Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 53 из 87



ПОРЯДОК

Мы вышли из тюремной кухни и пошли по коридору. Старый надзиратель в темно-синей форме с низко надвинутой на лоб фуражкой, из-под которой виднелись прямые с проседью брови, остановился.

— Вот здесь, — сказал он, — наша сокровищница. — И, сняв с пояса ключ, отпер железную дверь.

Арестант с желтым лицом, в желтой одежде с тюремным штемпелем и куском желтой кожи в желтой руке глянул в нашу сторону, потупился и с безмолвной рабской покорностью, проскользнув мимо нас, скрылся за дверью. Теперь мы стояли одни среди сокровищ, которые он, очевидно, чистил.

— Мы в шутку зовем эту кладовую сокровищницей, — сказал старый надзиратель и в первый раз за все утро улыбнулся, но улыбка сразу же исчезла с его лица, глаза снова погасли.

Есть люди, у которых всегда таится в глазах этот мрак, как будто целиком посвятив себя служению жестокостям мира, они загубили свою душу.

Старик снял со стены один из экспонатов и протянул его мне. Два легких стальных браслета, соединенные легкой стальной цепочкой.

— Вот что теперь носят, если это необходимо.

Ни одна кладовая при конюшне, где хранят сбрую и где повсюду блестят уздечки, удила, шпоры, не могла бы сравниться с этой кладовой. Все четыре ее стены от пола и до потолка были увешаны всевозможными «драгоценностями», сверкающими, как бриллианты: тяжелыми и легкими наручниками, всякими цепями — короткими и длинными, стальными и железными, тонкими и массивными.

— Все это устарело и вышло из моды, — сказал надзиратель.

— А это?

То, на что я указывал, стояло совсем близко: три блестящих стальных бруска, соединенные вверху и широко расставленные у основания, были посередине скреплены поперечными брусками.

— Это треугольники, — сказал он несколько поспешно.

— Вы часто применяете телесные наказания?

Надзиратель посмотрел на меня с удивлением. «У вас не хватает такта», прочел я в его глазах.

— Нет, очень редко, — ответил он. — Только в случае необходимости.

И, не сознавая того, что в его словах выразилась самая суть той системы, которой он служил, суть всех подобных систем, он щелкнул каблуками, как бы салютуя дисциплине и порядку.

Ни в лице старика, суровом, но не злом, ни в его прямой, подтянутой фигуре не было ничего вызывающего отвращение. Но мне вдруг показалось, что мы не одни: неисчислимое множество блюстителей порядка выстроилось рядом с ним, заполнило всю комнату, поднимаясь все выше и выше по живой лестнице, на моих глазах росла внушительная бюрократическая пирамида, подобная стальным треугольникам. Чиновники стояли прямые, подтянутые, и каждый из них произносил: «Только в случае необходимости». Как безукоризненно чисты были линии этой незыблемой пирамиды, как гладко отшлифована ее поверхность! Идеально правильная пирамида из людей, спаянных родством душ, прочная, как древняя каменная кладка, застывшая в своей мертвой, неподвижности. А глаза всех этих блюстителей порядка — голубые, черные, серые и грустные светло-карие — упорно смотрели в одну точку с одинаковым выражением, словно говорили: «Отойдите, пожалуйста, не касайтесь пирамиды».

Повернувшись к треугольникам спиной, старый надзиратель повторил:

— Только в случае необходимости.

— А когда возникает такая необходимость?

— На это есть правила.

— Я понимаю, но кто их устанавливает?

— Существующая система.

— А вам известно, как она возникла?

Надзиратель нахмурился — нашли о чем спрашивать!

— Это не моего ума дело, — ответил он с легким раздражением и отвернулся, как бы предлагая: «Спроси об этом стоящего за мной!»

Напрягая зрение, я пытался рассмотреть вершину пирамиды, но она была слишком высоко.

— Мы должны поддерживать порядок, — заявил вдруг надзиратель, решив, видно, отстаивать свою точку зрения.

— Ну, разумеется. И все, что есть в этой комнате, служит именно этой цели.

— Да, все, чем; мы теперь пользуемся.

— Ах, вот как! Но вы, кажется, говорили, будто кое-что устарело.

— Да, тяжелые наручники уже ни к чему, и толстые железные кандалы тоже устарели.

— У них и в самом деле какой-то странный варварский вид.

Он улыбнулся:

— Что ж, пожалуй.



— А вы можете мне объяснить, почему от них отказались?

Старику, видно, снова захотелось уклониться от ответа и кивнуть на кого-то, стоящего сзади.

— Нет, этого я не могу объяснить. Вероятно, отпала необходимость.

— А когда они были в ходу, начальство полагало, что это необходимо?

— Безусловно, иначе ими и тогда бы не пользовались.

— Никому, верно, и в голову не приходило, что мы, увидев эти предметы, назовем их варварскими.

Старик посмотрел на тяжелые кандалы.

— Их просто надевали и не раздумывали, плохо это или хорошо.

— Очевидно, считали, что они необходимы для поддержания дисциплины.

— Вот именно.

— И тогда дисциплина была лучше?

— Ну, нет. Порядок нарушали чаще, чем теперь. Говорят, тогда было куда больше хлопот с арестантами.

— А если бы кто-нибудь доложил начальству, что пользы от этих громоздких вещей никакой, его бы, наверно, подняли на смех?

Надзиратель улыбнулся.

— Конечно.

— А если через несколько лет сюда придут люди, увидят треугольники и все эти сокровища и назовут нас варварами — что тогда?

Он нахмурил брови.

— Едва ли назовут, — сказал он. — Мы ведь не можем обойтись без них.

— Вы считаете, что это невозможно?

Старику снова захотелось кивнуть назад.

— Да, — сказал он мрачно. — Мы не можем обойтись без них.

— И, по-вашему, даже попытаться было бы опасно? Он покачал коротко остриженной головой.

— Я против таких попыток. Мы должны поддерживать порядок.

— Но ведь когда запретили сковывать людей этими тяжелыми цепями, наверное, тоже считали, что идут на риск?

— Мне об этом ничего не известно, — холодно произнес старик.

— Значит, существующий порядок установлен навечно?

Он повесил наручники на гвоздь и, резко обернувшись, словно опасаясь удара сзади, сказал:

— Нас это не касается. Мы только исполнители и подчиняемся нашей системе, такой, какая она есть, а ко всему этому прибегаем лишь в случае необходимости.

— Так вы считаете вопрос решенным?

— Не мое дело решать такие вопросы, — сказал он с достоинством, положив руку на треугольник. И как только он произнес эти слова, у него за спиной снова выросла живая пирамида превосходно подогнанных друг к другу людей с совершенно одинаковым выражением глаз — как у строгого наставника, — живая пирамида, обращенная в камень силой своей незыблемости. Мне даже послышался ропот одобрения, но оказалось, что это всего лишь скрежет треугольников, которые отодвинул надзиратель.

Потом старик подошел к двери, отворил ее, и, следуя его молчаливому приглашению, я вышел за ним. В дверях я оглянулся на ослепительно блестевшие «драгоценности». Они висели на стене вокруг треугольников; и вдруг все с той же безмолвной рабской покорностью в комнату проскользнул арестант с желтым лицом, в желтой одежде с тюремным штемпелем и куском желтой кожи в руке. И прежде чем дверь с лязгом захлопнулась за ним, я увидел его за работой; он старательно чистил и без того сверкавшие «драгоценности».

С тех пор я часто вижу его во сне: один среди этих эмблем идеального порядка, он молча и сосредоточенно работает. А порой мне снится, что меня ведет куда-то старый надзиратель; у него очень строгое, неулыбчивое лицо и глаза, в которых застыла грусть о чем-то безвозвратно потерянном.

МАТЬ

Она шла, словно очень торопясь, тенью скользя вдоль оград домов. Глядя на ее тщедушную фигуру в заношенном черном платье, едва ли можно было предположить, что она родила шестерых сыновей. Под мышкой у нее был маленький узелок; она всегда носила его с собой по домам, в которых работала. И лицо у нее было худое, с усталыми карими глазами, обрамленное черными, мягкими, как шелк, волосами, выбивавшимися из-под черной соломенной шляпы; глядя на это лицо, помятое и костистое, как вся ее фигура, никак нельзя было подумать, что жизнь наделила ее достаточной силой, чтобы рожать детей.