Вторая молодость любви

— И что? Много там натекло?

— В лифте он на меня совсем другое впечатление производил. И вдруг такое хамство, я даже растерялась.

— Чего же он хочет?

— В том-то и дело, что непонятно. Ругаться он хочет, как мне кажется… Я положила трубку.

— А вот это напрасно, оставила бы трубку на столе, и пусть ругается… сколько хочет. А на тебя, получается, впечатление надо производить в лифте?

— Да ну тебя, Митька. А я только было порадовалась за Галю…

— И мы ее тут же залили…

Требовательно звонили в дверь. Танька побежала открывать.

— Кто там? — спросила она, заглядывая в глазок.

Там стоял уродливо искаженный оптикой глазка мужчина, которого она время от времени встречала в лифте вместе с тетей Галей. Обычно он здоровался первым, и Танька рассеянно отвечала ему, перебрасываясь ничего не значащими словами с соседкой.

— Тетя Галя уже ушла, — сообщила Танька, не открывая двери.

— Я знаю, не слепой, мог заметить, когда она вернулась. Открой!

Таньку неприятно поразил раздраженный, даже злобный тон соседа, обычно такого вежливого во время коротких встреч. Поэтому она решила позвать отца и крикнула:

— Подождите, я сейчас папу позову.

Побежала в ванную, где родители заканчивали подтирать пол.

— Все равно, — обреченно говорила мать, — еще сварщики придут, слесарь… снова убирать.

— Без них обойдемся, вызовем нашего сантехника. Он толковый, рукастый мужик, все сам сделает.

— Там тети Галин сосед пришел, — объявила Татьяна.

— Какой еще тети Галин сосед? — не понял папа.

— Который маме по телефону хамил.

— И что? Хочет извиниться?

— Не похоже. Я сказала, что позову тебя.

— Понятно, ты считаешь, что в нашем доме грубо разговаривать умею только я. Мерси! — Дмитрий поднялся с корточек, вытер руки и пошел к двери через небольшой, заставленный книжными полками коридор.

Сашенька поспешила за ним.

Дмитрий глянул в глазок и, ни слова не говоря, открыл дверь. Уже по его первым словам Танька, которая тоже последовала за родителями, поняла, что отец настроен по-боевому.

— Вам что-то угодно сказать, сударь?

— Угодно! Вначале заливаете, а потом трубку бросаете!

— А вы хотели, чтобы я выслушала ваши оскорбления до конца? — возмутилась Сашенька.

— Я разговариваю с вашим мужем, с вами я уже наговорился, — рявкнул «тети Галин бойфренд». — Мы так и будем говорить через порог?

— В таком тоне действительно лучше говорить через порог, — заметила Танька.

— А ты, пигалица, молчи!

— Когда это мы с вами на «ты» перешли? — воинственно бросила Танька. — То, что у нас лопнула труба, еще не дает вам права хамить. Кстати, чего вы-то волнуетесь?

— Я здесь живу!

— Вы здесь не живете, а как бы живете на временной основе.

— Что ты себе позволяешь!

— Не ты, а вы! И вообще, которые тут временные, слазьте!

— Я не уверен, что он читал Маяковского, Танюша, не стоит разбрасывать перлы.

— Вы собираетесь меня впустить или мы тут будем интеллектуальные лясы точить?

— Собираюсь. Но предупреждаю: одно грубое слово на моей территории в адрес моих дам, и я, милостивый государь, начищу вам зубы. Или дам по чавке, что вам больше нравится. — С этими словами Дмитрий отступил в сторону и впустил соседа в квартиру. В руках у того был тетрадный лист бумаги.

— Дмитрий, кель выражанс?! — воскликнула Сашенька.

— Не кель, а откель, ты хотела спросить? Отвечаю: из медсанбата в Чечне, — сказал Дмитрий и спросил вошедшего: — Что это у вас за бумага?

— Акт о заливке. Я позвонил дежурному по РЭО, скоро приедет аварийка, они подпишут.

— Зачем это? Не нужно никаких актов! — отрезал Дмитрий.

— Как это не нужно?

Танька с удовольствием отметила, что псевдососед несколько сбавил тон после папиного упоминания о Чечне.

— Очень просто — не нужно, и все! — заявил Дмитрий.

— Что значит все? — В голосе соседа опять появились скандальные ноты.

— А то, что аварийная устроит здесь бедлам. Никакой необходимости в ней нет. Я перекрыл воду, а завтра наш сантехник заменит трубу и сделает все необходимое. Так что идите и отменяйте вызов. Я их все равно в квартиру не впущу.

— А как же акт? — не унимался жалобщик.

— Какой акт? — притворился непонимающим Дмитрий.

— Пап, ну он хочет иметь документ, что мы залили, — пояснила Татьяна.

— Танька, помолчи! Так какой акт?

— Вам же дочь растолковала!

— Я вас спрашиваю, — строго произнес Дмитрий.

— Ну, акт о том, что вы нас…

— Нас?

— Ну, нижнюю квартиру залили.

— И для чего нужен сей акт?

— Ну, чтобы вы… не возникло бы недоразумений… когда сделаем ремонт…

— Я Галочке обещала, что мы ремонт ей, — Сашенька подчеркнула слово «ей», — обязательно сделаем и оплатим.

— Вы слышали? — спросил Дмитрий и открыл дверь на лестничную клетку. — Прошу! — И столько было в его словах силы, что псевдососед, недавно такой воинственный, молча вышел и уже за дверью квартиры неуверенно пробормотал:

— Но все же…

— Никаких «но», — сказала, как отрезала, Танька.

Сашенька с удивлением взглянула на дочь, отметив про себя решительность и категоричность, которых раньше у Таньки не было. Или она просто не замечала?

— Уф! — вздохнул Дмитрий и захлопнул дверь.

— Папка, ты гений! — воскликнула Татьяна.

— Не стоит преувеличивать, — с наигранной скромностью улыбнулся отец. — Впрочем, мы все показали себя молодцами в этой, как сказала бы Лиля, одноактной пьесе. А теперь всем марш спать.

Заснуть не удалось — супруги ворочались с боку на бок, на пару минут замирали, надеясь, что благословенный сон снизойдет на них, но ничего из этого не получалось.

— Подумать только, с каким быдлом вынуждена жить Галя, — сладко зевнув, заметила Сашенька.

— Почему вынуждена? Кто ее неволит? — спросил Дмитрий.

— Ох, Митя, не будем об этом. Ты лучше расскажи, какие у тебя неприятности — вчера был усталый, не стал делиться…

— Изволь, если считаешь, что я уже отдохнул.

— Ну не хочешь — не надо, потом, завтра поговорим.

— Да нет, раз пошла эта проклятая черная полоса, давай уж все сразу. Началось с того, что утром моего Николая срочно вызвал к себе главврач больницы. При этом даже не поинтересовался, занят он или нет, ну вот вынь да положь, и все тут. А Коля как раз с утра по расписанию должен был делать резекцию желудка. Пришлось мне самому оперировать, а позже делать свою плановую операцию. Ну, думаю, что-то стряслось. Вернулся он взъерошенный, весь красный, ничего толком не может объяснить. Вслед за этим вызывает главный меня. Прибежали в операционную — срочно, мол, к главному. Ну да, конечно, сейчас все брошу, больной полежит на столе, подождет, а я пойду выслушивать ценные указания начальства, как же! Разозлился я до чертиков, но пошел к этому дуролому после второй операции. Он, разумеется, начал с замечания по поводу неподчинения. «В чем? — спрашиваю. — В том, что не отменил все операции ради встречи с вами?» Словом, так и пошел разговор на повышенных тонах. А суть в том, что кто-то, конечно же анонимно, настучал, что Колька — голубой.

— Неужели? Вот это новость! — встрепенулась Сашенька. — Такой симпатичный, милый…

— Саша! — не выдержал Дмитрий. — Ну что ты говоришь, что! При чем это?

— Ты сам говорил, что он хороший хирург.

— Не хороший, а блестящий! Ты же знаешь, я делю все человечество на две части: у одних руки вставлены нужным концом, у других — не тем концом, и таких, к сожалению, значительно больше. Будь ты хоть семи пядей во лбу, кандидат, доктор наук, хоть академик! Если от природы руки неумехи — нечего ему в хирургии делать!

— Да не кипятись ты так, успокойся. — Сашенька погладила мужа по руке.

— Я не могу об этом говорить спокойно, если даже ты сейчас заохала, запричитала — ах, голубой! Во-первых, какое кому до этого дело? Кто сказал, кто доказал? А если это его природное качество, мне что, не брать его на работу? Завтра мне велят укомплектовать все отделение блондинами, потому что они спокойнее брюнетов, толерантнее[1] и с больными будут легче находить общий язык. Так я и должен как дурак всему подчиняться? Кому какое дело до Колькиной ориентации, я спрашиваю. Ведет он себя нормально, ни к кому не пристает.