Страница 80 из 124
— И каждая капля спиртного бросается ему в голову, да?
Миссис Хьюз замерла, сжав в руках мокрое полотенце; ее заплаканное лицо выражало обиду, как будто в том, что сказал Мартин, она уловила какое-то оправдание своему мужу.
— Он не имеет права так со мной обращаться, — сказала она.
Все трое стояли теперь вокруг кровати, на которой сидел ребенок, серьезно тараща на них глазки. Тайми сказала:
— Нет, миссис Хьюз, я бы его не боялась. На вашем месте я с ним не осталась бы и дня. Уйдите от него, это ваш долг женщины.
Услышав, что заговорили о долге женщины, миссис Хьюз повернулась; на ее худом лице проступило какое-то мстительное выражение.
— Вы так думаете, мисс? — сказала она. — А я вот не знаю, что мне делать.
— Забрать детей и уйти. Какой смысл ждать? Мы вам дадим денег, если у вас не хватает.
Но миссис Хьюз молчала.
— Ну, так как же? — спросил Мартин, выпуская изо рта облако табачного дыма.
Тайми снова не выдержала:
— Уходите немедленно, как только придет из школы ваш мальчик. Муж никогда вас не разыщет! И поделом ему. Никакая женщина не должна мириться с такой жизнью. Это — малодушие, миссис Хьюз.
Последние слова, как видно, задели миссис Хьюз за живое, лицо ее стало вдруг цвета помидора. Она заговорила с жаром:
— Да, уйти, оставить его этой девчонке, чтоб он тут развратничал! И это после того, как я восемь лет была его женой и родила ему пятерых? После всего, что я для него сделала? Мне и не нужно бы лучшего мужа, чем каким он был, пока она не появилась тут — сама бледная, и все прихорашивается, и рот такой, что сразу видно, какого она сорта. Пусть ее занимается своим делом сидит голая, — только на это она и годится. Нечего ей лезть к приличным людям… — Протянув к оробевшей Тайми свои изувеченные руки, она выкрикнула: — Раньше он меня никогда и пальцем не трогал. А все это я получила из-за ее новых нарядов…
Испуганный громкими, страстными криками матери, младенец залился плачем. Миссис Хьюз умолкла и взяла его на руки. Крепко прижав ребенка к тощей груди, она смотрела поверх его плешивой головки на молодую пару.
— Руки у меня такие оттого, что вчера я боролась с ним, хотела удержать его. Он божился, что уйдет, бросит меня, а я удерживала его, да! И не думайте, что я когда-нибудь отпущу его к этой девчонке — пусть хоть убьет меня!
После этого взрыва горячность ее как будто остыла, она сделалась прежней — кроткой и бессловесной.
Во время этого бурного проявления чувств Тайми, вся съежившись, опустив глаза, стояла возле двери. Она взглянула на Мартина, явно умоляя его уйти. А Мартин все смотрел на миссис Хьюз и молча покуривал. Затем вынул трубку изо рта и указал ею на ребенка.
— Этот юный джентльмен недолго выдержит, если так пойдет и дальше.
Все трое молча посмотрели на младенца. Из всех своих слабых сил он прижимал кулачки, нос, лоб, даже крохотные голые морщинистые ножки к материнской груди, как будто хотел спрятаться куда-нибудь подальше от жизни. В этом стремлении уйти туда, откуда он появился, было какое-то немое отчаяние. Головка ребенка, покрытая редким тусклым пушком, дрожала от усилий. Он прожил еще так мало, но и этого было для него достаточно. Мартин снова взял в рот трубку.
— Так нельзя, вы сами понимаете, — сказал он. — Малыш не вытянет. И вот еще что: если вы бросите кормить его грудью, я не поручусь за него до завтрашнего дня. Уж вам-то должно быть понятно, что, если все это будет продолжаться, шансов на то, чтобы сохранить молоко, у вас не очень много.
Сделав знак Тайми, он вместе с ней спустился по лестнице.
ГЛАВА XVI ПОД ВЯЗАМИ
Весна была и в сердцах людей и в деревьях, их высоких товарищах. Тревоги, усилия выбиться к свету за счет других — все будто утратило значение. Весна взяла в плен все и вся. Это она заставляла стариков оборачиваться на молоденьких женщин и смотреть им вслед, это она заставляла молодых мужчин и женщин, идущих рядом, касаться друг друга, а каждую птицу на ветке — наигрывать свою мелодию. Солнечный свет, изливаясь с небес, расцвечивал светлыми пятнышками трепещущие листья, зажигал щеки мальчиков-калек, гулявших, прихрамывая, по Кенсингтонскому саду, и их бледные лица — лица юных горожан — пылали необычным румянцем.
На Брод-Уок под вязами, этими неподатливыми деревьями, сидели бок о бок и грелись на солнышке генералы и няньки, священники и безработные. А над головой у них, раскачиваясь под весенним ветерком, шелестели и чуть поскрипывали ветви, вели свои нескончаемые беседы — мудрые бессловесные разговоры деревьев о людских делах. Приятно было внимать шелесту бесчисленных листьев и смотреть на них: все они были разной формы, и трепыхание на ветру каждого отдельного листка было неповторимо и в то же время покорно единой душе дерева.
Тайми с Мартином тоже сидели здесь — на скамье под самым большим вязом. От непринужденности и достоинства, отличавших их два часа назад, когда они отправлялись с противоположного конца Брод-Уок в свою экспедицию, не осталось и следа. Мартин говорил:
— Увидела первую каплю крови и скисла. Ты такая же, как и остальные.
— Неправда! Это просто мерзко с твоей стороны — говорить так!
— А вот и правда. Эстетизма, прекрасных намерений у тебя и твоей родни хоть отбавляй, но ни у кого ни на йоту способности делать настоящее дело.
— Не смей оскорблять моих родственников, они подобрее тебя!
— О, они весьма добросердечны и отлично видят, в чем зло. Не это тормозит их активность. Но твой папочка — типичный чиновник. Он так твердо знает, чего ему не следует делать, что вообще ничего не делает. В точности, как Хилери. Тот уж очень совестлив и глубоко сознает, что именно он должен делать, и поэтому тоже ничего не делает. Сегодня ты отправилась к этой женщине, чтобы помочь ей, заранее решив, как все будет, но стоило тебе увидеть, что дело обстоит иначе, чем ты воображала, и ты уже на попятный.
— Нельзя верить ни одному их слову — вот что мне противно! Я думала, Хьюз бьет ее спьяну, я ведь не знала, что все это потому, что она его ревнует.
— Конечно, не знала и не могла знать… И с чего ты взяла, что они готовы выложить нам все сразу? Они говорят, только если их принудить к этому. Они не такие простофили, как ты думаешь.
— Мне отвратительна вся эта история. Такая грязь!
— О, боже мой!..
— Да, грязь! Мне не хочется помогать женщине, которая думает и говорит такие ужасные вещи! И той девушке тоже и вообще никому из них.
— Какое имеет значение, что они говорят и что думают? Дело не в этом. Надо на все смотреть с точки зрения здравого смысла. Твои родственники поселили девушку в эту комнату, и пусть теперь они ее забирают, да поживее. Тут вопрос только в том, что полезно для здоровья, понимаешь?
— Я понимаю только, что для моего здоровья отнюдь не полезно иметь с ними дело; и я не буду. Я не верю, что можно помочь людям, которые отталкивают твою помощь.
Мартин свистнул.
— Ты — грубое животное, Мартин, вот что я тебе скажу, — проговорила Тайми.
— Просто «животное», а не «грубое животное». Это разница.
— Тем хуже!
— Не думаю. Послушай, Тайми…
Тайми молчала.
— Посмотри мне в лицо.
Тайми медленно подняла на него глаза.
— Ну, что тебе?
— Ты с нами или нет?
— Конечно, с вами.
— Нет, ты не с нами.
— Нет, с вами!
— Ну, хорошо, не будем из-за этого ссориться. Дай руку.
Он накрыл ее руку ладонью. Лицо Тайми густо порозовело. Вдруг она высвободила руку.
— Смотри, вон идет дядя Хилери!
Это и в самом деле был Хилери, и впереди него семенила Миранда. Он шел, заложив руки за спину, опустив голову. Молодые люди молча смотрели на него.
— Погружен в самосозерцание, — пробормотал Мартин. — Вот так он всегда расхаживает. Сейчас я ему доложу обо всем.
Лицо Тайми из розового стало пунцовым.
— Не надо!
— Почему?
— Ну, потому, что… из-за этих…