Страница 87 из 124
— Я ударил его прямо по ногам, — ответил мистер Стоун, — и я не сожалею об этом.
С этими словами он прошел к себе в комнату. Хилери повернулся к маленькой натурщице.
— Это все из-за собачонки. Один там бил ее, и мистер Стоун его ударил. Даже палку сломал. Подошли люди, они нам грозили. — Она взглянула на Хилери. — Я… я так испугалась. Ах, мистер Даллисон, все-таки он немножко чудной, правда?
— Все герои чудаки, — сказал Хилери негромко.
— Он хотел еще раз ударить, даже когда палка у него сломалась. Тут пришел полисмен, и они все разбежались.
— Так оно и должно было быть. Ну, а вы что в это время делали?
Заметив, что она пока еще не произвела большого впечатления, маленькая натурщица опустила глаза.
— Я б не испугалась, если бы со мной были вы.
— Боже мой… мистер Стоун гораздо отважнее меня.
— И вовсе нет, — ответила она упрямо и снова взглянула на него.
— Ну, до свиданья, — сказал Хилери поспешно. — Вам пора бежать домой…
В тот же вечер, когда он с женой возвращался в экипаже с длинного скучного обеда, Хилери сказал:
— Мне нужно поговорить с тобой.
Из другого угла кэба последовал иронический ответ:
— Да?
— Возникли кое-какие неприятности, касающиеся маленькой натурщицы.
— В самом деле?
— Этот человек, Хьюз, увлекся ею. Он, кажется, даже грозился прийти тебе рассказать.
— О чем?
— Обо мне. — И что же он собирается рассказать о тебе?
— Не знаю, какие-нибудь вульгарные сплетни. Последовало молчание, и в темноте кэба Хилери облизал сухие губы.
Бианка заговорила:
— Могу я спросить, откуда ты узнал об этом?
— Мне сказала Сесилия.
Странный звук, вроде приглушенного смеха, достиг ушей Хилери.
— Мне, право, жаль, что так получилось, — сказал он вполголоса.
— Очень мило с твоей стороны, что ты счел нужным сообщить мне об этом, хотя мы и живем… каждый своей жизнью. Что заставило тебя?
— Я решил, что так будет правильно.
— И, конечно, еще потому, что этот человек и в самом деле мог прийти ко мне!
— Тебе не следовало бы говорить это,
— Не всегда говоришь то, что следует.
— Я этой девочке подарил кое-что из одежды, в которой она сильно нуждалась. И, насколько мне известно, это все, что я сделал.
— Ну, разумеется!
Это великолепное «ну, разумеется!» подействовало на него, как удар хлыста. Он сказал сухо:
— Что ты хочешь, чтобы я теперь делал?
— Я?
Даже порыв резкого восточного ветра, от которого сворачиваются и дрожат молодые листки, а язычки горящего газа вспыхивают и гаснут в рожках, не мог бы так мгновенно задуть огонек дружеского чувства. Хилери тут же вспомнил почти умоляющие слова Стивна: «На твоем месте я бы не стал обращаться к Бианке. Женщины — такой странный народ!»
Хилери повернулся и взглянул на жену. Ее темную голову окутывал синий газовый шарф. Она сидела в углу, как только можно дальше от мужа, и усмехалась. На мгновение у Хилери возникло ощущение, что он задыхается, всегда будет задыхаться в бесконечных складках этой синей газовой ткани, что он обречен всю жизнь быть спутником женщины, убившей его любовь к ней.
— Поступай, как тебе угодно, разумеется.
Хилери овладело желание рассмеяться.
«Что ты хочешь, чтобы я теперь делал?» «Поступай, как тебе угодно, разумеется». Это ли не предел корректности и терпимости?
— Послушай, Бианка, — проговорил он с усилием. — Жена его ревнует. Мы поместили девушку к ним в дом, нам же следует и забрать ее оттуда.
Бианка ответила не сразу.
— Девушка с самого начала была твоей собственностью, делай с ней, что хочешь. Я не вмешиваюсь.
— Я не привык рассматривать людей как свою собственность.
— Можно не сообщать мне об этом, я знаю тебя двадцать лет.
Иногда даже самые кроткие и выдержанные люди мысленно хлопают дверью.
— Ну что ж, отлично. Я сказал тебе все; можешь принимать Хьюза, когда он явится, или не принимать, как тебе угодно.
— Я уже принимала его.
Хилери усмехнулся.
— Ну и что же, он рассказал тебе много ужасного?
— Он ничего мне не рассказывал.
— То есть?
Бианка наклонилась вперед и откинула на плечи синий шарф, как будто и она тоже задыхалась. Глаза ее на раскрасневшемся лице горели, как звезды, губы дрожали.
— Разве это на меня похоже, чтобы я стала выслушивать его? Прошу тебя, прекратим разговор, с меня достаточно этих людей!
Хилери поклонился. Быстро катившийся кэб сделал последний поворот, сокращая путь к дому. Узкая улочка была полна народу; все толпились вокруг ручных тележек и освещенных киосков. В воздухе густо плавали грубая речь и смех вперемешку с запахами керосина и жареной рыбы. В каждой проходящей паре Хилери видел еще одну супружескую чету — Хьюзов, возвращающихся домой к семейному счастью в комнате над головой у маленькой натурщицы.
«С меня достаточно этих людей!»
В ту же ночь, уже после часу, Хилери проснулся, услышав, как кто-то открывает засовы парадной двери. Он встал, торопливо подошел к окну и выглянул. Сперва он не мог ничего различить. Безлунная ночь спустилась в сад, как черная птица в свое гнездо. Слышались только легкие вздохи кустов сирени. Затем, как раз под своим окном, на ступенях у парадной двери, он смутно различил человеческую фигуру.
— Кто там? — позвал он.
Человек не шелохнулся.
— Кто это? — снова спросил Хилери.
Человек поднял лицо, и по белевшей в темноте бородке Хилери узнал мистера Стоуна.
— Что случилось, сэр? Могу я чем-нибудь помочь?
— Нет, — ответил мистер Стоун. — Я слушаю ветер. Сегодня он посетил всех.
И, подняв руку, он указал в темноту.
ГЛАВА XXI ДЕНЬ ОТДЫХА
В доме Сесилии на Олд-сквер всюду, от чердака до подвала, чувствовалась та атмосфера, какую приносит воскресный день в дома, чьи обитатели не нуждаются ни в религии, ни в отдыхе.
Сесилия и Стивн не бывали в церкви с того времени, когда крестили Тайми, и не предполагали снова попасть туда до дня ее свадьбы; посещение церкви даже в столь редких случаях они считали нарушением собственных принципов. Но, щадя чувства других, они однажды принесли эту жертву и готовы были, когда придет время, принести ее еще раз. В их семье прилагались все усилия к тому, чтобы воскресенье ничем не отличалось от будней, однако это удавалось им лишь отчасти. Дело в том, что при всей решимости Сесилии ничем не отмечать праздник, за воскресным завтраком неизменно появлялся йоркширский пудинг и ростбиф, невзирая на то, что мистер Стоун, приходивший к ним по воскресеньям, если вспоминал, что это воскресенье, не потреблял мяса высших млекопитающих. Каждый раз при этом Сесилия, которая по издавна заведенному порядку в воскресные дни сама раздавала порции, смотрела на мясо хмурясь. Нет, со следующей недели она это прекратит. Но приходила следующая неделя, и вот он снова на столе, этот кусок говядины, цветом своим почему-то неприятно напоминающий кучерские физиономии. И она, сама себе удивляясь, с аппетитом принималась за ростбиф. Что-то очень древнее и глубоко в ней заложенное, какой-то зверский, вульгарный аппетит, унаследованный, несомненно, от судьи Карфэкса, каждую неделю и именно в этот час брал над ней верх. Предложив Тайми вторую порцию, от чего та никогда не отказывалась, Сесилия, ненавидевшая разрезать мясо, глядела поверх этого ужасного оковалка на стеклянную вазу, купленную ею в Венеции, и на нарциссы, стоящие в вазе прямо, будто без всякой опоры. Если бы не этот кусок говядины, запах которой стоял в доме с самого утра, а тяжесть чувствовалась в желудке до самого вечера, она бы и не вспомнила, что сегодня воскресенье. И тут она отрезала себе еще ломтик.
Если бы кто-нибудь сказал Сесилии, что в ее жилах все еще течет пуританская кровь, она бы смутилась и стала решительно возражать; и, однако, соблюдение праздничных традиций, безусловно, подтверждало этот любопытный факт. По воскресеньям она трудилась больше обычного. Утром она непременно «разделывалась» со своей корреспонденцией; за завтраком разрезала мясо, после завтрака «разделывалась» с начатым романом или книгой по социальному вопросу; затем ехала на концерт, по пути оттуда «разделывалась» с каким-нибудь необходимым визитом, и в первое воскресенье каждого месяца оставалась дома — невыносимая скучища! — чтобы «разделаться» со знакомыми, приходившими в гости. Вечером она шла смотреть одну из тех пьес, которые различные общества ставят для лиц, вынужденных, подобно Сесилии, отмечать воскресенье против своей воли.