Страница 15 из 83
И потекли его дни в неустанном учении. Поначалу Дмитрий Иванович усадил за букварь с титлами да заповедями.
- Тут начало начал, здесь всякая премудрость зачинается. Вот то - аз, а подле - буки. Вникай, Борис. Вникнешь - из буковиц слова станешь складывать…
Не было дня, чтоб Дмитрий Иванович не позанимался с племянником. Борис был прилежен и усидчив, букварь постигал легко. Дмитрий Иванович довольно говаривал:
- Добро, отрок. Букварь осилишь, а там и за часовник примемся.
Осилил Бориска и часовник, и псалтырь, и «Деяния апостолов». А через год и писать упремудрился. Дядя же звал к новым наукам.
- Ты должен идти дальше. Стихари и каноны - удел попов и черноризцев. Но ты, Борис, рожден для схимничества. Поведаю тебе об эллинской да латинской мудрости.
Дмитрий Иванович молвил о том, мимо чего, боязливо чураясь и крестясь, пробегали многие благочестивые русские грамотеи.
- Примешься ли за сии науки, отрок? Хочешь ли узнать о народах чужеземных?
- Хочу, дядюшка. Хочу быть зело мудрым! - воскликнул Бориска.
* * *
Засиделся допоздна. В покоях тихо; пахнет росным ладаном, душистыми травами и деревянным маслом; чадит неугасимая лампадка у киота, мирно, покойно полыхают восковые свечи в бронзовых шанданах, вырывая из тьмы строги е лики святых в тяжелых серебряных окладах.
Закрыв книгу, Дмитрий Иванович взял с поставца шандан и направился в Борискину комнату. Тот почивал на постели, укрывшись камчатым одеялом. Дмитрий Иванович залюбовался его лицом - чистым, румяным, с густыми черными бровями; разметались смоляные кудри по мягкому изголовью.
«Казист отрок. Славный поднимается молодец. Обличьем на сына покойного схож», - подумалось Годунову, и тотчас на душу навалился камень.
Не повезло Дмитрию Ивановичу на своих детей. Принесла жена Аграфена двоих дочерей и сына, жить бы им да радоваться, но Господь к себе прибрал. Дочерей - на втором году, сына через год. Горевал, винил жену, чаял иметь еще детей, но Аграфена так больше и не затяжелела. В сердцах норовил, было, спровадить супругу в монастырь, да отдумал.
«Видно, так Богу угодно. Жить мне без чад, но то докука. Постыло в хоромах без детей. Будет мне Борис за сына, взращу его и взлелею, разным премудростям обучу. А вдруг высоко взлетит».
На словах Дмитрий Иванович хоть и костерил Федора за спесь и похвальбу, но в душе он поддерживал брата и не раз, горько сетуя на судьбу, тщеславно думал:
«Годуны когда-то подле трона ходили. Ныне же удалены от государева двора, лишены боярства. Пали Годуны, оскудели, остались с одной малой вотчиной. А допрежь в силе были. Великий князь Годуновых привечал, с родовитыми на лавку сажал. В почете были Годуны».
Терзался душой, завидовал, лелеял надежду, что наступит пора - и вновь Годуновы будут наверху.
Много передумал Дмитрий в своей костромской вотчине, а потом снарядился в Москву.
«Попрошусь к царю на службу. Авось вспомнит Годуновых».
Челобитную подал думному дьяку на Постельном крыльце - место в Москве шумное, бойкое. Спозаранку толпились здесь стольники и стряпчие, царевы жильцы28 и стрелецкие головы, дворяне московские и дворяне уездные, дьяки и подьячие разных приказов; иные пришли по службе, дожидаясь начальных людей из государевой Думы и решений по челобитным, другие же - из праздного любопытства.
Постельная площадка - глашатай Руси. Тут зычные бирючи извещали московскому люду о войне и мире, о ратных сборах и роспуске войска, о новых налогах и податях, об опале бояр и казнях крамольников…
Толчея, суетня, гомон. То тут, то там возникает шумная перебранка: кто-то кого-то обесчестил подлым словом, другой не по праву взобрался выше на рундук, отчего «роду посрамленье», третий вцепился в бороду обидчика, доказывая, что его дед в седьмом колене сидел от великого князя не «двудесятым, а шешнадцатым». Свирепо бранились.
Годунов оказался подле двух стряпчих; те трясли друг друга за грудки и остервенело, брызгая слюной, кричали:
- Николи Тучковы ниже Матюхиных не были!
- Были! При князе Василии Тучковы сидели без мест! Худороден ты, Ивашка!
- Сам ты из подлого роду! Дед твой у великого князя в псарях ходил. Выжлятник!
- Вре-е-ешь, собака? Холопи, бей Тучковых!
И загуляла свара!
А Крыльцо потешалось: свист, улюлюканье, хохот.
Сбежали с государева Верха жильцы - молодцы в золотных кафтанах, уняли стряпчих.
Всю неделю ходил Дмитрий Годунов к Постельному крыльцу, всю неделю с надеждой ждал думного дьяка, но тот при виде его спесиво отмахивался:
- Недосуг!
Другу неделю ждал, третью, а дьяк будто и вовсе перестал его примечать. Скрепя сердце, отвалил думному пять рублей29 - и через пару дней выслушал наконец цареву милость:
- Повелел тебе великий государь быть на службе в Вязьме, - изрек дьяк, передавая Годунову отписную грамоту.
Дмитрий тому не мало огорчился: мнил среди стольных дворян ходить, а царь его, почитай, под Речь Посполитую30 загнал. Но делать нечего: сам на службу напросился
Пришлось Дмитрию Годунову собираться в Вязьму.
В хоромах поджидал тиун.
- Поруха, батюшка. Исайка с Пахомкой в бега подались. Другого барина искать пошли, а куды - неведомо.
Завздыхал Дмитрий: хиреет вотчина. Скоро настанет время, что и кормиться будет нечем. Вот и в Вязьме не ахти каким поместьем наделили: от ста четей31 земли не разбогатеешь, дай Бог домочадцев прокормить.
Заехал в свою вотчину, отдал наказ тиуну, и забрал в новое поместье Бориску с Иринкой.
Дорога дальняя. Вначале ямщики гнали на Ярославль, потом повернули на стольный град через Ростов Великий и Переяславль. Добро еще стояла зима, а то бы пришлось трястись на телегах.
Ночи коротали в ямских избах - приземистых, закоптелых бревенчатых срубах. Теснота, клопы, вонь!
Как-то Бориска проснулся от разудалой гульбы «соловьев»32. Изба гикала, ухала, ревела.
Бориска испугался, сжался в комок, с головой упрятавшись в овчинный тулуп. Но изба ходила ходуном. Бориска выбрался из-под овчины, сполз с лавки на земляной пол и посеменил к Дмитрию Ивановичу.
- Дядюшка… Страшно мне.
Но дядюшки на лавке не оказалось. Бориска заплакал.
- Дядюшка!.. Где ж ты, дядюшка?
Толкнул дверь в боковушку и… застыл на пороге. Гул, рев, разбойный посвист.
Пляшут мужики.
Пляшут по темным бревенчатым стенам трепетные огоньки свечей.
Пляшет изба!
Винный дух, смрад, свирепые лица ямщиков.
У Бориски екнуло сердце. Он попятился к двери, но его ухватил дюжий косматый мужик с черными цыганскими глазами.
- Здорово почивали, барин. Хо!
Вскинул Бориску на руки, гикнул.
- Гуляй, барин!
Кинулся в перепляс, затопал коваными сапожищами. Бориска вцепился руками в курчавую бороду, закричал:
- Отпусти! Отпусти-и-и!
А мужик, знай, пляшет да белые зубы скалит.
- Гуляй, барин, гуляй!
Остановился, перевел дух, шибанул в Борискино лицо бражным перегаром. У Бориски закружилась голова, ему стало худо.
Мужик, сверкая белками, подкинул Бориску.
- Быть те боярином! Летай!
Ямщик гулко захохотал; могучие руки закрутили Бориску над кудлатыми головами мужиков. Бориска заверещал.
В дверях - Дмитрий Иванович (выходил на двор по нужде). Гневаясь, крикнул:
- Отпусти чадо!
Придя на свою половину, осерчало молвил:
- Зверь народ. Нашли забаву, лиходеи.