Страница 4 из 7
Безземельная интеллигентная бюрократия мыслит по руководству радикалов, за общину; она безразлична к сельской жизни или ничего не смыслит и прислуживается перед знатью во имя карьеры…
Так длилась при трех Государях защита социалистической крепости – общины. На долю Государя Николая II выпало покончить с ней. Его лучший министр был снят с пути, и нерешительно надломленная община продолжает нести свою службу врагам рода человеческого, умерщвляя чувство собственности, права и труда.
Нельзя, однако, не предвидеть, что надлом в роковом общинном начале, совершенный с опозданием на полвека Государем Николаем II, и очевидность выгод хуторского и личного владения не пройдут даром, и в той же общине самотоком забродит природное и непобедимое ничем чувство собственности и личности, и в ней же, наперекор всем идиллиям одних и подлым умыслам других, будут пущены корни народного непреодолимого желания к свободе, труду и личному достатку. Рано или поздно народ сам разобьет общину… если, что будет неудивительно, не покончат с нею сами социалисты-большевики, введя институт собственности.
В истории «расхищения Самодержавия» пример упразднения работ Особого Совещания 1901 года и сокрытия от Государя правды – один из разительных. Показателен он и в смысле той пропасти, которая залегла между землей и городом. То был первый за сто лет голос земли, и Петербург заглушил его от Царя – по «ведомственным» соображениям и по духу злой интриги, царившей в обществе.
Что была для бюрократии Россия? Сельское хозяйство?.. Жизнь текла мирно. Деньги нужны были для убыточной промышленности, на уплату процентов займов, на скрепление Европейских сношений. Община лежала грузом на главном сельском производстве страны, грузом на свободе труда, на всем государственном хозяйстве… мы отставали только из-за нее…[8] и полвека бюрократия из-за оппортунизма и лени, а общество по злому умыслу оберегали это сокровище, доказывая Монархам важность сохранения фискального аппарата, славянское ее начало, отсутствие средств для земельной реформы, недостаток межевых чинов и прочее.
Возможен вопрос: но оба Государя не могли не знать доводов против общины? Знали, и оба стремились начать реформу, но каждый раз дружный хор бюрократии авторитетно убеждал: в несвоевременности «ломки» строя, в опасности от будущего пролетариата, опасности сокращения рабочих рук на местах в имениях, в невозможности перехода на частное владение за отсутствием кадастра… а главное – за недостатком средств для осуществления этой «грандиозной» реформы! В эпоху освобождения крестьян, под знаком отсутствия кадастра и межевиков, торопливо строилось на общине освобождение крестьян, и борьба около общины шла до 1905 года, когда вред ее стал очевиден, а «земля» стала лозунгом революции. Ценою крови решилась участь общины, но враги государства спохватились и начали вновь ее защищать и восстанавливать.
За посягательство на общину пал Столыпин, и началась спешная подготовка к 1914 году…
Но взяв на себя правильное устройство хозяйства сельского населения законом 1907 года, Государь Николай II не останавливался уже ни перед чем, чтобы довести его до конца в свое царствование.
Интернационал ответил Ему войной и революцией… Судьба России решалась на полях посевов и в неоглядных степях, сознательно забываемых бюрократией и обществом…
IV
С критикой бюрократии следует быть осторожным. Она существует везде, и развитие бюрократического духа в республиканских странах несравненно значительнее, чем в монархических, да и огульное нападение на бюрократический строй прежде всего бессмысленно.
Однако в истории нашей бюрократии есть свойства, совершенно отличные от других стран…
Наша столица, будто нарочно занесенная на край страны, скапливала в себе совершенно особый слой общества: привилегированный, замкнутый, неподвижный, но оказавшийся неотверделым. До половины XIX века слой этот исходил из дворянства. Земля «из служб еще не выходила», но с половины века, всякая живая связь бюрократии с подлинным поместным дворянством утрачивается, и в рядах бюрократии оказалось огромное большинство недворян или дворян безземельных. Бюрократия, совершенно пренебрегая интересами первого сословия, как сельских хозяев, продолжает существовать под знаком этого сословия и предусмотрительно старается, когда это выгодно, это подчеркивать, а когда надо – отрекается от него. Петербургская чиновная и придворная бюрократия играет все время двойную игру, она составляет издавна особый класс и, связываясь кое-какими нитями с местами, пользуется при случае дворянством, не неся перед ним никакой ответственности… и своей экономической политикой приносит ему вред… Отсюда – ложное, маскированное положение бюрократии и перед Царем, и перед дворянством, и перед интеллигенцией, с которой она, за малым исключением, с 1905 года составляет одно целое.
Весь XVIII и XIX век служилый класс авторитетен в народе – непоколебимым обаянием самодержавной власти. Раньше, при малочисленности местной бюрократии, страна жила предоставленная сама себе, и западная «культура» начинает в нее вводиться лишь с проведением почт, телеграфа, сообщений и сношениями с центральными ведомствами.
С этой эпохой совпадает и оскудение центра…
Бюрократия из Петербурга начинает вмешиваться в жизнь страны по западным методам. Вмешиваться за счет былой свободы и значения местной власти, и авторитета провинции. С этой эпохи прямого вмешательства должна возлагаться на бюрократию полная ответственность за ход истории.
Бюрократия, ревнивая к влиянию земства, берет на себя задачи опеки над народом, но выполнить своих целей не может, не имея ни сил, ни знания, ни патриотизма, ни сплоченности. Цель – оевропеить русских и обрусить окраины, провести начало капитализма и одновременно сохранить общину и «кое что» бытовое – создает хаос понятий, и жизнь народа все глубже запутывается. Условия (этно- и географические, и социальные) нашей страны так неимоверно различны с другими странами, что все западнические приемы и трафареты не оставляют никаких следов в жизни народа. Делается не то, что надо, и Россия Державина и Гоголя остается все той же, только здоровый дух ее быстро утрачивается.
Если кто и работает удачно, то только уездное Земство.
Имея в своей среде до второй половины века целый ряд крупных государственников одной школы и круга и продолжая опираться лишь на авторитет Царя, бюрократия была в силах творить и помогать Государям, медленно, но идти вперед. Со второй половины века физиономия бюрократии резко меняется, численно растет, и в близкие круги около Монарха вливаются новые элементы типа интеллигентского, бесцензового, наемного. Служба «не за страх, а за совесть» сменяется в частых случаях службою за страх и против совести. Мелкие хищники-городничие сменяются финансовыми хищниками центра.
Бюрократия берет на себя больше, чем может и смеет: она упорно держится Царскою властью, но начинает присваивать Ее прерогативы в мелких вопросах, создавая свои чиновно абсолютные права, злоупотребляя Царским именем и целой системой «расхищения Самодержавия» постепенно размыкает власть от народа. Ни в одном случае, до самого 1917 года, бюрократия не сознает публично своих ошибок, слагая каждое свое действие на Высочайшую волю и опираясь на эту волю, ищет опоры и в обществе, не сознавая изменнической сущности такой игры.
Отсюда создается право справедливого осуждения нашей бюрократии…
И теперь, когда, по сравнению с творящимся в России, былая бюрократия морально кажется идеальной, это право обвинения остается в полной силе и вырастает, так как действо правящего класса последнее полстолетие неукоснительно влекло к совершившемуся. Историк должен будет лишь строго различать эпохи и личный состав чиновного класса этих эпох.
Замыкаясь и ревниво оберегаясь от чьего-либо влияния извне на Власть, бюрократия сама, без «местной» помощи справиться с хозяйством и с порядком управления не может и меняет то и дело курс политики истерически…
8
Никто не хотел видеть общей картины, как сто миллионов крестьян, не имевших права ни продать, ни заложить, ни купить крестьянской земли, ни получить откуда-либо кредита, сидели 35 лет прикованные законом без всякого движения!