Ну вот. А ты обращаешься со мной как с учеником. Ведь в чем-то должна быть причина, что я вдруг ни с того ни с сего стал для тебя пустым местом. Мы ведь всегда жили дружно.

— Боже праведный, чего ты от меня хочешь? Я такой, какой есть, и не могу стать другим. У тебя тоже свои выходки.

— Возможно, Хаагер, но не во время работы, и в этом вся разница. Скажу тебе только одно — ты сам наносишь вред своему делу.

— Оно мое, не твое.

— Ну тогда мне тебя просто жалко. Тогда и разговаривать больше не о чем. Может быть, все это однажды само собой разрешится.

Он ушел. В дверях он столкнулся с Шембеком — тот все слышал и только тихонько посмеивался. Никласу хотелось набить парню морду, но он взял себя в руки и спокойно прошел мимо.

Ему стало ясно, что между Хаагером и им стоит что-то другое, не просто плохое настроение, и он решил докопаться до этого. По правде, больше всего ему хотелось уволиться прямо сегодня, вместо того чтобы работать при таких отношениях дальше. Но он не хотел и не мог покинуть Герберзау из-за Марии. При этом все выглядело так, словно мастер вовсе не заинтересован в том, чтобы он остался, хотя его уход сильно навредит делу. Раздраженный и грустный, вернулся он в мастерскую, когда пробило час дня.

После обеда надо было произвести небольшие ремонтные работы на ткацкой фабрике. Это случалось частенько, потому что хозяин фабрики экспериментировал на нескольких перестроенных станках, к которым Хаагер приложил свою руку. Раньше эти работы по переделке станка чаще всего выполнял Никлас Трефц, но в последнее время мастер ходил туда сам и, если был нужен помощник, брал с собой Шембека или волонтера. Никлас ни слова не говорил против, но это обижало его, он видел в этом знак недоверия. В таких случаях он имел возможность лишний раз встретиться с Тестолини, она работала в том же цеху, и он не хотел навязываться с этой работой, чтобы не выглядело так, будто он делает это ради нее.

Вот и сегодня мастер пошел туда вместе Шембеком, а мастерскую оставил на Никласа. Прошел час, и Шембек вернулся назад с инструментами.

— Каким станком вы занимались? — спросил Никлас, интересовавшийся этими экспериментами.

— Третьим, в углу возле окна, — ответил Шембек и посмотрел на Никласа. — Мне пришлось делать все одному, мастер слишком увлекся беседой.

Никлас навострил уши — на том станке работала Тестолини. Он хотел сдержать себя, чтобы не связываться с Шембеком, но против воли с языка сорвался вопрос:

— Это с кем же? С Марией?

— Угадал, — засмеялся Шембек. — Он по всем правилам ухаживает за ней. Это и неудивительно — она такая пампушечка.

Трефц ничего не сказал в ответ. Он не желал слышать имя Марии из этих уст, да еще в таком тоне. Он с силой нажал на напильник и так придирчиво определял калибр, когда закончил, словно все его мысли были отданы только работе. Но на самом деле голова его была занята совсем другим. Его мучило тяжкое подозрение, и чем больше он думал об этом, тем лучше, так казалось ему, все сходилось одно с другим и наводило на подозрение. Мастер приударял за Марией, поэтому и стал ходить с некоторых пор на ткацкую фабрику сам и не хотел его там больше видеть. И потому обращался с ним так странно и так грубо и был раздражен. Никлас был ревнив и потому мастер хотел довести его до такого каления, чтобы он уволился и исчез отсюда.

Но он не хотел уходить, теперь тем более.

Вечером он пошел к Марии. Дома ее не было, и он ждал ее до десяти часов на скамейке в компании с женщинами и парнями, проводившими так свободное время. Когда она пришла, он поднялся вместе с ней наверх.

— Ты меня ждал? — спросила она, пока они поднимались по лестнице.

Он не ответил. Он молча шел за ней по пятам до ее каморки и так же молча закрыл за ними дверь.

Она обернулась и спросила:

— Ну, ты опять дошел до точки? Что снова не так?

Он посмотрел на нее.

— Где ты была?

— В городе. Вместе с Линой и Кристианой.

— Вот как.

— А ты?

— А я сидел внизу и ждал. Мне надо кое о чем с тобой поговорить.

— Опять? Ну, поговори.

— По поводу мастера. Мне кажется, он бегает за тобой.

— Этот? Хаагер, что ли? Боже праведный, да пусть бегает.

— Этого я не потерплю, нет. Я хочу знать, так это или не так. Он теперь всегда ходит сам, если у вас надо что-либо сделать, и сегодня опять полдня был с тобой возле твоего станка. А теперь говори: что у него с тобой?

— Да нет ничего. Он болтает со мной, и ты не можешь запретить ему это. Если спросить тебя, так я все время должна сидеть под стеклянным колпаком.

— Я не шучу. Я хочу знать, о чем он болтает, когда стоит с тобой у станка.

Она со скучающим видом вздохнула и уселась на кровать.

— Оставь Хаагера в покое! — крикнула она протестующе. — Что с ним будет? Он немножко влюблен и ухаживает за мной.

— Ты не дала ему оплеуху?

— Боже! А может, лучше сразу выбросить его в окно? Я разрешаю ему говорить и смеюсь над ним. Сегодня он сказал, что хочет подарить мне брошку…

— Что? Так и сказал? А ты, что ты ему сказала?

— Что не надо мне никаких брошек и ему самое время пойти домой к своей жене… И на этом точка! Хватит! Это обыкновенная ревность! Ты сам всерьез не веришь во всю эту чепуху.

— Да-да. Ну тогда спокойной ночи. Я пошел домой.

Он ушел, не позволив остановить его. Но он не успокоился, хотя, собственно, нельзя было сказать, что он не доверял девушке. Он просто не знал и где-то смутно чувствовал, что ее верность наполовину была страхом перед ним. Пока он был тут, он мог быть, пожалуй, уверен в ней. Но если ему придется уйти, тогда никакой уверенности. Мария была честолюбива, и ей нравились красивые слова, она познала любовь еще в раннем возрасте. А Хаагер был мастер, у него были деньги. Он мог предлагать ей брошку, хотя и был настоящим скрягой.

Никлас целый час бегал по переулкам, где гасло одно окно за другим и свет оставался гореть только в харчевнях. Он старался думать о том, что пока не произошло ничего ужасного. Но он боялся грядущего, того, что будет завтра и в любой другой день, когда он будет стоять рядом с мастером, и работать с ним, и разговаривать, зная, что этот человек ходит за Марией по пятам. Что из этого получится?

Усталый и расстроенный, вошел он в харчевню, заказал бутылку пива и почувствовал с каждым быстро выпитым бокалом, как по жилам растекается прохлада и смягчает боль. Он редко пил, чаще всего в гневе или если был необычайно весел, и уже больше года не был во хмелю. Сейчас он дал волю себе, предался неосознанно безотчетной гульбе и был сильно пьян, когда вышел из харчевни. Но все-таки еще достаточно соображал и не заявился в таком состоянии в дом Хаагера. Он вспомнил про одну лужайку в конце аллеи, ее только вчера скосили. Неверными шагами он дошел туда, бросился на собранное к ночи в кучи сено и моментально заснул.

III

Когда Никлас на следующее утро, усталый и бледный, но все же вовремя пришел в мастерскую, мастер с Шенбеком по чистой случайности уже там были. Трефц молча прошел на рабочее место и принялся за работу. Тут мастер крикнул ему:

— Явился-таки наконец?

— Я пришел минута в минуту, точно, как всегда, — сказал Никлас устало и с наигранным безразличием. — Вон там наверху висят часы.

— А где ты был всю ночь?

— Разве тебя это касается?

— Думаю, что да. Ты живешь в моем доме, и я требую порядка.

Никлас громко засмеялся. Теперь ему было все равно, что будет дальше.

Ему осточертел Хаагер и его идиотские требования порядка, да и все остальное.

— Что тут смешного? — крикнул мастер сердито.

— Смех напал, Хаагер. Ты мне кажешься большим юмористом.

— Нет здесь никакого юмора. Поберегись!

— Может, и нет. Знаешь, господин мастер, про порядок это ты отлично сказал. «Я требую порядка в доме!» Хлестко сказано. Но это и заставило меня засмеяться — говоришь о порядке в доме, а у самого нет никакого порядка.