Смерть и побрякушки

— Какое?

— Альтернативное, девушка! На две гривны дороже!

— А еще какие-нибудь различия есть?

— Ну как же! — проводница даже оскорбилась, — Видите, рисуночек тут. И во, глядите — пакетик шампуня. Одноразовый.

— У вас умывальники переоборудовали? — поинтересовалась Марина.

— Зачем? — искренне удивилась деваха.

— Плохо представляю, как под обычным поездным краном можно голову вымыть! — невольным движением Марина коснулась волос.

— Ну так с собой возьмете, — нимало не смутилась проводница.

— Давайте обычное, и без шампуня доеду.

Всем видом выражая презрение к не понимающей своего счастья пассажирке, проводница бросила на полку пакет постельного белья, и удалилась, бурча:

— Вон, в рекламе показывали, девка в самолете сполоснуться умудрилась. Захочешь, так и в автобусе вымоешься.

Марина поправила прическу и легла. Нужно продержаться недолго, совсем недолго. День и ночь, сутки прочь. Читай, ешь, отдыхай. Поездная жизнь, безвременье. От одних забот уехали, к другим еще не приехали. Поезд — вне судьбы, вне вселенной.

Только это обман, иллюзия. Нельзя спать, нельзя расслабляться, потому что Марина знает — этот поезд особый, в нем едет смерть. У смерти есть билет, и полка, и багаж, она прихлебывает чай, быть может, болтает с попутчиками. И ждет своего часа. От смерти нельзя сбежать, с ней не удастся бороться, можно лишь попробовать ее переупрямить, переждать. Лишь бы не завизжать от наползающего ужаса, не дрогнуть, не показать страх, не выдать себя.

Ужас таился везде: за дверями купе, в тамбуре. В равнодушных физиономиях таможенников-пограничников. Что стоит сунуть взятку крепким паренькам в форме? Нет, что-то, конечно, стоит, но все же меньше австрийских драгоценностей. Вот обвинят сейчас в провозе контрабанды, выведут, а там уже ждут совсем другие люди. И тогда конец ей. И Сашке тоже…конец.

Не обвинили, не вывели. Равнодушно заглянули в паспорт, пара стандартных вопросов, легкое оживление при виде багажа, взгляд внутрь и снова скука на лицах.

Марина с опаской покосилась на своего спутника. Лежит, читает. Спокоен, расслаблен, прямо завидки берут. Что на самом деле у него на уме? Кто он? Враг? Друг? Она узнает, но — не сейчас. А пока предстоит самое страшное: ждать-терзаться, терзаться-ждать. Держать себя в руках. И надеяться, истово надеяться, что ее план достаточно дилетантский, чтобы обмануть опытных профессионалов.

Слабый, омерзительно желтый свет потолочной лампы делал подступающую ночь жуткой, угнетающей. Еще полчаса, максимум час и лампа погаснет, и надо будет ложиться в постель и дрожа, вслушиваться в шаги смерти, идущей длинным коридором. А может быть, смерти и не придется никуда идти, может быть, ей достаточно встать с соседней полки, и…

Марина покачала головой. Нет смысла себя накручивать. Ставки сделаны, игра начата и изменить уже ничего нельзя. Немного фатализма, мадам, немного спокойствия обреченности. Она попыталась успокоиться, расслабиться, но получалось плохо. Совсем не получалось.

Выключатель щелкнул, тьма заполонила купе. Марина тщательно распределила пряди волос по подушке и уставилась на тонкие полоски света, выбивающиеся из-под двери. Мерный стук колес убаюкивал. Марина позавидовала Кириллу: вот у кого сейчас никаких проблем. Кагебэшная выучка наверняка включает умение бороться со сном.

Кирилл. Как она разозлилась, когда обнаружила штамп в его паспорте. А теперь это кажется ничего не значащей ерундой. Мелкая неприятность на фоне подлинного кошмара. Эка невидаль, жена! Да пусть хоть по-моряцки, жена в каждом порту. Высокая белозубая англичанка где-нибудь в Брайтоне, горячая француженка в Марселе, шумная итальянка в Венеции и гарем из четырех негритянок по месту прохождения службы. Лишь бы не он был тем самым профессионалом, который стоит за жуткими событиями последних дней. Потому что если это он — у Сашки нет ни одного шанса. И у нее тоже.

Ладно, нечего раньше времени себя хоронить. Ее план обязательно сработает, они выкрутятся. Простые смертные (тьфу, что опять о смерти!), в смысле, гражданские лица, а также морды, тоже не лыком шиты, не пальцем деланы, не в капусте найдены, не курами загреблены… Загребаны? Да ну их, кур гребаных!

Она решила не тратить времени даром и сочинить статью «Новый год в Вене», пожалела, что не на чем записать, затем перед глазами вдруг замелькали газетные колонки, ряды черных букв превратились в крохотные поезда, разбегающиеся по белой бумаге, Марина словно бы поехала, покатилась… «Нельзя спать!» — напомнила себе она и веки ее опустились.

Полотно яркого белого света развернулось во всю ширь купе, накрывая собой Марину. Она завозилась, недовольно плямкая губами.

— Какого черта! — хмуро буркнули с соседней полки.

— Извините, ошибочка, — густо прогудели в ответ и громадная гориллообразная фигура исчезла из проема. Закрывающаяся дверь скатала световой ковер, оставив за собой лишь узкую полоску.

Проснувшаяся Марина резко села на кровати, судорожно схватилась за голову. Дверь ее квартиры! Гориллообразный силуэт в глазке! Гориллыч! Она вслушалась, стараясь сквозь стук колес различить долетающие из коридора звуки. Вроде бы шуршание дверей, недовольные возгласы. Похоже, взяли у проводницы ключ и сейчас открывают все двери. Интересно, проводнице заплатили или как соседку с первого этажа — ножом в сердце?

Интересно ей, видите ли! О другом думай, о другом! В коридор высовываться нельзя. Ни в коем случае. Надо ждать утра, только тогда она узнает, убедиться…

Было страшно, душа болела от нестерпимого, оглушающего ужаса. Пусть что угодно, пусть смерть, лишь бы прекратилась эта боль! Вдобавок, дико хочется в туалет. Нельзя. Терпи. Жди. Марина по детски зажала ладони между ног и скорчилась на полке в нескончаемом кошмаре ожидания.

Небо засерелось, обещая рассвет и все не держа обещание. Так садюга-тюремщик, явившись отпустить узника на волю, копошиться, гремит ключами, а отпирать не торопиться, продолжая пытку ожиданием. Наконец заспанный рассвет соизволил вползти в купе. Но в вагоне по-прежнему стояла тишина. Народ беззаботно дрых. Марина почувствовала, что сейчас рехнется, описается, и завоет — от того и другого сразу. Она решительно поднялась, оправила прическу, глянула на себя в зеркало — вроде порядок — и выскользнула в коридор.

Что ж, по крайней мере проводница жива. Вон стоит, титан, раскочегаривает, подняла голову, улыбнулась. В ответ Марина одарила ее недобрым взглядом. Гориллычу с компанией, небось, вчера и уговаривать особо не пришлось. Сунули девке баксов десять, навешали стандартную лапшу про сбежавшего должника или неверную жену, она им универсальный ключ и вручила. Диллерше одноразовых шампуней прибыток, а для кого-то — возможно, смерть. То-то дура попрыгает, если в вагоне окажется труп!

От злости на идиотские мысли Марина чуть не шарахнула головой об стену. А следовало бы: соображать надо, чего думаешь! Господи, сделай так, чтобы для дурищи проводницы все обошлось благополучно, потому что если труп в поезде есть, это труп… Нет, нет, она не будет такого думать, нет!

Мочевой пузырь напомнил о себе и на тревогу не осталось сил. Марина заторопилась в туалет, испуганно косясь на ряд плотно закрытых купейных дверей. Защелкнула замок. Краткий миг блаженного облегчения — все-таки самый большой кайф доставляют самые простые вещи. Нажала кран, бросила в лицо горсть ледяной воды. Содрогнулась, вспомнив вчерашний шампунь — помыть голову в такой водичке можно только в качестве пытки, но не добровольно. Ладно, надо эту самую голову хоть расчесать. Аккуратно придерживая каждую прядь, прошлась по волосам гребешком. Что ж, от физического беспокойства она избавилась. Лишь для того, чтобы освободившуюся в душе делянку оккупировали страх и тоскливое ожидание.

Она вернулась в купе. Тщательно накрасилась, затратив на макияж вдвое больше времени, чем обычно. Не торопясь сжевала бутерброд. Бесцельно уставилась в окно, вслушиваясь в звуки просыпающегося вагона. Марина никогда не любила утро — серую тоскливую паузу между пушистой теплой ночью и ярким хлопотливым днем, но сегодня она просто возненавидела и блеклый рассвет и неизбежные утренние хлопоты.