Страница 11 из 34
- А чём всё закончилось? Ну, в этой истории… про девушку и месяц?
Одетая в шерстяные одеяния и золото, певунья не походила на остальных женщин: казалось, это маска, которую зачем-то надела на себя одна из племени духов. Они любят порою прикидываться людьми, но всегда чем-то выдают себя; эту выдавал голос – и тёплые глаза цвета золота, так напомнившие Шантии глаза женщин её рода.
- А как ты думаешь?
Снова, снова чувствуешь себя такой слабой, неловкой и маленькой: не сказать бы что-то неверное, не разрушить бы иллюзию сказки…
- Наверное, месяц забрал её к себе в небо, и она стала звездой.
Женщина улыбнулась, после чего наклонилась к самому лицу Шантии и шепнула:
- Не могла бы ты мне помочь? Есть одно дело, очень важное… Впрочем, нет! Прости. Мне не стоит…
Она прикрыла широким рукавом лицо, и, кажется, чуть дрогнули её плечи. Шантия знала: так отводят взгляд те, кто хочет сказать о многом, но страшится собственного голоса, собственных слов.
- Что за дело?
Снова взгляд, полный недоверия, где лишь на самом дне сверкают искорки, и чуть дёргающиеся уголки губ:
- Я, как и ты, родом не из этих мест. Мы жили в горах, где даже едва слышный звук подхватывает эхо; там мы пели, когда хотели, чтобы нас услышали те, кто далеко, пусть даже на другом краю земли. Мне не позволяют выходить даже во двор; прошу, спой вместо меня песню на моём родном языке. Я напишу для тебя слова, если, конечно, ты сумеешь прочесть. Прошу тебя, помоги!
Что-то дрогнуло внутри – и Шантия спросила:
- Отчего же вам не позволяют выйти наружу?
- Когда я была совсем юной, как ты, я верила: духи гор услышат меня, и пошлют ветер, который унесёт меня домой. Я поднялась на стену – высоко, к самому верху – и хотела отдать свой дух на волю ветра… Меня остановили. И с той поры я больше не видела над головой неба.
Голос дрогнул – и затих, впитавшись в каменные своды. Шантия даже не хотела думать, каково это – быть запертой навсегда, без возможности даже коснуться первого снега, первой зелёной листвы… Не хотела – и думала против воли, и прятала в рукавах дрожащие руки.
- Я помогу вам, госпожа.
- Зови меня Вениссой, девочка, - показалась на устах певуньи чуть дрожащая улыбка, будто она сдерживала рыдания – или смех, - Спасибо. Ты первая здесь, кто понял мою тоску… Я слышала, ты часто ходишь в сад. Спой там, среди деревьев, сегодня ночью. Духи моей земли привычны к ночному мраку и холодам…
И хочется рассказать в ответ на чужую тоску о своей земле, о той, которая почти забылась и лишь изредка является в снах, но Шантия промолчала: всё это – потом. Прежде нужно помочь Вениссе, женщине, словно явившейся из старой сказки.
Ведь в сказках помощь незнакомке всегда вознаграждается. Кто знает? Быть может, они вместе сбегут – и неважно, к далёким ли горам или к столь же далёкому морю…
========== Путь отчаяния. Глава III ==========
По ночам в замке дракона зачастую гаснут свечи: наверное, даже свет желает сбежать из-под каменных сводов. Но в темноте Шантии дышалось легче, и потому она шла быстро, лишь рукой придерживаясь за стену: кажется, оторвёшься от единственной опоры – и поплывёшь в бесконечной тьме.
Там, снаружи, ещё осталось совсем немного света.
Сегодня дракон не пожелал видеть в своих покоях пленницу, да он и не мог бы приказать привести её: ещё вчера покинул он пределы своих земель, чтобы снова устремиться к морю, в те последние дни, когда ещё не покрылось оно толстыми льдами. Была ли то судьба или воля случая? Шантия не знала, лишь радовалась, лишь шептала про себя слова, не имевшие смысла.
Энали дер суренай…
Венисса написала для неё ту самую песню, которую так хотела спеть духам родного края. Написала как сумела, не до конца разборчивыми северными буквами. Они сплетались меж собой в красивые, быть может, излишне резкие звуки, но Шантия не понимала их сути. Мелодия, сказала певунья, может быть любой, не в ней дело, а в искреннем желании быть услышанной…
Босая, в почти прозрачном нижнем платье, Шантия вышла в сад; хрустела под ногами ледяная корка. Медленно опускались белоснежные хлопья. Совсем скоро белый покров окутает не только лишь землю, но и моря, а значит, опаснее станут смыкающиеся льды. Быть может, дракон покинул дом вместе со своим воинством и отправится нести смерть в другие края, пусть и родные ей, навсегда. Быть может, там, на войне, его убьют – воины ли её рода, северные ли льды; сломалась под бледной до синевы рукой тонкая ветвь. Быть может, варваров оттеснят в глубину земли, откуда вовсе не видать моря, – и её заберут отсюда, заберут домой…
А молчаливый снег окутывал покровом спящий замок; завывали ледяные ветра. Медленно, неслышно холод окутывал изнутри. Наверное, слишком ослабел тот внутренний огонь, что согревал прежде: может, богиня сжалится, может, вовсе его погасит? Шантия опустилась на колени – и смотрела, смотрела в небо, часто моргая, когда в глаза попадали колючие снежинки. Верно, стоило бы остаться здесь. Остаться – и замёрзнуть.
Незрячие сёстры поют о смерти: они говорят, будто бы смерть – прекраснейший из всех снов. В нём ты блуждаешь по земле до той поры, покуда не поднимется луна, и не откроется на водной глади тропа, сотканная из серебряного света. И ты пойдёшь по воде, оставляя за спиной едва заметную рябь: в такие мгновения даже бушующий океан спокоен, подобно крошечной лужице. Пойдёшь, чтобы с рассветом вернуться новой, очистившейся жизнью по сияющей тропе солнца…
Но всё это – потом, так же недостижимо далеко, как родные острова. Прежде – надежда, прежде – песня, пусть чужая. А может, если она споёт ветру свою собственную песню, тот донесёт её до островов, до слуха Незрячих сестёр? И тогда сменятся кошмары благими снами, где доведётся вновь ступить на родные берега…
Шантия стряхнула с плеч снежинки. Холодно, но не так, чтобы и в самом деле замёрзнуть насмерть. Да и к чему в столь красивую ночь думать о смерти? Снег так похож на облака, и что с того, что он холодный? Разве есть на земле хоть кто-то, кто касался облаков, кто может сказать, что они не так же холодны?..
Амидара валиир…
Сложно, слишком сложно напевать, когда и выговорить-то слова удаётся с трудом. То и дело Шантия сбивалась – и затихал, будто в такт неловкому пению, ветер. Сколько же здесь строк – не счесть! Будто прочитаешь одну – и тотчас же возникнет ей на смену новая, чтобы странные звуки продолжались, пронзали колкий воздух снова и снова.
Эрнади сур…
Духи молчали: быть может, они уснули? Умерли? Нет, они откликнутся, они услышат зов, нужно лишь закончить – и Шантия громче прежнего воскликнула:
Кэрсуль арейн!
Она вскинула руки к небу, готовая произнести последние строки – и в этот миг неведомое существо набросилось на неё сзади, уронило лицом в снег. Сам собой вырвался крик – не боли, но страха; высвободиться, скорее, неважно, кто это, важнее – бежать, укрыться… Но прежде – закончить песню. Грязные пальцы лезли в лицо, норовили зажать рот – и она скорее прохрипела, чем спела:
- Гвинрун! Гвинрун!
Щеку обожгла пощёчина:
- Молчи! Ишь ты, дрянь, чего удумала! Колдовать, значит, не умеешь?! Чего ж тогда по-ведьмовски болтаешь?! Думала, не узнаем, а?!
Шантия слишком хорошо знала этот голос, пусть и не хотела знать. Не заговорила. Не назвала имени Гундгерда. Только задёргалась, пытаясь вывернуться из кольца рук. Вот бы быть скользкой, как рыба: точно не удержал бы! Ошибка. Очередная ошибка. Как будто потомки великанов только лишь и могут, что ошибаться!
- А она… это… не заколдует? – опасливо протянул молодой страж, стоявший чуть в стороне.
- Какой – заколдует! – в зубы врезалась вонючая тряпка. – Не двинется даже! А к завтрему всё решим. Ишь – ведьма! Язык бы ей поганый вырезать да руки обрубить…
Не вырвалось больше ни звука, лишь жалобное мычание. А сердце забилось – слишком живо; наверное, оно так колотится лишь в предчувствии смерти. Дышать почти не получалось – только глотать, давиться воздухом, и надеяться, что сейчас кошмар закончится. На шум выбегали во внутренний двор люди с факелами: вдруг сейчас, как во сне, придётся сгореть?! Закрыть глаза – и пусть всё будет быстро, как с Элори: ни мгновения боли.