Страница 37 из 73
Разворот — и пошагала в комнату. Щелкнул барашек газовой плиты.
— Но ты же Некит! — слышу спешное вдогонку. Шаги за мной. — Как не крути, ты — вторая Рожа! И как бы ты не одевалась по-другому, не красилась — всё ровно его копия! Во всем ему подражаешь! Гордые оба, борзые… умники, мать в*шу! Да только глянь, где он! — бешено уже, ором на меня. Стою спиной к ней, и обернуться нет сил. Знаю, что права — но и вслух признать… страшно. Немного помолчав, более сдержано, продолжила та: — Вот и подумай, кто из нас прав. И стоит ли оно того. Может, всё же… пора попридержать коней, притормозить. Хватит бежать за каким-то вашим… гребанным «светлым будущим». Вы и так уже много проср*ли в своей жизни… из-за этой спешки, гонки, идеалов. И еще проср*те. Живете какими-то мечтами о том, что будет… Полностью теряя, не замечая «настоящее». А жизнь — это не «тогда», а — «сейчас».
Резвый разворот. Взгляд в глаза:
— И че? Жить одним днем? Чет я даже за тобой такого не замечала… что ты мне тут впариваешь.
— Я не про то. Надо думать о будущем — но не гнаться за ним, отметая настоящее. Тихо ехать вперед! А не стремглав… и жить, наслаждаясь всеми моментами, а не только давиться надеждами и ожиданиями. Надо принять себя, и принять других — такими, как ты, как они есть. И приспосабливаться. Во всем — и ко всему. А не гнать и рубить! Вот у тебя только белое и черное. А есть еще серое! А если постараться, если хоть немного раскрыть свое сердце людям — то и другие цвета появятся.
— Розовые? — едко сплюнула ей в лицо, заливаясь саркастическим смехом.
— А хоть и розовые! Пусть и лишь мгновения — а полезно! Чем давиться постоянно ненавистью и отчаянием! Уж лучше глупые сопли — чем постоянная пресная, горькая правда! И потом… даже если бы и стал Рожа твоим мужем, не будь братом. Не нашли бы вы счастья, не настигли бы свое «светлое будущее»! Нет! Потому что надо приспосабливаться — еще раз говорю, меняться, юлить… терпеть и унижаться порой, а не только гордо и цинично на всех плевать с колокольни собственного достоинства. Реалисты… — съязвила, перекривив слово. — Гордые идиоты! Причем которым хочется всё и сразу! Думаешь, я не хочу богатого, умного, чувственного, способного весь мир нагнуть ради меня и наших детей (в случае чего, в случае необходимости)? Хочу! Очень хочу! Но я реально смотрю на жизнь, в отличии от вас! И это у кого еще розовые очки?! Да… пусть не во всем мире, но в моем доме… мой Леша — мой король, а я — его королева. А что за порогом, и что в будущем — это иное. И поскольку постольку.
— А потом грянет беда, — ядом прыснула я, будто змеюка, — и будете реветь взахлеб вместе, короли-старатели.
— А то ты не будешь реветь? — рассмеялась едко.
Опустила я взор. Смолчала.
— Вот то-то же! Только в промежутках между черными полосами — у меня будет белая полоса, я буду счастлива, а ты… со своим Рожей — в растерянности, в гонке черти за чем — нет. Опять будешь реветь, кляня судьбу за жестокость.
— Я не буду реветь, я буду решать, — гневно.
— Федька твой уже нарешал. Ну как, нравится? Обоим? На сколько в этот раз нарешал? А?
— Да иди ты! — злобно. Разворот — и пошагала спешно я в коридор (забыв, зачем шла в комнату).
— Я-то пойду! — отчаянно мне в спину, циничным смехом. — А ты что делать будешь? Опять себя жалеть? Или его? Решатели…
— Иди в ж*пу!
— Ага, до встречи!
Живо обуть кроссы, на плечи куртку — и за порог, гневно лязгнув дверью.
ТОМ II. СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. За горизонтом жизни
Глава 21. Чистилище
30 мая, 2009 г.
(Н и к а)
Пульс. Откликом во мне, будто гром после молнии, раздавалось сердцебиение, бессмысленно игнорируя общее решение, общее нежелание всего организма… жить. Бесстыдно им вторили легкие — еще одни предатели сплоченного коллектива. Пустота. Ни боли, ни страха. Ни прошлого, ни будущего. Только минуты — минуты, пока оставшиеся герои не сломаются, не устанут кровь, кислород гонять по уже мертвой, растерзанной дикими тварями, «человеками», плоти.
Очередной ход незримых часов — и вдруг бунт на тонущем корабле становится массовый. К предателям подключается слух: ловит странный шорох, хруст, шелест подлеска — неравномерный, настырный, грубый — и не ветер это уже ласкает ветви деревьев. Распахнулись веки — взор утонул в чистой, небесной глади… что проглядывалась где-то надо мной между веток, будто Бог, склоняясь над грешником. От яркого света начало резать глаза — но тут же позорно стихло. Слез не было — они еще были на моей стороне. Вдох-выдох. И вдруг снова изменщик-слух начал творить неприемлемое, донося уже иные вражеские сведения: речь… людская, путаная, надрывом. Набатом. Крик, мат. Удары, стоны… Смех, злорадство… Мольба. Еще один приговор на немом, безликом кладбище среди лесной чащи. Скоро и вы ко мне приобщитесь — будете ждать приход ее. Приход Великой и Мудрой. Приход Седой…
Хотя нет. Вам повезет больше — с вами твари-люди будут более снисходительны. Гуманны… человечны: они убьют вас сразу. Выстрел. Эхом, громом, вердиктом (взлетели, сорвались с ветвей трусливо птицы, заливаясь руганью) — тишина. Немая и цепенящая. И вдруг взрывом — отчаяние и мольба, мужские причитания становятся более лихорадочны, но уже… без хора, без эха, без вторения…
Глупый, ты еще хочешь жить — ты еще в объятиях боли. Все еще раб страха — наивный фанатик Жизни. Только она, Жизнь эта, — не вечна, она горда, вольна и бесхозна. Она вручена на время, дразня… показывая, как может быть — и чего в итоге не станет. Но вместе с тем — и мучения, что она дарит, не вечны. Счастье — не знаю… что это такое и за какие заслуги остальным дарят его при жизни. Не знаю — ибо была недостойна. И смерть мне — соответственна. Как мерзкой, безликой, ничего не значащей твари — за городом, в лесу. Без могилы, без креста. Без оградки и фото. Раздерут, сожрут плоть дикие звери, растащат кости, а остальное — что сгниет, а что землей, мхом покроется, как ненадобное. Гнусное, как и я. Кто-то, нечаянно найдя, подумает: эхо войны, а кто-то — жизни. Но это — конец. Там тихо и спокойно. Там — ничего. Там — космос. Бесконечность. Настоящее, подлинное «счастье». И ты глуп, раз просишься обратно. Туда, где только самообман и слезы, границы и гнёт. Где страхи разочарование. Нет, нет ничего лучше… чем покой. Чем финиш.
— Да гаси его! И поехали… — слышу отчетливо слова, раздраженный… черствый, бездушный голос Палача. Тот, кто так легко… дарит «прощение». Дарит… свободу.
А потому — уже и я поддаюсь на разгоревшийся бунт. Игра, притворство, потакая тем нелепым, отчаянно тлеющим огонькам-инстинктам, что все еще отчаянно борются во мне за существование — и выиграть. Потопить — легко и смело, окончательно и бесповоротно пустить ко дну… свой корабль.
(М и р а)
Едва только примерился упасть за руль, как тотчас где-то в стороне странный, с напором, уверенный шум, шорох. Взор около — но ничего невидно. Дикий зверь?
На автомате нырнул я за пояс и достал ствол. Неспешные шаги ближе к парням.
Тупое животное, не сидится тебе в засаде. Не живется, как всем.
И вдруг обмер, будто кто раскаленного свинца в башку налил и остудил резко.
— Охуеть, — послышалось эхом Сереги, озвучивая мои мысли.
«Лесная нимфа», м*ть твою. Самая что не есть. Вот только не Мальвина, а, еба** его в **т, черта давалка: голая (соски звездами торчат, ниже пупа — хоть сейчас скрути и вставляй). Да только вместо бархата кожи — увеча, безобразя хорошие формы — измазанная каким-то жутким месивом, черно-бордовой, еще свежей, грязью; усыпана красными линиями, вензелями шальных порезов. Вместо ебачих цветов в волосах — листья, труха во взъерошенной, сбитой в тугой, замусоленный ком, копну, шевелюре… Синяки под глазами фонарями; разбиты, разорваны губы. Еще немного на карачках — попытка выровняться, но тотчас упала, упало оно на колени, как раз около жмурика и возле этой суки, что уже успела обосс*ться от страха из-за наших «переговоров». А чудище это смотрит — пустым, блеклым взором… и ему похуй, кто… что вокруг происходит. Что труп рядом, что второй — избитый в мясо, скулит — ничего. Смотрит будто сквозь Потапова — и не то шипением, не то… каким-то шелестом, рыком, воем что-то выдало, сплюнуло в него. Не разобрать.