Страница 57 из 139
Свод походного шатра, отсвет жаровни. Дружинницы бережно разоблачили военачальницу и обмыли рану отваром яснень-травы.
– Шить надо, госпожа... Порез глубокий и длинный.
– Ну так шейте, – прохрипела Мечислава.
Её больше беспокоил этот мертвенный холод вместо живых толчков и укусов боли. Странное и жуткое чувство, словно сама смерть запустила пальцы в ещё дышащую грудь...
И вдруг:
– Я зашью, пустите меня!
Звонкий голосок ворвался струйкой свежего ветра и уколол Мечиславу светлой иголочкой изумления.
– Вланешка... Как ты здесь... Что ты здесь делаешь? – комком вырвались из осипшего, почти утратившего голос горла вопросы.
Блеск жаровни плясал в глазах дочери – бесстрашно-спокойных, сияющих отсветом чертога Лалады. Натужившись и приподняв голову, Мечислава бросила свирепый взор на дружинниц.
– Домой её... Немедля...
Кошки собрались было выпроводить Вланешку, но она вскинула изящную руку ладошкой вперёд. Откуда только взялась столь решительная властность в этой тоненькой большеглазой девочке!.. Дружинницы замерли, точно приказ остановиться им отдала сама княгиня.
– Я зашью твою рану. – Голос Вланешки дрожал от сострадания и нежности.
– Дочка... Тебе нельзя тут находиться, опасность близко, – простонала Мечислава.
Вместо ответа Вланешка засучила рукава и вдела в игольное ушко мерцающую золотым светом нить.
– Отваром уже промыли? – деловито осведомилась она.
– Так точно, госпожа, – ответили дружинницы.
Мечислава ощутила укол. Это было больше щекотно, нежели больно. Игла пронзала её плоть, нить стягивала края раны, и страшный холод отступал. Как тает снег под весенними лучами, так и эта мерзлота уходила под натиском победоносных рук Вланешки.
– Чем ты шьёшь? – Мечислава изумлённо всматривалась в нить, точно из золотого света свитую.
– Светом Лалады, – улыбнулась Вланешка. И добавила тише, чуть нагнувшись к лицу родительницы: – И любовью своей.
– Волшебница моя родная, – выдохнула Мечислава. – Люблю тебя...
С каждым стежком смерть отступала, отдёргивала свои загребущие пальцы от живого сердца. Вланешка работала ловко, и вскоре рана полностью сомкнулась, а все ледяные шипы растаяли. Мечислава чувствовала лёгкое жжение и покалывание, но не боль.
– Ну, вот и всё, – сказала дочь.
Разбитую вдребезги руку Мечиславы соратницы зажали в деревяшках и впустили в неё несколько целительных сгустков золотого света. Вланешка улеглась рядом и прильнула к родительнице, своим телом согревая её. Мечислава была раздета по пояс, и дружинницы прикрыли её обнажённое туловище плащом.
– Всё, всё, сейчас же домой, дитятко, – прошептала женщина-кошка, проваливаясь в блаженную сонливость. – Здесь опасно... Битва рядом.
– Я останусь с тобой, матушка, покуда ты не поправишься, – твёрдо ответила Вланешка.
– Не прекословь, это приказ! – Повысить голос толком не получилось, Мечислава уронила зазвеневший колоколом череп на подушку.
Глаза дочери наполнились слезами, она прикусила задрожавшую губку. «Что угодно, только не её слёзы», – застонало сердце раненой женщины-кошки. Ему стало жарко и больно, щемяще-сладкая нежность пронзила его.
– Целительница моя... Спасительница милая, – прошептала Мечислава, одеревеневшими от слабости пальцами смахивая тёплые капельки с ресниц Вланешки. – Уберечь ведь тебя хочу, а ты не слушаешься. Ну, что ж мне делать-то с тобою, а?
– Госпожа, мы не подпустим никого к шатру на полёт стрелы, – раздался голос одной из кошек. – Жизней не пожалеем, а убережём вас обеих.
Жизни им не пришлось отдавать: шатёр словно какая-то незримая сила охраняла. На совет к княгине Лесияре Мечислава явилась уже почти здоровой, только рука ещё висела на перевязи.
Белогорская правительница объявила, что настала пора пробудить Тихую Рощу: чтобы победить Павшую рать, нужна была столь же древняя и могущественная сила.
– Сами мы не справляемся, Сестрицы. Остаётся лишь позвать на помощь наших прародительниц.
Никто не оспорил решения княгини, и в войну вступило удивительное войско, состоявшее из живых сосен. Вооружено оно было древними мечами столетней выдержки, которые ушли на покой вместе со своими хозяйками, но ничуть не затупились и не потускнели от долгого сна внутри стволов. Государыня Лесияра вела эту светлую могучую рать в бой, разя врага Мечом Предков – величайшим из клинков, чья выдержка равнялась двенадцати векам.
Павшая рать уничтожила сама себя, после того как меткий выстрел повелительницы женщин-кошек разбил жезл мёртвого полководца, предводителя болотной нежити. Мечислава видела его – самого страшного из этих гадов; на грудных щитках его брони выпукло проступали очертания птицы с раскинутыми крыльями, похожей на ворона, а костяные выросты на голове образовывали подобие княжеского венца. Мечислава знала этот знак-птицу: он принадлежал князю Вранокрылу.
Это был переломный миг в войне – поворот к победе. После закрытия Калинова моста пелена туч рассеялась, но высокую и горькую цену заплатили за эту победу Белые горы и лично княгиня Лесияра: наследница белогорского престола, княжна Светолика, навеки застыла скалой над замурованным проходом между Навью и Явью.
Солнечным весенним днём Мечислава поднялась на крыльцо своего дома. На шаг позади за нею следовала её дочь Градинка – молодая дружинница, получившая в этой войне тяжёлый боевой опыт. Не волосы её, а взгляд словно бы подёрнулся сединой.
В дверях воительниц встречала Беляна с дочерьми. Сердце Мечиславы согрелось от весенних искорок в зрачках сероглазой ладушки, которая протягивала ей младшую дочку, ещё совсем кроху. Женщина-кошка прижала тёплый комочек к груди, а потом расцеловала любимые серые очи.
– Пташки мои, – обняла она двух других дочерей, нетерпеливо ждавших своей очереди.
Потом дочки кинулись обниматься с сестрицей Градинкой; молодая сильная кошка сгребла и со смехом закружила сразу обеих сестёр – белогорских дев. Вланешка, застенчиво улыбаясь, стояла чуть поодаль – вечная, неисправимая скромница. Мечислава раскрыла ей навстречу объятия:
– Ну, что же ты? Будто не родная...
Вланешка шагнула раз, другой, третий, замешкалась. Мечислава сделала последний шаг сама и прижала дочь к груди, на которой остался тонкий, едва заметный шрам от раны, зашитой волшебными пальцами мастерицы-рукодельницы.
– Самая... Самая родная, – шепнула Мечислава в порозовевшее ушко Вланешки.
А наутро женщина-кошка снова распахнула окно опочивальни и вдохнула полной грудью чистый, мирный воздух, свободный от военной горечи.
– Эге-ге-ге-гей! – пронёсся над землёй молодецкий крик.
У испуганных кур в курятнике градом посыпались яйца, нарядный петух – потомок того, первого – клюнул себя в зад и чебурахнулся с насеста; девушка с коромыслом расплескала воду, а кошки-носильщицы с мешками зерна на мельнице по цепочке повалились друг на друга. Стряпуха не рассчитала силы взмаха, и блин со сковородки, вылетев в окно, шлёпнулся на голову проходившей мимо кошке.
– Хорошо-то как! – потянулась Мечислава навстречу новому дню.
* * *
Беляна впустила гостью – молодую кошку со шрамом на щеке. Мягкие русые кудри золотились под солнцем, серовато-голубые глаза смотрели серьёзно и внимательно. Не было нужды спрашивать: конечно, шрам оставила война.
Стройный стан незнакомки опоясывал алый кушак, а плечи, рукава и полы кафтана переливались бисерным шитьём. Окинув доброжелательно-проницательным взором этот наряд, Беляна подумала с усмешкой: «Уж не свататься ли пришла?»
А гостья протянула ей платок с вышивкой изумительной работы: живые незабудки цвели и, казалось, даже пахли на нём.
– Не здесь ли живёт мастерица-вышивальщица? – спросила она.
– А, так ты заказать что-то желаешь? – Беляна была слегка разочарована, но постаралась не показать виду. – Да, есть у нас рукодельница. Ступай за мной, я провожу тебя к ней.