Рассказы о любви

Так мы и жили в то лето снова вместе. Наш дом живописно стоял на холме, по другую сторону которого сбегали к долине виноградники. Построен он был, насколько я знаю, одним флорентийцем, изгнанным во времена правления Альбицци. Вокруг был разбит прекрасный сад, мой отец обнес его заново стеной, а на портале был выбит в камне его герб, тогда как над входом в дом все еще висел герб первого владельца. Камень, из которого он был сделан, крошился, и само изображение можно было разобрать лишь с большим трудом. Дальше по дороге в горы можно было рассчитывать на хорошую охоту; я ходил туда или скакал на лошади почти каждый день — один или с отцом, он обучал меня тогда соколиной охоте.

Как я уже сказал, я еще был наполовину ребенок. Хотя, по сути, уже не был им, это был короткий период особого времени, когда молодые люди, утратив беспечную детскую ребячливость и не приобретя еще мужской возмужалости, мечутся меж двух закрытых садов по раскаленной улице, полные страстных желаний без всякой на то причины, меланхоличные и грустные тоже без всяких причин. Конечно, я сочинил множество терцин и причем таких, которые были посвящены ничему другому, кроме как поэтическим любовным грезам, хотя я думал, что того и гляди умру от томления по настоящей любви. Я пребывал в нескончаемой любовной лихорадке, искал одиночества и казался себе безмерно несчастным. Мои страдания удваивало то обстоятельство, что я должен был их тщательно скрывать. Ни отец, ни ненавистный кузен, если б узнали об этом, не пощадили бы меня и осыпали бы насмешками. И нежные свои стихи я прятал надежнее, чем скряга свои дукаты, и если сундук переставал мне внушать доверие, я уносил футляр со стихами в лес и там зарывал его, каждый день проверяя, на месте ли он.

В один из таких походов к моим сокровищам я случайно заметил кузена — он стоял на краю леса. Я тут же изменил направление, пока он еще не успел меня увидеть, но так, чтобы не терять его из виду, так как у меня уже вошло в дурную привычку — из любопытства и враждебности — постоянно за ним наблюдать. Через некоторое время я увидел среди полей молодую служанку из числа нашей дворовой челяди — она шла к ожидавшему ее Альвису. Он стиснул руками ее бедра, прижал к себе и исчез с нею в гуще леса.

Меня мгновенно охватила любовная лихорадка и одновременно жгучая зависть к старшему по возрасту кузену; я увидел, как он срывает плоды, которые для меня висели еще очень высоко. За ужином я не спускал с него глаз, поскольку думал, что как-то можно будет заметить по его глазам или губам, что он целовался и наслаждался любовью. Но он вел себя как обычно и был, как всегда, весел и разговорчив. С этого момента я не мог больше смотреть ни на служанку, ни на Альвиса, не испытывая похотливого злорадства, причинявшего мне вместе с тем и душевную боль.

В это время — стояла середина лета — мой отец сообщил как-то новость: у нас появились соседи. Богатый господин из Болоньи с молодой красавицей женой — Альвис знал их с давних пор — приехал в свой дом, расположенный от нас в получасе езды верхом, чуть глубже в горах.

Этот господин знал также и моего отца, и мне даже показалось, он был дальним родственником моей умершей матери, родом из семейства Пеполи, но наверняка я этого не знал. Его дом в Болонье находился недалеко от университета. А загородный дом принадлежал его жене. Она и он, а также их трое детей, из которых тогда еще ни один не родился, теперь все уже умерли, как и все, о ком здесь идет речь, кроме меня и моего кузена Альвиса, и оба мы теперь старики, хотя и не стали от этого лучше.

Уже на следующий день мы повстречали, отправившись на прогулку, того болонца. Мы поприветствовали его, и мой отец пригласил его вместе с супругой навестить нас в самое ближайшее время. Господин показался мне не старше моего отца, однако не следовало сравнивать двух этих мужчин, поскольку отец мой был роста высокого и обладал благородной осанкой, а тот был маленький и некрасивый. Он выказал моему отцу большую почтительность, сказал также и мне несколько слов и обещал навестить нас на следующий же день, на что мой отец самым приветливым образом высказал приглашение отобедать с нами. Сосед поблагодарил, и мы расстались, рассыпавшись в комплиментах, весьма довольные друг другом.

На следующий день отец распорядился по поводу праздничного обеда и приказал украсить стол в честь незнакомой дамы венком из цветов. Мы в большой радости и с нетерпением ожидали гостей, и когда они появились, отец вышел к ним к самым воротам и сам помог даме сойти с лошади. После этого мы в приподнятом настроении расселись за столом, и я во время всей трапезы не сводил глаз с Альвиса, забыв про отца. Альвис ухитрялся сказать гостям, особенно даме, столько забавных, льстивых и восхитительных слов, приводивших всех в хорошее расположение духа, благодаря чему беседа и смех не умолкали ни на минуту. Это послужило для меня примером, чтобы освоить в будущем столь ценное искусство умения вести себя за столом.

Но более всего меня занимала внешность молодой аристократки. Она отличалась необыкновенной красотой, статной фигурой и изяществом, была великолепно одета, и ее движения были сколь естественны, столь и обворожительны. Я точно помню на ее левой руке, обращенной ко мне, три золотых кольца с большими камнями, а на шее тройную золотую цепь с золотыми пластинками флорентийской работы. Когда обед подходил к завершению и я вдоволь на нее насмотрелся, даже я был влюблен в нее до умопомрачения и впервые испытал в действительности эту сладкую и пагубную страсть, о которой столько раз мечтал и грезил в стихах.

После того как со стола все убрали, мы еще посидели какое-то время, отдыхая после трапезы. А потом пошли в сад, сидели в тени и наслаждались беседой на разные темы, а я даже продекламировал одну оду на латинском языке и удостоился похвалы. Вечером мы ужинали на лоджии, и когда стало темнеть, гости начали собираться домой. Я тут же предложил себя в провожатые, но Альвис уже подвел к крыльцу своего коня. Мы распрощались, три коня тронулись в путь, а я остался с носом.

В тот вечер и в ту ночь мне представилась возможность узнать кое-что о том, что такое любовь. Насколько безмерно счастлив был я в течение дня, глядя на прекрасную даму, настолько несчастен и безутешен я стал с того самого часа, как она покинула наш дом. С болью и завистью слышал я, как через час вернулся кузен, запер ворота и удалился к себе в спальню. Всю ночь я пролежал без сна, вздыхая и беспокойно ворочаясь в своей кровати. Я старался вызвать в памяти облик дамы, ее глаза, волосы, губы, ее руки и пальцы и каждое сказанное ею слово. Я сотни раз нежно и с тоской произносил ее имя — Исабель, и это было просто чудом, что никто на следующий день не обратил внимания на мой расстроенный вид. Весь день моя голова была занята исключительно тем, как бы исхитриться снова увидеть ее и, может быть, даже получить какой-либо знак приветливого расположения. Конечно, все мои мучения были тщетны, у меня не было никакого опыта, и в любви каждый, даже самый счастливый, непременно начинает с неудачи.

Через день я рискнул отправиться к их загородному дому, что можно было с легкостью осуществить тайком, поскольку он находился вблизи от леса. Я затаился на опушке и в течение многих часов только и наблюдал, что за ленивым жирным павлином, служанкой, распевающей песенки и летающим белым голубем. Я бегал туда каждый божий день, и два или три раза мне повезло: я видел донну Исабель, гуляющую в саду или стоящую возле окна.

Постепенно я осмелел и даже проник несколько раз в сад. Ворота, как правило, стояли открытыми, и я прятался за высокими кустами, сквозь которые просматривались все дорожки в саду и виден был небольшой летний павильон, облюбованный Исабель, чтобы проводить в нем первую половину дня. Я торчал там часами, не чувствуя ни голода, ни усталости, и каждый раз меня била дрожь блаженства и страха, как только я видел прекрасную даму.

Однажды я встретил в лесу болонца и с удвоенной радостью ринулся на свой пост, точно зная, что его нет дома. По той же причине я пробрался поглубже в сад и спрятался недалеко от беседки в густой листве лаврового куста. Услышав невнятный шум, я понял, что пришла Исабель. Один раз мне даже показалось — я слышу ее голос, но так тихо, что не был в этом уверен. Я терпеливо ждал в своей изнурительной засаде, что увижу ее лицо, и при этом испытывал неотступный страх, что ее супруг может возвратиться домой и случайно обнаружить меня. К великому сожалению и досаде, окно павильона с моей стороны было задернуто голубой шелковой занавеской, что не позволяло мне заглянуть внутрь. Зато меня успокаивало немного, что со стороны дома меня нельзя было увидеть.