Страница 6 из 11
Даша немедля принялась выкладывать на стол из сумки хлеб, какие-то консервы, снопики зелени и щекастые яблоки, миски с ложками, кружки, красивую бутылку с французской этикеткой.
— Вот, пожалуйста, наша доля в пир, — сказала Даша. — Дайте, что ли, нож Борису, пускай хоть хлеб нарежет.
Посмеиваясь, Борис в два счета распахал буханку: видно было, что ему нравится подчиняться этой пигалице. Ну-ну, подумал Кирилл Валерьянович с той же неотчетливой неприязнью, лиха беда начало…
Но до чего же славно начинался этот вечер! День угасал с какой-то оперной торжественностью, солнце долго лежало на расплавленном горизонте, пока вдруг не повалилось за него, но долго еще пылали закатные облака кармином и бронзой, и камыши внизу шипели нарастающими волнами, и далеко на озере гукала неубитая выпь. Чудный разворачивался вечер.
— Боже мой, ну нельзя ж так готовить, Кирилл! — стонала Даша, вгрызаясь в сочную утиную ножку. — Я растолстею, изверг вы!
— Мм, да-а, — мычал Борис с набитым ртом, — работенка что надо. Всякий талант, Дашок, обязательно в чем-нибудь изверг — сейчас ты в этом убеждаешься.
— Подводит к мысли, что и он талант, — засмеялась Даша.
— Ну уж…
И Кирилл Валерьянович свою порцию уплетал с таким удовольствием, какого бы не испытал в одиночестве. Оно, конечно, чахохбили удалось, но славословия придавали ему некий особенный вкус.
— Кстати, о дарованиях, — заметил он. — О ваших, Боря, мне судить пока трудно, но у Даши бесспорный талант, и нечастый, — располагать к себе людей.
— Мужчин, — уточнил Борис.
— Пусть мужчин. Тоже люди, в некоторой степени. Уж насколько я был против вашего присутствия на острове, а теперь… с вами очень даже славно.
— Хорошо сидим, как любит говорить мой папочка, — сказала Даша. — И вообще, у меня тост. За связь времен, которая опять распалась.
— Шекспир пошел, — крякнул Борис. — Не рановато, Дашок?
— Успокойся, не трогаю я твоего Шекспира, — отрезала Даша. — Вот вы говорите, Кирилл, у меня талант располагать к себе. Это я сама замечала. Вас, чужого человека, расположила — дел на две минуты. А вот отца родного не могу.
— Да? Это странно, — вежливо удивился Кирилл Валерьянович.
— И ничего тут странного, у вас в семье наверняка то же самое. С нами, с чужими людьми, вам славно, а ведь дочь вы сюда не взяли.
— Зачем я стал бы ее брать? Ей это просто не нужно.
— Ах, как вы уверены! Вы просто до чертиков похожи на моего папочку, разве что бзик у него другой. Вы охотитесь, а он сплавляется. Пятый десяток человеку, а он весь отпуск сплавляется по горным речкам, а остальные одиннадцать месяцев лечит радикулит и заклеивает свой идиотский катамаран. Я терпеть не могу его компанию — соберутся, фанатики, и бу-бу-бу про маршруты, и такие все первопроходцы, такие настоящие мужчины все, включая женщин, — прямо слушать тошно, — но если бы вы знали, как хочется разочек сплавиться с ними. Только для одного. Посмотреть на другого папочку, понимаете? На настоящего. Где-то он ведь должен оказаться настоящим, иначе что это за жизнь…
— Но с чего вы взяли, что в городе ваш отец ненастоящий?
— Ни с чего не брала. В городе я просто его не вижу, как же я могу судить, какой он?
— Он что, не живет с вами?
— Ну, какой вы, Кирилл… Почему обязательно не живет? Проживает! В нашей с мамой квартире проживает хороший, добрый, интеллигентный, непьющий отец, которого я вижу семнадцать минут утром и около часу вечером, но вечером вижу только его затылок, потому что он подрабатывает к отпуску… Честное слово, только оттого, что вы так похожи на папочку, я и не велела Борьке вещи собирать. Хотя нам тоже хотелось бы побыть одним, вы ж понимаете…
— Понимаю и ценю вашу жертву, — сухо сказал Кирилл Валерьянович, которому все менее хотелось бы почему-то оставлять их одних. — По-моему, тост затянулся. Значит, за связь поколений?
— Валяйте, поколения, соединяйтесь, — сказал Борис слегка осевшим голосом. — Может, у вас наконец и получится, от тургеневских-то времен…
— Ты отвратительный скептик, — сказала Даша. — А вдруг получится? Может, нам впервые выпала возможность пооткровенничать, правда, Кирилл?
— Что за гадость, послушайте? — сумрачно сказал Кирилл Валерьянович, разобравшийся наконец в своих ощущениях от странного напитка.
— Сразу гадость… — обиделся Борис. — Вы сначала распробуйте! Очень полезная на охоте семитравная смесь и, по-моему, вкусная. Отвар шиповника, элеутерококк…
— Предупреждать надо, — перебила Даша. — Откуда знать человеку, что ты у нас спортсмен и йог? Он и меня отварами насквозь уже пропитал, не сердитесь на него, Кирилл, лучше поговорите со мной откровенно.
— Не желаю, — буркнул Кирилл Валерьянович. Он чувствовал себя обделенным. Ведь когда-то кто-то вылакал из этой бутылки французский алкоголь? И Даша зачем-то втаскивает его на пустующий пьедестал отца, хотя ему там ровным счетом нечего делать. Он предпочел бы место ниже, но поближе к ней…
— Но почему? — настаивала Даша.
— Я мешаю, — усмехнулся проницательный Борис. — Промежуточная между вами генерация.
— Вот и не встревай! — ничего не понимала она. Или делала вид, что не понимала. — Разве вы дома общаетесь с дочерью?
— Регулярно, — буркнул Кирилл Валерьянович.
— Я вам скажу, как вы общаетесь: «А, доброе утро, котенок! На лекции не опоздаешь? Уже без пяти. До вечера, киска». «Здрасте, явилась! Ты б до утра еще шлялась! Зачеты? Какие зачеты? Ну, извини, я же понятия не имел про твои зачеты. Спокойной ночи, детка, и не морщи лоб — морщины будут». Баста, набеседовались по душам. А я не могу разобраться, для чего на свете существует мой родной отец — чтобы сплавляться, что ли? — а он понятия не имеет, где я сейчас нахожусь и с кем.
— Вот тоже — наплела родителям с три короба, — сообщил Борис. — Турпоезд «Дружба» выдумала, экскурсию по Прибалтике с группой сокурсников. А зачем выдумывала? Неужели не поняли бы?
— Слишком хорошо бы поняли — сами в молодости в байдарочном походе познакомились, там мамочка невинность и потеряла. Так что с правдой к моим не суйся, да они и сами-то не очень жаждут знать ее — экскурсия и экскурсия, всем хорошо и просто. А ваша дочь, Кирилл, еще не ездит на экскурсии?
— Дашок, осади, — проворчал Борис, а Кирилл Валерьянович совсем нахмурился, готовый оскорбиться, но вдруг не оскорбился.
И именно потому не оскорбился, что минувшим летом Варенька и впрямь, когда вернулась с целины, сообщила им с матерью, что они решили всем стройотрядом слетать на несколько дней во Львов. На экскурсию. Так, мол, постановили истратить свой летний заработок. Что ж, надумали они с матерью, пускай тратит заработок с группой, пускай на экскурсию, не на тряпки же его, в самом деле, тратить. Хорошо, слетала Варенька во Львов. Вернулась с отсутствующим лицом, вопросов о достопримечательностях не понимала, роняла чашки и невпопад улыбалась. Нет, не оскорбился нынче Кирилл Валерьянович. Только спросил:
— Послушайте, да разве важно, жаждут или не жаждут родители знать правду? Обязаны знать. Все зависит от вашей способности… да что там, от потребности говорить только правду. А вот есть ли такая потребность…
— Откуда? — отмахнулась Даша. — Примера-то родительского нет. Вы-то сами всегда откровенны с дочерью?
— Ну… — сказал Кирилл Валерьянович и задержался с ответом, ибо сам этот ответ был испытанием на способность перебросить мосток откровенности через разделяющие их два десятилетие. И Борис тут посмеивается, промежуточное звено, ждет, как он будет выкручиваться. Как вам сказать… — тянул Кирилл Валерьянович. — Смотря по ситуации…
Его заглушил раскатившийся выстрел, недалекий и до того неожиданный, что Кирилл Валерьянович твердо закончил:
— Не всегда.
И тоже обернулся к берегу.
Даша озабоченно сказала:
— Кого там принесло?
Тут же ахнуло еще раз — метелки камыша над бухточкой озарились розовым пороховым огнем, — и Борис отозвался:
— А ты не догадываешься?