Страница 12 из 34
Но даже отвести взор не получалось. Шантия умоляюще посмотрела на стражей, а после – за их спины: в толпе она увидала Вениссу, спокойно стоявшую под небом. Скажи же, скажи им: то не заклинание, а только лишь песня…
Тёплые золотые глаза певуньи встретились со взглядом «ведьмы», и на мгновение мелькнули в них прежние смешливые искорки. Венисса улыбнулась – и исчезла за спинами слуг и стражников, так и не сказав ни слова.
========== Путь отчаяния. Глава IV ==========
- Смотри-смотри, глазёнки повылупила! Что, не ворожится? – в плечо ткнулась просунутая сквозь решётку палка. Шантия чувствовала себя, как рыбёшка в лоханке, которую гоняет тростинкой туда-сюда любопытный ребёнок. Говорить не получалось – только мычать; написать бы, но чем, да и станет ли кто-то из тюремщиков читать? Наверное, скажут – ведьминские письмена. А потом скуют руки. Где же Венисса? Почему бы ей не сказать – произошла страшная ошибка, всё дело в обыкновенной песне… Люди, наверное, милостивы к своим сородичам и, быть может, даже позволили бы ей самой пропеть всё до последнего словечка. Ведь выпустили же её наружу, пусть даже только в сад, но всё же туда, куда прежде несчастной певчей птице не было хода…
По крайней мере, Венисса снова увидела небо. Шантия повторяла про себя – нужно быть благодарной, нужно радоваться: ты помогла страждущей душе, пусть даже в ущерб себе. Думай Джиантаранрир лишь о безопасности и спокойствии, смогла бы она одолеть Антара?.. Вот только оттого не менее холоден каменный пол, и не менее хочется забиться в малейшую щель, подальше бы от тех двоих, что сторожат камеру.
- А может, не надо… того… дразнить? – опасливо протянул второй стражник, крепкий, но похожий не на великана – на коротышку. – Ведь точно ведьма. Как наколдует…
- Да чего она наколдует! – залился смехом Гиндгард и снова просунул меж прутьев палку, норовя ткнуть пленницу ещё разок. – Смотри, смотри, как дрыгается! Будешь знать, как королеву ведьмовскую на помощь звать. Ишь, удумала – молитвы наши уродовать!
Шантия отползла к стене и замычала; снять бы жуткую тряпку! Ведь всё можно объяснить, почему, почему варвары не могут просто дать сказать хоть слово?! Неужто думают – она способна к колдовству? Да будь так, она бы не стала и смиряться с ролью невесты, а после и наложницы, дракона, сожгла бы его дотла, так, что не осталось бы и пепла! Глаза слезились: не то от страха, не то оттого, что здесь, внизу, ещё больше чадящих свечей и горького дыма. И совсем нет воздуха, что уж говорить о каком-то там свете!
- Не надо! – взвизгнул коротышка, хватаясь за оружие. Само дёргается тело, сами вскидываются руки: защититься, не дать себя убить… А глаза не закрываются. Хотя очень хочется.
- Да не наколдует она, я тебе точно говорю! – потянулся к ключам – сердце упало: нет, только не заходите в камеру! Когда-то Шантия сказала бы: страшно сидеть за решёткой, будто ты не разумное существо вовсе, а опасный хищный зверь. Но ещё страшнее, когда исчезает и эта преграда меж тобой и теми, кто в самом деле мог бы называться тварями, тварями более жуткими, чем любой хищник.
- Во, смотри! – нет, только не убивайте, не режьте, не бейте… Губы затряслись, и Шантия вжалась в стену – нет, коротышка не достал меч, зато Гиндгард взялся за нож, потянулся к горлу… Нет, не думать об этом. Лучше вспомнить красивую песню о девушке, влюблённой в месяц, и представить: где-то в далёких горах сейчас слышат плач Вениссы, и, быть может, он тронет духов её земли, раз уж не удалось докричаться до Незрячей богини. Верно, и не мужчину вовсе означает месяц в сказке: нет, наверное, это лишь символ свободы – далёкой, желанной… Пресвятая Джиантаранрир, уберите железо от горла!
Со рта убралась тряпка под очередной взвизг коротышки и гогот Гиндгарда:
- Во, видал?! Я этих остроухих много порезал… Да чтоб шлюхи какой-то бояться? Низко, он говорит, на бабе срываться. Низко! – уберите, уберите, уберите! – А кабы не услыхали? Околдовала б кого, точно говорю! Вот, значит, сосунку урок – нечего лезть, мужчина лучше знает! Знатный, как же… Дерьмо у него, бьюсь об заклад, не с позолотой, а руки, ноги – всё из мяса, всё топором рубится. От титьки оторвался – и командовать! Правильно говорю, а, шлюха?
Шантия жмурилась, давилась рыданиями – только бы не пришлось сглатывать, нож слишком близко, почти вдавлен в кожу, - и слабо дёргала головой вверх. Пусть поймёт, она кивает, она согласна, с чем угодно согласна, только не убивайте, пожалуйста!
- Чего дрыгаешься? Отвечай! Правильно говорю, а?! – за волосы дёрнули, заставляя запрокинуть голову. Не надо, во имя богини, не надо убивать, сейчас найдутся остатки голоса, уже почти!
- П-правильно…
- Ишь, не уважает, шлюха, нашего «прынца»! – Гиндгард вновь рассмеялся. Неужели ему и в самом деле смешно мучить других, смешно видеть, как она плачет, пытается избежать даже малейшего пореза – а нож почти вплотную, давит сильнее, сильнее. – Может, прямо тут и порешим, а? Скажем – чародействовать полезла. Ну мы её, значит, и присмирили, чтоб наверняка.
Шантия скосила глаза на коротышку – только бы не начал вновь трястись, визжать, мямлить! Ведь прикончит же, зарежет назло только слабохарактерному «сосунку». Страшный, страшный мир людей: за оскорбление человека высшей разновидности тебя нормально убить, за кого-то из низшей разновидности тебе не скажут и слова. Не нужно думать о стали и крови; лучше – о хорошем, о серебряном лунном свете, о невесомом теле, что так легко проскользит над склонившимися в прощальной скорби волнами…
- А-а как же лорд? Ему не понравится… девчонка ж его!
Затихнет море, и души потянутся вереницей к горизонту, туда, где уже ожидают их ласковые объятия богини; замрут в молчании и небеса, и суша, и звёзды. Не страшно умирать, совсем нет: смерть – она не навсегда, смерть – это не мерзкий запах, исходящий из вспоротого брюха, не мутные, гниющие глаза, не личинки насекомых, копошащиеся за порванной щекой, нет, нет, нет…
А потом Шантию отшвырнули на пол, и она схватилась за горло – вдруг по нему уже полоснули, вдруг она не заметила боли, вдруг… Пальцам стало мокро – и она бы закричала, если бы не тряпка, вновь кое-как запиханная в рот.
- Пущай посидит. Раз ведьма, значится, не развалится. Видал, трясётся! Чего, шлюха, думаешь, пожалеют тебя? Да лорд, как узнает, что ты колдовала, сам тебе язык и руки повыдергает! А я б и глазки выколол. Пялишься больно нагло!
Она торопливо закрыла глаза: не плакать, спрятаться, насколько это возможно в старой камере, не издавать ни звука. А всё-таки хочется посмотреть на пальцы. Что там – кровь? Слёзы?
- Пойдём, выпьем. Мы ведьму сторожили, нам положено.
- А-а вдруг убегнет?
- Да куда денется! Вон, двинуться не могёт! Пошли, пошли!
Уходя, стражники остановились на мгновение – лишь затем, чтобы задуть жалкие свечи.
В холодном подземелье вовсе не осталось света.
========== Путь отчаяния. Глава V ==========
Совсем рядом, омывая потемневший песок прохладой, шелестели волны.
Пейзаж, так хорошо знакомый – море, море до самого горизонта, и лишь только вдалеке выглядывает из тумана кромка соседнего островка. Там, на острове, нет ничего: не растут деревья, лишь изредка садятся пролетающие чайки. И не суша это вовсе – скорее, кусок скалы, по какой-то нелепой случайности едва-едва приподнявшийся над беспокойными водами. Посреди скалы Шантия видела каменное дерево, на ветвях которого висели то ли клочья тумана, то ли опустившееся слишком низко и зацепившиеся тучи. Тут и там – красные ленты: одни – почти бесцветные, выцветшие, другие же ярки, как гранаты.
Рассекает волны нос лодки. То ли вёсла слишком тяжелы, то ли слабы руки: нет, правильно говорит отец, что детям в одиночку не стоит выходить в море, пусть даже так недалеко. Но упрямство гонит вперёд, и пусть руки даже отвалятся, а на ладонях останутся мозоли и следы от стёршейся краски: близко, близко пляшущие на ветру ленты.
Грести тяжело, но ещё тяжелее втащить лодчонку на берег, чтобы не унесли её волны: привязать не к чему. Под ногами то и дело норовят осыпаться мелкие камушки, перемешавшиеся с ракушками, скользят выброшенные на берег недавним штормом водоросли. Обыкновенно вблизи каменного древа не встретить ни души, лишь изредка приплывают сюда безмолвные женщины в серебряных одеждах, и лица их преисполнены скорби: плачут они о своих родных, безвестно сгинувших среди обманчиво спокойных волн, и молят Джиантаранрир о возвращении исчезнувшего. И ещё реже можно увидеть среди них счастливицу, снявшую траур, и с переливчатым смехом пускающую ленту по ветру: вернулся, вернулся, кричат они.