Страница 46 из 96
— Не пойдет.
— Да какая тебе разница, где играть? Давай, ты сейчас закроешься в ванной, а я пойду на эту… как ее… на лестницу и послушаю. Может, не слышно будет?
Не хотел ему признаваться, но у меня само вырвалось:
— А может, я хочу, чтобы слышно было? Может, я на этой трубе о своем человеческом достоинстве дудю. Тогда как?
Он сразу перестал продвигать свое рацпредложение, стукнул меня по плечу.
— Дуди, парень!
Ирина Виноградова
1
На кухне Ирина застала идиллическую картину. Мать, сидя на маленькой круглой скамеечке, клейстером мазала полосы белой бумаги, разложенные на полу в несколько рядов, а сосед дядя Федя, занимавший третью комнату в квартире, брал намазанные ленты и заклеивал рамы.
— Приветик, — насмешливо сказала Ирина, — нашли сферу взаимного сотрудничества?
— Клеим вот, — подтвердил дядя Федя.
— Сейчас я, — сказала Ольга Дмитриевна, отодвигая банку с клейстером. — Очень хочешь есть?
— Ладно, подожду. Творите.
Она взяла из хлебницы сухарик и пошла, насмешливо похрустывая. И было немножко странно видеть, что вот она идет, такая худенькая, тоненькая до хрупкости и в то же время такая насмешливая, ироническая, что у Ольги Дмитриевны, женщины полной и сильной, давно уже не хватает духу погладить свою дочь по плечу…
— Ира, на кухне будем ужинать или здесь?
Ольга Дмитриевна была уже в фартуке и почему-то со стаканом в руке.
— Мне все равно, — сказала Ирина.
— Тогда я накрою на кухне, — она постояла, добавила: — Я хочу пригласить поужинать с нами Федора Петровича.
— Пригласи, он забавный дядька.
Ольга Дмитриевна спрашивала и боялась, что Ирина скажет что-нибудь обидное. Но дочь сегодня была доброй. Ольга Дмитриевна радостно засуетилась.
— Ты заметила, мы и здесь окна обклеили. Теперь у тебя будет тепло.
Ирина не заметила. Она спрыгнула с дивана, подошла к окну, попробовала пальцем подсохшую бумагу, продавила в одном месте ногтем.
— Он и здесь тебе помогал?
— Да.
— С какой стати он старается?
— Ни с какой. Просто хороший, одинокий человек.
Ирина внимательным взглядом посмотрела на мать, безжалостно улыбнулась.
— Хороший — это хорошо. Одинокий — плохо.
Ольга Дмитриевна растерянно заморгала глазами.
— Почему ты так говоришь?
— Потому что ты тоже у меня одинокая.
— У меня есть ты.
— И он!
Ирина с жестокостью маленькой, злой девочки показала рукой за спину, где в простенке между двумя окнами висел портрет генерала. И держала так руку, пока Ольга Дмитриевна виновато не опустила глаза.
— И он. — согласилась она.
Ужин получился скучным.
Ольга Дмитриевна опрокинула солонку и расстроилась. Вместо того чтобы собрать соль, отвернулась и вытерла фартуком глаза.
— Что такое? — удивилась Ирина.
— Соль рассыпала.
— Ну и что?
— К ссоре.
— Да с кем тебе ссориться? Дядь Федь, посмотри на этого самого миролюбивого человека на свете, который боится ссор. Сама подумай, с кем?
— В больнице с кем-нибудь. Новый врач — мальчишка, придирается. Или с тобой, чего доброго.
Она неуверенно улыбнулась и стала помогать дяде Феде собирать соль в солонку.
— Еще чаю налить? — спросила у Ирины.
— Нет.
— А вам, Федор Петрович?
— Чай пить — не дрова рубить.
«Глубокая мысль», — хотела сказать Ирина, но сдержалась, промолчала. Выбрала грушу, какую помягче, и, как бы подводя черту под ужином, сказала:
— Напилась, наелась, пошла в кино.
— Ира!..
— Что еще?
— Когда вернешься?
— Мама… Мы же договорились, что этого вопроса ты мне никогда не будешь задавать.
— Ладно, иди, я забыла.
Ольга Дмитриевна накрыла крышечкой чайник для заварки и сложила на коленях руки. Дядя Федя достал папиросы, но закуривать не торопился.
2
Ольга Дмитриевна тяжело поднялась, взяла из угла швабру.
— Пойду протру пол.
Дядя Федя двинулся за ней, положил ей сзади руку на плечо.
— Посиди, я протру.
И тут Ольга Дмитриевна поняла, что она не может больше молчать. Она не отдала швабру, тоскливо оперлась на нее и кивнула на портрет генерала…
Его история началась зимой сорок четвертого года. Оставив госпиталь, расположенный в Австрии, Ольга с маленьким ребенком возвращалась в Россию. Провожали ее хорошо. Главный врач госпиталя посоветовал и в мирное время не расставаться с белым халатом.
— Вы настоящая сестра, — сказал он, — настоящая сестра милосердия. Милосердия!..
Он любил повторять понравившееся слово. Подружка Ольги спряталась за спинами других сестер.
— От милосердия у нее и ребенок родился, — послышался оттуда ее насмешливый голос.
А когда подошло время садиться в машину, та же самая подружка, Нинка Синицына, обняла Ольгу и расплакалась.
— И чего это я, дура, реву? — вытирая слезы, спрашивала она. — Привыкла к тебе. Прямо к нему и поедешь?
— У меня кроме никого нет.
— А вдруг не примет?
— Что ты? Он же меня любит, — успокоила Ольга.
Нинка подержала сверток с ребенком, пока Ольга забиралась в кабину, передавая, заглянула в глаза Иринке, вкусно сосущей пустышку, сделала ей рожицу, по-детски картавя, сказала:
— Агуу! Путесествинница.
— Поехали, что ли? — неприветливо спросил шофер.
— Ага, пожалуйста, — сказала Ольга.
— Время-то сколько прошло, — все еще придерживая дверцу кабины, сомневалась Нинка.
— Год всего.
— Боюсь я за тебя, Ольга, уж больно ты и вправду милосердная какая-то.
Она захлопнула дверцу. Машина развернулась и выехала со двора.
Началась трудная, но радостная дорога в Россию.
Сойдя с поезда и оставив чемоданы в камере хранения, Ольга прямо с вокзала с ребенком пошла по адресу, написанному на конверте. Долго шла, город показался большим, это потом выяснилось, что он не такой уж большой. Да и шла-то, наверно, не той дорогой, которая ближе, а где-то в обход. А когда улицу нужную отыскала, вдруг застучало сердце: что-то случится, что-то случится. И случилось… Из ворот дома, к которому так долго шла, вывел он под руку другую женщину. Не сразу поняла Ольга, кто ему эта женщина, в первое мгновение, обожгла голову мысль, что прошел мимо, что не узнал. Крикнула, не помня себя:
— Петр!
Крикнула, а по сердцу — молнией — надежда на радость. Но радости не получилось. Он сразу подбежал, за плечо взял и молчит… Женщина тоже подбежала, со злобой посмотрела на Ольгу, на «сверток» и повисла на Петре.
— Ольга это, — виновато объяснил он.
— Не хочу знать никакой Ольги.
— Подожди, — попросил он.
— Не хочу. Я тебе законная жена, а не…
Неподалеку остановилась женщина с ведерком угля. К ней присоединился старик с палочкой, перешедший с той стороны улицы. Старший лейтенант замедлил шаг, остановился будто почитать газету, а на самом деле прислушивался к неожиданному уличному скандалу.
— Я ошиблась, — тихо сказала Ольга, — мы не знакомы.
Он снова взял ее за плечи.
— Ольга!
Она сделала шаг назад, освобождаясь от его рук.
— Я ошиблась…
— Ольга…
— Мы с вами не знакомы. Я ошиблась, понимаете, я ошиблась.
Она заплакала.
Жена Петра обрадовалась.
— Да, да, гражданочка, вы ошиблись.
Петр потянулся к Ольге, но женщина опять повисла на нем.
— Что ты к ней пристал? Видишь, незнакомая она тебе. Ошиблась. Да идем же, люди собираются.
А Петр потерянно тянулся к Ольге и все пытался откинуть уголок одеяла у свертка и взглянуть хотя бы вполглаза на дочь. Так и не сумел. Женщина увела его.
Ольга вернулась на вокзал.
Но ехать ей было некуда. В темном углу, на заплеванной семечками лавке, она перепеленала Иринку, покормила грудью и решила идти в военкомат.
О большом горе не надо говорить, оно на лице написано. Ольга даже не плакала, ей и так поверили.