Страница 52 из 96
Сначала мы с бабушкой ходили на кладбище вместе, а, потом, когда стали расти желтенькие цветочки, которые она вокруг посадила, я стал ходить один. В одном месте в ограду попал снаряд, и я ходил напрямик, через пролом. В кустах у меня был спрятан чайник, и я из него поливал бабушкины цветы. Один раз спрыгнул в траву, она тогда на кладбище мне была по макушку, смотрю, а какая-то девчонка достает мой чайник.
— Положь! — крикнул я. — Это мой!
Она не поверила, я подбежал и вырвал. Я был гораздо меньше ее, но она не стала сопротивляться. Потом я еще раз встретился с ней около крана. Она нашла какую-то худую консервную банку, заткнула дырку лопухом и наливала в нее воду. Вода из банки лилась прямо ей на ноги, и на сандалии, и на платье тоже. Она вообще вся облилась. Я ее пожалел сразу, говорю:
— У тебя кто здесь?
— Мама.
А потом она перестала обижаться, спрашивает:
— А у тебя?
— И у меня тоже.
Потом мы стали разговаривать. Она только неразговорчивая очень была. Я у ней спросил:
— Твою как убило?
— Бомбой.
Ответила и дальше ничего у меня не спрашивает. Я сам сказал:
— А мою еще хуже — миной.
Я, конечно, налил ей полный чайник воды и отдал. Она полила свои цветы по три раза, я ей тоже помогал. Мне чайника было не жалко, это я так с первого раза от неожиданности крикнул. Я ей сказал, чтоб она брала его, когда захочет, он так и будет здесь в кустах спрятанный лежать. А банку худую пусть совсем выбросит.
Домой мы вместе пошли по пыльной дороге. Машины проехали, и можно было идти по самой середине. Я вспомнил, что не знаю, как ее звать, спросил:
— А тебя как зовут?
— Таня.
— А меня Вовка.
А потом мы очень долго молчали, пока я не придумал, о чем еще поговорить. Я сказал:
— Я живу теперь с бабушкой. А ты с кем?
— Я из детдома сбежала на один день.
Мне стало обидно, что она сбежала, а я ниоткуда не сбежал.
Она разулась и понесла сандалии в руке.
— Ты зачем разулась? — спросил я.
— Пыль теплая. Хорошо, — объяснила она.
Я тоже, конечно, разулся и тоже понес ботинки в руке. Пыль действительно была теплая. Я потом никогда больше по такой теплой пыли не ходил босиком…
Татьяна Осипова не удивилась, что мы столько лет жили рядом и не узнали друг друга. Она только спросила:
— Ты часто здесь бываешь?
— Вообще-то не очень…
— А я и того меньше. Вот поэтому ни разу и не встретились.
Она грустная такая стала, наверное, вспомнила себя девчонкой в дырявых сандалиях, с худой банкой, заткнутой лопухом, и пожалела ту девчонку. И мать, конечно, вспомнила. А я и мать, и бабушку. Бабушка уже потом померла, когда я ремесленное закончил.
Потом мы каждый про себя удивлялись, что встретились, и молчали. До самого дома удивлялись и молчали. Сначала-то мы обрадовались, а потом поняли, что зря обрадовались. Если б мы в Артеке с ней познакомились девчонкой и мальчишкой, а теперь бы встретились, тогда было б весело. А то не в Артеке, а на кладбище.
Я остался один на лестнице. Сначала посмотрел на дверь, которая закрылась за Татьяной, потом на кленовый лист, что держал в руке. Я его подобрал, когда мы шли пешком через бульвар Танкистов. Я всегда подбираю кленовые листья. Подберу и несу, даже не замечаю. Все время так с каким-нибудь листом в руке и хожу.
А этот лист был большой и красивый, как веер. Я шел себе, помахивал им. И мне как-то не хотелось его бросать куда зря, под ноги, чтоб его топтали. Я его давно нес, а он был совсем ни капельки не помятый. Я посмотрел, посмотрел и опустил его в почтовый ящик к Ирке Виноградовой. Проявил к ней этим свое незлопамятное отношение. Я бы и письмо ей, конечно, написал, но она от моего имени ничего читать не будет. А тут вроде бы письмо. Только вроде не от меня, а от деревьев. И все понятно. И обратный адрес есть — бульвар Танкистов.
Ирина Виноградова
1
— Знаешь, что я нашла сегодня в почтовом ящике? — загадочно спросила Ирина.
— Что?
— Лист… кленовый.
— Что ты говоришь? — удивилась Ольга Дмитриевна. — Кто же это хулиганит?
Ирина засмеялась:
— Да не хулиганит, как ты не понимаешь? Это, наверное, Игорь бросил.
Ольга Дмитриевна вытерла мокрые руки, откинула тыльной стороной ладони прядь и, устало разогнувшись, виновато и внимательно посмотрела на свою дочь. Она не понимала: зачем нужно бросать листья в почтовые ящики?
— А ну тебя, — махнула Ирина рукой и принялась за лапшу.
А Ольга Дмитриевна стояла, приглаживая волосы, и думала, что это, наверное, очень плохо, если мать все время чего-то не понимает в дочери.
Ирина нетерпеливо постукивала каблучком и морщилась. Полная женщина в соломенной шляпе с кожаными цветами и с большим ридикюлем, занимавшая будку минут десять, оставила после себя приторный запах духов «Кармен». Ожидая, когда подойдет к телефону Игорь, Ирина метала негодующие взгляды в спину уходящей женщины, но каленые стрелы этого острого взгляда слегка притуплялись о стекло будки и, наверное, только поэтому не поражали несчастную на месте. О том, чтобы Ирина промахнулась, не могло быть и речи. Эта соломенная Кармен должна была знать, что все телефонные будки на ближних улицах и вообще в мире принадлежат худенькой девушке из пединститута. Ей их подарил Игорь вместе с улицами, разумеется. Произошло это еще на первом курсе. Утром в библиотеке она бездумно сказала, что у нее сегодня день рождения, который она, впрочем, не собирается отмечать. А вечером он пришел. Ирина так растерялась, что даже не пустила в комнату, разговаривала с ним в коридоре. Они были едва знакомы, и вдруг он заявляется и протягивает ей огромную коробку.
— Что это? — испуганно спросила Ирина.
— Вам в… день рождения.
Ирина хотела вернуть тяжелую коробку и пожать в знак недоумения плечами, но любопытство пересилило. Прежде чем вернуть, она решила посмотреть, а что внутри. Надорвала, просунула руку, нащупала гладкую поверхность деревянного шара с какой-то иглой в центре. Невольно удивилась:
— О-о-о! Глобус?
Но Игорь даже не улыбнулся.
— Я дарю вам, Ирина, весь мир.
Сказал, и по его лбу побежали серьезные морщинки, словно то, что он произнес, вовсе не было шуткой.
Именинница смущенно крутнула шар.
— Весь мир?
— Да.
Они стояли друг против друга в тесном темном коридоре, в руках у Ирины бесшумно крутился шар, мелькали материки, моря, океаны. Игорь положил тонкую руку на глобус, чтобы остановить вращение земель, и, покорно заглянув в глаза Ирине, объяснил, как объясняют девочке, которая никак не может усвоить урока:
— Не какую-нибудь одну Африку, одну Австралию, одно Черное море, — он многозначительно улыбнулся, — а весь мир.
Игорь так ошеломил своим неожиданным приходом и подарком, что Ирина не сразу нашла ответную шутку.
— Значит, он теперь мой?.. Мир?
— Чур, на двоих, как говорят мальчишки.
Она посмотрела на шар:
— Но что же я с ним буду делать?
— Для начала, если вы не возражаете, пройдемся, посмотрим наши владения.
В тот вечер они исходили полгорода, а потом сидели на лавочке на бульваре Танкистов. Говорили о пустяках, о том, что слишком доверчивое человечество спит себе и даже не подозревает, что двое ловких сообщников из пединститута под покровом ночи устроили новый передел мира.
…В трубке раздался встревоженный голос.
— Что?.. Какой лист?
— Я спрашиваю, это ты бросил в почтовый ящик кленовый лист? Нет?.. Ну, ладно, пока.
— Постой. Алло! Ты откуда звонишь?
— Из своей телефонной будки… что около нас.
— Иди по бульвару Танкистов в мою сторону. Я тебя встречу.
— Ладно, — нехотя протянула Ирина.
Выходя из дома, Ирина надела черную прямую юбку и любимый черный свитер. А косички так и остались: поленилась расплести и сделать прическу. Но, собственно говоря, косички — тоже прическа. Стильная, причем. В сочетании с любимым свитером просто что надо. В нем Ирина казалась особенно тоненькой и хрупкой, совсем девочка, потому что свитер был грубошерстный, крупной вязки, тяжело обвисал на одно плечо, немножко перекашивая фигуру, одним словом, свитер просто кричал, что хозяйка небрежно относится к своей одежде и единственно, что ее украшает, — это молодость.