Страница 40 из 96
Алена почувствовала неловкость и какую-то свою вину перед старушками, как тогда в лесу перед домом престарелых. Было неудобно за девчонок, которые шли, громко переговариваясь.
Ограда со стороны Покровского спуска резко поднималась вверх и постепенно переходила в многометровую стену с контрфорсами. С другой стороны, где шли девчонки, ограда была невысокая, ровная. Узенькая улочка около церкви, тесно застроенная одноэтажными деревянными домами, упиралась в тупичке в несколько многоэтажных домов довоенной постройки. В одном из них, сером, с массивными балконами, жил В. Г. Дресвянников. Этот дом отличался от других двумя лифтами, которые двигались снаружи в застекленных шахтах. За окошками выступающих шахт-эркеров виднелась металлическая сетка с мелкими ячейками, отделяющая кабину лифта от стекол, кое-где разбитых. Пока девчонки стояли на улице, совещаясь, кто пойдет, лифт несколько раз поднялся и опустился, но из ворот дома выходили незнакомые люди, тот, кто нужен был, не вышел. Посчитались: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана»… Выпало идти Светке Пономаревой. Но она такими умоляющими глазами посмотрела, что Алена не выдержала, сказала:
— Ладно, я пойду!
И решительно шагнула к воротам.
Двигался лифт снаружи дома, а попасть в него можно было только со двора. Поднимаясь на лифте, Алена пыталась сквозь оконца в дверях лифта и сквозь ячейки окон шахт-эркеров увидеть улицу, девчонок. Но сквозь маленькие запыленные стекла едва пробивался мутный свет, и мешала сетка. В ячейках торчали кусочки серой штукатурки, пушинки, паутина.
Двадцать третья квартира находилась на шестом этаже. Алена доехала до восьмого, до последнего. Ей пришлось пешком спуститься вниз. Рядом со звонком-вертушкой — медная табличка: «Г. А Дресвянников». Алена постояла перед дверью, соображая: почему «Г. E.»? «Виктор Григорьевич — В. Г.» «Г. А.» — видимо, его отец.
Алена покрутила вертушку. Звякнуло не очень сильно, так, еле-еле задребезжало. Послышались шаги, открылась дверь, и Алена увидела человека низенького роста в домашней куртке голубого цвета, отороченной по бортам и на воротнике витым шелковым шнуром. Белый чубчик встрепан, глаза излучают голубое удивление. Глаза у В. Г. Дресвянникова были светлые, почти бесцветные, но в этой куртке казались голубыми. Алена узнала критика, но некоторое время продолжала разглядывать его молча: так он был непохож на того, который приходил в школу. Там он был в туфлях на высоком каблуке, на улице его увеличивала высокая шапка-пирожок. Все это делало его человеком выше среднего роста. А перед ней стоял маленький, низенький, в тапочках на босу ногу. Он машинально поглаживал в распахе куртки вырез белой майки, потом опустил руки, сложил пальцы вместе, быстро-быстро стал их перебирать, пощипывать.
— Виктор Григорьевич, я из тридцать восьмой школы, — сказала Алена. — Вы были у нас, помните? Девочки просят вернуть альбомы.
— Альбомы? Хорошо, — сказал он, вроде бы даже не удивившись. — Заходи! Заходи!
Алена не собиралась заходить, но он так быстро согласился, что она вошла. Но не захлопнула за собой как следует дверь, а только прикрыла. И он, потянувшись, чтобы захлопнуть, наклонился к ней совсем близко — прямо к лицу. Алена отстранилась в угол, к вешалке, но споткнулась о наваленные горой тапочки, ботинки и, падая, была вынуждена схватиться за одежду, висящую на вешалке. Сверху посыпались шапки, кепки, шляпы.
— Ой, извините, — сказала она, быстро наклоняясь, чтобы подобрать все, что упало.
— Ничего, ничего, я сам подберу. — И он помог ей снять пальто. — Проходи.
Алена прошла по коридору в комнату, куда он показывал, думая, что идти сюда не надо, что ей бы только взять альбомы. Но критик так ловко снял с нее пальто, что она не успела опомниться. Комната была красивая, с камином. В другом углу, у окна, стоял рояль, видимо, старинный. Из этой комнаты вела дверь в соседнюю. В небольшую щель были видны книжные полки и какая-то картина: церковь и лес. Алена все время оглядывалась назад, прислушиваясь к тому, что делает хозяин. А он вдруг появился из соседней комнаты с серебряным продолговатым подносом в руках, на котором стояли пустые чашки для кофе с ложечками в них и небольшой серебряный кофейник.
— Сейчас кофе будем пить. Я только вымою чашки.
— Ой, нет, — сказала Алена, — вы нас извините. Мы не подумали, когда отдавали, что это нельзя, чтобы кто-нибудь читал. Девочки очень переживают, понимаете?
— Да! — сказал В. Г. Дресвянников. Он сделал два шага к Алене. — Да! — Взял в одну руку поднос с кофейным прибором. — Я гостей так не отпускаю. — Положил освободившуюся руку на плечо девчонке. — Да! Мы будем пить кофе. — Не слушая возражения Алены, заставил ее вместе с собой сделать два шага к креслу. — Франсуа де Ларошфуко говорил: «Мы редко знаем, чего мы действительно хотим».
Алена пыталась сопротивляться, но у него в руке начал подрагивать поднос, застучали мелко-мелко ложечки в чашках. Алена испугалась, что он уронит поднос, и подчинилась, села в кресло. Прямо перед собой она увидела на столике небольшую бочку из бамбуковых планок, из которой торчали голова и голые плечи негра.
— Эту игрушку я купил на Филиппинах во время круиза… в прошлом году, — сказал В. Г. Дресвянников и, уже уходя, объяснил: — Бочка снимается.
Но едва он вышел, Алена тотчас же поднялась и вышла за ним в коридор, сняла свое пальто с вешалки. Из прихожей через маленький коридорчик видна была кухня: стол, полочка на стене. В. Г. Дресвянников поставил поднос с кофейным прибором на стол и смотрел из кухни на то, как Алена торопливо одевается. Он действительно хотел приготовить кофе, и больше ничего. И конфеты у него были — «Вечерний звон». Он купил их в Москве, когда ездил устраивать в журнал свою статью «О трех фильмах Андрея Тарковского». Это было давно, больше месяца назад. И с тех пор к нему не заходил никто, кого бы ему захотелось угостить конфетами. Эту девочку он бы угостил.
— Виктор Григорьевич, меня девочки на улице ждут.
Он медленно вышел из кухни, взял Алену за обе руки.
— А что случилось?
— Девочки просят вернуть альбомы. Извините нас, пожалуйста.
— Я, конечно, верну альбомы. Но все это странно. Когда ты сможешь зайти ко мне?
— А сейчас вы не сможете отдать альбомы?
Он держал ее за руки не крепко, не сжимая запястья так, чтобы она не могла вырваться. Он не столько ее держал, сколько трогал, поглаживал пальцами. Алена поводила плечами, не вырываясь, а стараясь стряхнуть его руки, чтобы не обидеть. Но пальцы его бегали по запястьям. Алена морщила лоб. Ей было неловко и неприятно.
— Могу и сейчас отдать, — сказал В. Г. Дресвянников.
Он отпустил одну руку Алены, потом другую. Алена спрятала обе руки в карманы пальто. В. Г. Дресвянников постоял, глядя ей в лицо, и медленно пошел в комнату. Через минуту или две он вынес тетради. Но не отдал сразу, стоял в двух шагах от девчонки, перелистывая их. Ему жалко было расставаться с «альбомами нежных дев». Помимо литературоведческого интереса, В. Г. Дресвянников испытывал живое любопытство, листая страницы тайных дневников, или, как он говорил, «самоучителей нежности». Записывая приметы любви, значения взглядов, жестов, поцелуев, белые переднички грезили наяву о мужской ласке. В каждой такой тетради он искал за словами, за рисунками, а иногда и за красноречивыми вырезками из журналов тайное желание.
— Жалко отдавать — вздохнул он и затем молча протянул.
— До свиданья, — сказала Алена. — Извините… У нашей учительницы сестра умерла.
— Да? — спросил он.
— Да, от воспаления легких.
Два лестничных пролета Алена пробежала вниз пешком, потом вызвала лифт. Зайдя в кабину и нажав кнопку, прислонилась к стене лифта, закрыла глаза. С закрытыми глазами на мгновенье увидела большое зеркало над камином, себя в этом зеркале без пальто, растерянную. «Зачем, дурочка, сказала про учительницу?» И еще увидела наклонившегося над ней, когда он усаживал ее в кресло, критика с дребезжащим в его руке подносом. «Зачем, дурочка, сказала? Как он удивился!» Может, он вовсе и не такой человек, а она вообразила. Алена сильнее зажмурилась, недовольная собой. Дернулся остановившийся лифт. Алена открыла глаза, вздохнула.