Страница 45 из 73
Невольно заулыбалась я, еще усерднее пряча взор. Чувствую, что уже краснею…
— И вообще, че встала? Дома дети голодные ждут, плачут, а ты тут прохлаждаешься, — давление, напор его объятий, наставление — и пошагала уже в заданном направлении. — А ну быстро ноги в руки — и побежала, побежала… себе платье выбирать!
— Не хочу платье! — вздрогнула я в ужасе. Резко по тормозам. Запнулся и он. Взор мне в лицо. Тщетно кроет изумление. Миг — скривился, шумный вздох, но тотчас вновь расписала его уста улыбка: — Не… мне, конечно, приятно, что ты такой мой фанат… и хочешь таскать только мое — но такими темпами… мне уже нечего будет одеть, — гыгыкнул.
Улыбнулась. Смолчала, опустив глаза. Еще сильнее запылали от жара щеки.
— Ладно, — и снова напор — поддаюсь, пошагали… — Л***буха ты моя.
Внезапно, будто выстрелом. Обмерла, дернулась я, машинальным рыком:
— ЧЕ-ГО?! — грубо.
— О-о! — вдруг счастливо взревел Мирон. — Наконец-то Некита узнаю! А то Вероника, — давление, и снова принудительный ход. Задергал рукой, жестикулируя. Паясничает, гадина: — Так себе собеседник. То и дело, что пузыри пускает.
Скривилась я, пристыжено. Опустила голову. Сжала от обиды губы.
— Придурок! — рыком.
— О, да! Так меня, так! Да пожестче!
* * *
Спортивный костюм, кроссовки, несколько футболок, шорт (отдельная просьба отчего-то развеселившегося не на шутку Мирона), белье, носки… — в кое-что сразу принарядится. Особенно — очки. Солнечные. Почти на полрожи. Причем почти одинаковые: что себе, что мне выбрал. И теперь оба мы, как дурни, шагаем по зданию, щурясь, в полумраке выискивая солнце… и тихо молясь, как бы нигде не навернуться.
Кафе. Пообедать — и планы домой.
Устала жуть. Только и спасало то, что везде таскал в обнимку, придерживал, поддерживал. А пару раз, по ступенькам, даже на руках нес.
— Ну… я же вроде уже не овощ, — смеюсь, смущенная.
— А мне нравится… как другие на нас глазеют. Столько зависти! Аж давятся… — гыгыкнул Мирон.
* * *
Пришли домой. Я — в душ, а Мира — за свое, по ходу, любимое дело: на кровать, за пульт — и втыкать в телевизор.
* * *
Уснул. Не стала будить. Облачиться в обновки — и на кухню.
Продуктов уж накупил Мирашев, будто пару недель точно выходить никуда не собирается. Или сильно перенервничал с голодухи… за эти дни…
Кисло улыбнулась сама себе под нос.
Черт… это, наверно, впервые за все время он оставил меня без надзора своего… и не под препаратами. Злилась ли я на него? Не знаю… жутко, конечно, было первые дни…. когда сам себе не принадлежишь… когда… даже сдохнуть тебя лишают возможности. Жалела ли я, что пошла тогда к этим?.. Черт! Точно… я уже… уже даже как-то из головы вылетели эти подробности, нашей встречи. Одни обрывки, отрывки фраз, картин всех этих дней. Они реально их убили? Или…
Черт! Да… какая разница, хотелось бы сказать. Но есть разница.
Или, может, и нет… Я все равно ничего уже не изменю. И тогда бы не изменила. А сейчас — уйти? Куда… я даже не удивляюсь предложению Мирона купить все с нуля, а не податься ко мне домой. Эти твари… наверняка сразу узнают, что я жива. А так — есть время… или… хотя бы шанс, что не рыпнутся заканчивать незавершенное…
Да и с Мирашевым…
…Странно, конечно, такое признавать… но, по-моему, Мирон все же… понемногу, но побеждает. Еще немного — и я тоже начну, если не верить, то хотя бы… надеяться, что мы… я… Мы со всем справимся. По крайней мере, пока это Ему будет интересно — и Он будет давать мне силы… и причины (странные, но очевидные) жить.
Черт. Ножа нет… и чем картошку чистить?
Матерь Божья! Да даже вилок… У него что, паническая атака была? Или чего?
Обреченно уселась я на стул. И что теперь варить?
Макароны? Точно! Где-то спагетти купили.
Нырнуть в пакет и достать пачку.
Черт, и как ее открыть? Зубами грызть?
Смеюсь тихо сама над собой. Но, если так-то, то и не смешно. Пластиковый нож, что отыскала (эхо доставки пиццевокера), тот тоже… не на моей стороне оказался. И чего не сделать волнистыми краями, как бывают некоторые пачки, дабы удобно было разорвать?! Нет же! Мучайся!
Обиженно вздохнула. Попытка приобщить к «кулинарному извращению» уже и зубы — тоже голяк.
Шумный вздох.
Ухватилась половчее и в очередной раз рванула конец. Еще усердие — и как дерну. Острая боль пронзила плоть. Дрогнули и без того слабые, непослушные руки — прыгнуло, выскочило всё долой — на пол, рассыпаясь веером. Неосознанно выругалась. Живо засунула израненный палец в рот, обсосала кровь, дабы та сильно не сочилась. Под воду — смыть слюни. Присела — отчаянно принялась сгрести, собрать свою оплошность. Черт, и что теперь… грязными варить? Сука… и только одна же пачка. Чипсы — две, а макарон — ОДНА! — еще рывок… и ловлю взглядом багровые пятна на лапше. И только сейчас осознаю… нечто жуткое. Перезвоном колокола в башке раздались слова врача, знакомого Мирона: анализы… Гепатит… ВИЧ…
Где корчилась — там так и осела на пол.
Горько, отчаянно заревела, завыла… давясь горем и безысходностью. Давясь… очередным ядом Жизни.
(М и р о н)
От этого звука… меня аж подкинуло на месте. Сам даже не понял, как слетел с кровати — и на звук.
Ну… Сука, пусть только опять че-то отчебучила! Как миленькая… будешь у меня жрать лекарства! А то не хочу… не буду! блядь! А антибиотики еще ж…
Поворот — и обмер. Сидит среди рассыпанных макарон и пускает опять пузыри, давится слезами и соплями.
Но цела… вроде, более-менее… По крайней мере, лужи крови или лысины не наблюдаю.
Присел рядом. Хотел, было, погладить по голове — как шарахнется, дернется в сторону.
Ах, еб ж твою налево!
Сдержался. Наелся, проспался — сдержался.
— Че случилось?
Молчит, захлебывается, пальцы мнет, прячет от меня.
Будто молнией в затылок — неужто опять где прошляпил нож?
Живо кидаюсь, на колени к ней. Хватаю за локоть и силою выдираю из-за спины руку, к себе. Одну, вторую. Сопротивляется — еще сильнее ревет.
— Не надо! — едва внятное заикание.
Еще мгновение — и отыскал:
— Да ладно?! — откровенно охренел от увиденной картины. — Ты серьезно? Из-за маленького пореза? — обмираю. Бурю взглядом. Стыдливо прячет глаза, отворачивается. Не унимаюсь: — И это после всех тех войн во дворе, о которых столько про вас с Рожей рассказывали?.. — вздрогнула от его имени. Но ничего внятного из перемен дальше не последовало. Монотонный, бесящий, нескончаемый вой. — А со мной как воевала! А, забыла?
Обнял, прижал к себе. Легкое сопротивление — и сдалась. Уткнулась своим сопливым носом мне в шею. Эх, чую… скоро уже и это ее меня будет заводить.
Ника-Ника… че ты со мной творишь, в какого сопливого извращенца превращаешь?..
— Ну, рассказывай! Че не так? — осмеливаюсь я вновь, едва чуть тише стал ее концерт.
Гулкие, горькие вздохи, всхлипы — послышалось несмелое блеяние… Из которого я только понял две вещи: макаронам пиздец и новых больше нет; и она, Мальвина моя, — исчадье ада, рассадник всего мира бед.
Шумно вздохнул. Неспешно отстранился… Собрал с пола лапшу — и все нахуй в кастрюлю, залил водой, посолил, размешал ложкой — и на плиту, зажег огонь.
Тотчас сорвалась — чуть не грохнулась и не вывернула опять все долой. Вовремя поймал, подхватил, прижал к себе.
— А если… — заикается моя несчастная. — Если я заразная все же? И оно…
— И че оно? — перебиваю грубо, но сдержанно. Невольно сдаюсь — и улыбаюсь, потешаюсь над этой ее детской придурью. — Укусит?
— Причем тут? — подвела очи, уставилась на меня. Ну хоть слезы уж перестали течь… — А вдруг оно выживает в кипятке?
— Шутишь?! — гогочу уже открыто. — Мое джакузи еще никто не переживал! Так что не ссы — всем напольным и твоим, кровавым (если они там вообще есть) бякам настанет зверский пиздец. Ты сейчас еще жалеть их будешь — как скулить на весь дом начнут. А они — не ты, скромничать не станут.