Страница 63 из 96
Говорить о какой-то каше в тот момент, когда она ему толкует о любви, было верхом нетактичности. Татьяна вздохнула, иронически продолжила его мысль:
— Давай. Давай еще купим сервант и дюжину серебряных ложек, давай?
— Каких ложек?
У Юрия были совершенно искренние недоумевающие глаза, а Татьяна страдала. Великий боже, она жила с человеком, который не понимает иронии.
Горе-Горев появился как раз кстати, чтобы подставить себя в качестве второй мишени. Он подошел, сломался в поясе.
— Здесь не занято? Я сяду, если не возражаете?
Юрий приветливо пододвинул ему стул. Старик поблагодарил, сел, вытащил газету, заслонился ею, углубился в чтение. Газета была на французском языке. Татьяна усмехнулась, но промолчала.
— Когда же она к нам подойдет? — сказал Юрий, стараясь втянуть в разговор Горева. Тот отстранил газету, охотно ответил:
— Торопить их совершенно бесполезно. Только еще больше прождешь. Я знаю.
— Вы, оказывается, читаете по-французски, — все-таки не выдержала Татьяна.
— Учусь, — смутился Горев.
Юрий заглянул к нему в газету, спросил:
— Кто это?.. Женщина с лентой через плечо?
— Королева красоты Мисс монд, то есть мисс мира.
— А зачем это вам? — внезапно спросила Татьяна.
— Что? — не понял старик.
— Все. Французский язык, театр, местком, касса взаимопомощи, ДОСААФ, Красный Крест?
— Красный Крест? Красным Крестом, кажется, Ярославская заведует. ДОСААФ… Меня выбрали собирать взносы.
Татьяна поморщилась.
— Выбрали. Вас всю жизнь куда-нибудь выбирают… Неужели вам не стыдно так жить? — спросила она с внезапной жестокостью. — Вернее, неужели вам не стыдно было так жить?.. Было… Ведь вы уже прожили свою жизнь. Ведь вы уже пенсионер, — она оттолкнула руку Юрия. — Отстань, я с ним говорю, а не с тобой. Все в театре над вами издеваются. Зачем вы приходите за два часа до начала спектакля? Зачем гримируетесь? Вы еще, чего доброго, умрете на сцене, как Мольер. Кому нужна ваша жизнь?
Горев испуганно смотрел на Татьяну, сначала он просто ничего не понимал, потом у него поползли книзу уголки губ.
— Вы, — сказал он, — вы очень злая женщина, — и беспомощно оглянулся, — лучше бы я подождал у входа, когда освободятся другие столики.
— Не обращайте внимания, — придвинулся к нему Юрий и прошептал: — У нее голова болит.
— Заткнись, Юрка. А вы сидите, успеете пересесть за другой столик. Вам никто этого не скажет. А я скажу… Потому что вы — это я!.. Понимаете? — Она нервно передвинула горчичницу. — Мне, думаете, вас жалко? Мне себя жалко. Я буду такой же, как вы, если не уйду из театра. Вы страшный пример для меня. Каждый день вы мне встречаетесь в коридоре, на лестнице, в буфете, здесь, в нашем кафе, в репетиционном зале наверху… Если хотите знать: я даже боюсь вас. Вы всегда мне напоминаете об одном и том же, об одном и том же. Знаете, о чем?.. Что мне уже двадцать семь. Больше ни о чем… Только одно, что мне уже двадцать семь лет. Двадцать семь! Это очень много. Это полжизни. А что такое полжизни? Вот у него, у моего мужа, тоже полжизни прожито, а он сидит и молчит. Сидит и молчит, не понимая того, что за эти полжизни можно было столько наговорить дерзостей, глупостей и, глядишь, может быть, и умное что-нибудь сказал бы.
— Ладно тебе, — пробурчал Юрий. — Ты уже столько наговорила за свои полжизни, что теперь и помолчать не мешало бы.
Татьяна устала говорить, помолчала, закончила бесстрастно, даже с какой-то ноткой жалости к себе.
— Иногда мне кажется, что я физически ощущаю, как из меня уходят минуты, слова, жесты в ту прожитую половину жизни. Я даже физическую боль ощущаю.
Юрий заботливо заглянул ей в лицо.
— Дать воды?.. Или, хочешь, я вина возьму? Или в аптеку сбегаю за каплями?
— Не надо.
Завязывая на ходу фартук, подбежала Нина.
— Извините, я совсем забыла про вас. Стала снимать фартук и вспомнила.
— Почему снимать? — заинтересовалась Татьяна.
— Все! — улыбнулась девушка. — Эти столики закрываются. Вас обслужу, и все.
За соседний столик уселся толстый и лысый дядька. Он барственным жестом попытался привлечь внимание Нины.
— Потом подойдете ко мне.
Нина и бровью не повела. Она достала книжечку из кармана фартука, карандашик и только тут соизволила заметить нетерпеливого клиента.
— Гражданин, — сказал она, — эти столики не обслуживаются, — и повернулась к Татьяне. — Есть ваше любимое клубничное варенье.
— Два — блинчики, — начал перечислять Юрий, — одну кашу с молоком и…
Татьяна его перебила:
— Подожди. Нина, почему закрываются… столики?
— Перешла на очное отделение.
— А разве ты учишься?
— На третьем курсе… на юридическом, — с гордостью сообщила она, перешла поближе к Гореву. — А вам?
— Мне кашу и кофе.
Нина записала все, улыбнулась.
— Вас по старой дружбе обслужу, и все. Директор ругается, ужас. Гражданин, напрасно вы сели сюда. Я же вам русским языком сказала: эти столики не обслуживаются,
— Почему?
— Официантки нет.
— А вы?
— Я не официантка.
— Как этот юмор понимать? Принесите мне тогда жалобную книгу.
— Вот смешной. Ничего я вам не принесу. Я больше здесь не работаю.
Татьяна закусила губу.
— Ниночка, — сорвавшимся голосом спросила она, — а на твоем месте есть кто-нибудь?
— В том-то и дело, что никого. Директор из себя выходит. Кого зря брать не хочет, а…
— Дай мне твой фартук.
— Зачем?
— Я тебя очень прошу.
Татьяна почти насильно развязала бант, фартук оказался у нее в руках. Нина улыбалась и не знала, что ей делать.
— Зачем это вам?
— И корону, и книжечку.
— Что вы задумали?
Татьяна повязала фартук, пристроила корону.
— Я работала официанткой… в пьесах. Подавала омаров в старинных английских ресторанах, устриц в парижском кафе. Я разливала вино в японских тавернах, марсельские кабачки мне тоже знакомы… Ну, как, идет мне этот наряд?
— Очень даже, — хихикнула Нина.
— Идем.
— Куда?
— Я сегодня за тебя поработаю, а завтра оформлюсь по всем правилам, со всеми справками.
— Ой, я не знаю, — засомневалась Нина, — директор не разрешит.
— Идем к директору.
— Сядь, — попробовал ее урезонить Юрий, — чего ты придуриваешься?
— Чем играть официанток на сцене, я лучше буду их играть в жизни. По крайней мере, чаевые настоящие.
Горев и Юрий остались сидеть за столиком. Они смотрели друг на друга и молчали. Шумно вошли Борис, Николай и Анатолий. Собственно, шум производил один Борис. Проходя мимо столика Татьяны, он похлопал Горева по плечу, необидно спросил:
— Ну, что там пишут французы?.. Подорожал французский бифштекс, а?
— Вы зря туда садитесь, — предупредил Горев, — там, кажется, не обслуживается.
— Ничего, садитесь, братцы. Алла, — позвал он, — подойдешь к нам?
— Хорошо, сейчас, — отозвалась девушка.
— Вот, а вы говорите — не обслуживаются.
Юрий скрипнул зубами, стукнул несильно кулаком по столу.
— Может, мне пойти за ней? — негромко спросил он у Горева. — Дать ей одну хорошую по шее?
— Что вы? — ужаснулся старик. — Она же артистка.
Борис занялся меню, а Николай и Анатолий с любопытством принялись разглядывать Юрия. Они смотрели в его сторону не назойливо, исподволь, вроде бы нечаянно, вроде бы интересуясь дверью, в которую вот-вот должен войти долгожданный знакомый.
— Муж Татьяны что-то хмурый сегодня, — сказал Николай.
— Да, — согласился Анатолий.
— А что, если нам пригласить его к себе за столик? — встрепенулся Борис.
Анатолий покачал головой.
— Он же не один, с Татьяной. Вон лежит ее сумочка, — он вздохнул, улыбнулся, пошутил: — А зря мы ее, кабальеро, отдали за него замуж.
— Почему? — весело не согласился Борис. — Он хороший парень.