Страница 5 из 11
Первое, что он увидел в бухточке, была притулившаяся к мосткам чужая лодка. Пустая, без вещей. Выйдя из камышей, он и палатку чужую увидел на прежнем месте. Никто ее не помышлял сворачивать, и от этого, опять же не слишком последовательно, стало досадно.
У палатки он остановился и ненатурально покашлял. Барабанно натянутая, палатка была как будто необитаема. Он спросил:
— Есть живая душа?
В палатке зашевелилось. Молния с визгом разъехалась, высунулись две розовые ступни, за ними показались джинсами обтянутые острые коленки, выехал свитер с толстым воротом, похожим на хомут, и вот уж вся Даша перед ним сидела, сонная, растрепанная и прекрасная. Что значит возраст, подумал Кирилл Валерьянович, вот ведь возраст сатанинский — все к лицу!
— Что вы раскашлялись тут? — проворчала она. — Поспать не дадут человеку…
— День добрый! — с неожиданной для самого себя приятностью в голосе сказал Кирилл Валерьянович. — Рискуете лучшее время проспать. Смотрите, красота какая!
Обхватив коленки, Даша оглядела морщинистое, испятнанное островами озеро, оглядела небо, посеревшее к полудню, оглядела закиданный сухой травою косогор, спускающийся от ее ступней к ржавым камышам внизу. И зевнула, показав ослепительно молодые зубы:
— Будем считать, что вы пошутили, Кирилл… ой, я забыла отчество.
— Валерьянович. Но это не обязательно, — вдруг добавил он, к собственному удивлению.
Она же глазом не моргнула:
— Конечно, не такой уж вы старый, каким хотите казаться. О-о, а какая добы-ыча!
Ей-богу, за одно это «о-о» он простил бы и не такую фамильярность.
Ей вообще можно было простить что угодно, при условии, конечно, что ты мужчина, и она прекрасно знала это. Помотала головой, укладывая волосы — они разлетелись соломенным шаром и тут же послушно и пышно легли в золотистую с отливом скобку, — и растерла лицо ладошками вместо умывания. И получилось прекрасно! Свежее сияющее личико смотрело снизу на него, губы в мелких дольках, как плоть апельсина, а потом она одним движением поднялась, обтянула свитер и оказалась вся составлена из подростковых уголков и линеечек, разве что грудь была уже по-женски тяжеловата.
— Что вы так уставились? Наверно, на вашу дочь похожа.
— Представьте, да, — засмеялся он. — И зовут по тому же принципу. Вы Даша, а она у нас Варенька…
— В нашем классе даже Глафира была. По тому же принципу. Отыгралось ваше поколение на нас за Анжелик Петровых.
— Вот вы и подросли, оказывается, Даши-Вари, — вздохнул Кирилл Валерьянович. — Хорошая вам выпала волна — красиво и патриотично. Слушайте, а приходите вечером на чахохбили.
Он приподнял за лапы перевернутый букет из развернутых крыльев и болтающихся тусклоглазых головок.
— М-м, — мурлыкнула Даша, — как интересно… А Борька только двух принес, и то таких вот, тощеньких, — и показала на лысух.
Сладостны были Кириллу Валерьяновичу эти слова! Нет, все же славно, что они не уехали.
— А где ваш… э…
— Любовник, — подсказала Даша.
— Приятель, — как бы не расслышал он подсказки. — Что-то не заметил я его нигде, когда подымался.
— Птичек своих пошел потрошить. А почему вы передумали выселять нас, можно спросить?
Гляди, не забыла, отметил Кирилл Валерьянович и сказал:
— Любопытно стало познакомиться с вами.
— Со мной? Или с нами обоими?
— С вами вообще, с патриотичной этой самой волной. С дочерью мы как-то редко видимся, понимаете ли…
— Понимаю, еще как понимаю… — засмеялась она чему-то. — Значит, будем знакомиться. А сейчас идите, Кирилл, мне надо себя в порядок приводить, скоро Борька заявится.
И Кирилл Валерьянович, представьте, повернулся и пошел, А когда она крикнула вслед: «Значит, вечером мы у вас?» — он закивал и даже замахал своими утками.
— Да, да, обязательно! Буду рад!
После запоздалого, зато куда как основательного завтрака, после трех кряду кружек крепчайшего чаю отправился Кирилл Валерьянович разделывать свою добычу.
Спустился он на противоположную от бухточки сторону острова и долго шел вдоль золотисто шумящей стены камыша, пока не встретил бочажок, полный темной прозрачной воды. Тень его упала на воду, и тут же из бочажка вильнула серая струя, расталкивая стебли, — то пасся сазан, и прездоровый. Надо будет подстеречь его тут с ружьем. Кирилл Валерьянович присел у воды на корточки, вынул нож и принялся за работу.
Когда уже и с утки, и с селезня были стянуты перчаточками шкурки, когда их тушки, неотличимо уже полые и культяпые, рядышком легли в кастрюлю, только тогда из камышей выступил кот и уселся в нескольких шагах, окутав лапы дымчатым хвостом. Кирилл Валерьянович сделал вид, что не заметил его. Но и кот оставался невозмутимым, не облизывался, и глаза его были холодны. Просто сидел и смотрел, как человек занимается обычными человеческими глупостями, превращая вкусную еду бог знает в какую дрянь.
Первым не выдержал характера Кирилл Валерьянович:
— Ба, кого я вижу! Какая высокая честь!
К иронии кот остался вполне равнодушен. Он сам не опускался до шуточек и уж тем более не одобрял суесловия других.
— Лева, как же тебе не совестно, Лева? — подступил с другого боку Кирилл Валерьянович. — Ждать себя заставляешь, как должностное лицо, а ведь ты дитя природы, Лева, инстинкты твои не испорчены. Хочешь жрать — будь на месте, и вовремя. Или ты не хочешь? Честно — кто тебя накормил? Любовник?
Кот отмалчивался, только кончик хвоста подрагивал.
— На, лови, ренегат!
В сердцах Кирилл Валерьянович швырнул сиреневую гроздь внутренностей. Кот брезгливо посторонился, понюхал гроздь и едва ли не со вздохом поволок ее в камыши — прятать про черный день.
— Любовники, ха, — ворчал Кирилл Валерьянович, принимаясь разделывать лысух.
Этого слова он и прежде терпеть не мог — жеманное, бабье, отдает помадой, — а сейчас в нем проступала пошлая какая-то угроза… чему? Уж не к Вареньке ли угрожало оно отнестись? Сам ведь замечал уже не раз, как оглядываются ей вслед мужики, как окидывают вверх и обратно взглядами, выражающими очень конкретный интерес, Ревность ворочалась в нем, темная и беспредметная, — кого ревнуешь, к кому? Чужак, накормил кота, ну и подумаешь… Варенька? Все равно уведут, для того и воспитывал — долг. Жена осталась в городе, это, что ли?
А черт его знает. Ну не потому же, что не мог никого представить в любовниках у этой соломенно-тоненькой Даши… кроме, пожалуй, себя. Что за глупости лезут в голову!
Всю вторую половину дня над островом однообразно провисело низкое и оттого как будто еще более жгучее солнце — даром что осень. Управясь с кухонными хлопотами, Кирилл Валерьянович влез от него в палатку с намерением полежать полчасика, покуда утки тушатся. Соус для чахохбили был уже готов. Он закрыл глаза и сразу же открыл их, и по медным полосам на потолке палатки понял, что солнце валится на закат. Дьявол, утки же сгорели! Едва не обрушив палатку, он ринулся вон.
По счастью, не одного его, всю вселенную сковала, — обездвижила одурь. Оцепенел камыш, вода вокруг острова затвердела стеклом, примус же сам собою давно угас, не причинив вреда угощению. Ругнувшись все же для порядка, Кирилл Валерьянович принялся прочищать его и заново раскочегаривать.
К заходу солнца все у него поспело в самый раз, оставалось появиться гостям — и они появились, словно материализованные его мыслью из сизых предвечерних теней. Впереди поднималась по склону Даша с необыкновенной лентой в волосах, за ней шагал этот самый Борис, нес сумку.
— Где совесть у людей, Кирилл! — пожаловалась она издали. — Этот тип уснул на посту, и все его цыплята превратились в угольки. А я виновата!
— Потерпите, это временное! — бодро откликнулся Кирилл Валерьянович, ставя на стол дымящуюся кастрюлю. — В супружестве все скоро переменится — хороший муж виноват хронически, даже если сам не знает в чем.
И только сказав, сообразил, что вряд ли помышляют они о супружестве, да и вообще им вряд ли пригодится его семейная мудрость — своей обзаведутся, на собственном опыте. Впрочем, гостям было не до чьей-либо мудрости, ибо поднявшийся ветерок нес в их сторону запах утятины, а готовить Кирилл Валерьянович умел…