Страница 6 из 152
Зеленые и белые беседки в саду. А пруды устроены один выше другого, и вода светлым ручейком всегда выливается из одного пруда в другой. Аллейки всюду, клумбы, деревья диковинные. А наверху, на яру, где стоит дом, два кедра раскидистых. И все стены дома закрыты высокими липами, сиренью да акациями.
От пруда к пруду, по дорожкам, бежать, бежать. Ласково светит солнышко, трогает Витькины щеки так нежно — нежнее, чем бабушка. Тени шевелятся на дорожках, на поверхности пруда. Грачи возятся на больших осокорях, что вон вдоль забора у Волги, бабочки летают. Пройдет по Волге пароход, застучит колесами и заревет страшно.
Весь день, бывало, бегает Витька по саду, рвет траву, играет с Фимкой в прятки. Вдруг над садом зычный крик:
— Витя-а!
Глядь, на балконе, там далеко, стоит отец, зовет. На белой каменной стене, между белыми колоннами, резко виднеется его черная фигура.
— Папа, папа приехал! Зовет. Иди скорее! — испуганно бормочет Фимка и, схватив Витьку за руку, тащит к дому.
— Папа, папа, папа! — смеется Витька.
— Витя-а! — кричит отец.
— А ну откликнись, откликнись! Кричи: «Папа!», — говорит Фимка.
— Папа! — во весь голос кричит Витька.
— Витя-а! Сынок! — зыкает отец.
И через минуту он — черный, бородатый, большой — бежит навстречу сыну, хватает его на руки, несет к дому, в столовую, где уже накрывают стол. Раскачивая на руках Витьку, отец несет его к столу, целует, щекочет длинной бородой. А там уже мама, бабушка, дедушка, тоже смеются. Принесли, дымящийся суп.
— Садитесь, садитесь, — торопит мама, — будет вам!
Папа ставит Витьку на пол.
— Ну, помолимся, сынок!
Все встают, оборачиваются лицом к иконам, и на минуту у всех лица становятся суровыми, неприятными. Долго крестятся, бормочут молитвы. Крестится и Витька. А потом садятся за стол, и опять отец и все — добрые и ласковые, и незаметно, что сейчас папа сердито разговаривал с сердитым богом. Развертывает папа салфетку, крякает: видать, хочет сказать что-то, а молчит.
— Грех за обедом говорить.
Поговорить бы! Витьке хочется рассказать отцу, дедушке, что он сегодня видел.
— Молчи, молчи, Витенька, — певуче-ласково говорит бабушка, — есть надо молча.
И молчат. Весь обед молчат.
И, только пообедав и помолившись, опять все становятся и шумными и веселыми. Но дед спешит, папа спешит — они «соснут полчаса» и опять куда-то пропадут из дома.
А Витька опять в сад, на солнышко.
Весь день хорошо дела идут, только вот вечером, бывало, обязательно неприятность: бабушка заставляет Витьку долго молиться перед сном.
— Вставай, Витенька, помолись боженьке, начал положи. Поклонись богородице, святителям!
Это хуже ножа острого. Бывало, протянет Витька недовольным голосом:
— Не хочу!
Потому что и устал он за день, и поужинал сейчас так, что живот вроде арбуза стал, — тяжело Витьке.
— Не хочу!
— Нельзя, нельзя, миленький! Боженька побьет, в огонь посадит, ушко отрежет. Надо молиться!
Что ж, как ни отбивайся, а правда в огне сидеть неприятно или чтоб ухо отрезали.
— Ну, складывай крестик! Давай сюда пальчики!
Возьмет бабушка Витькины пухленькие пальчики, сложит их.
— Вот так! Эти два вместе прямо держи, а эти вот три к ладонке прислони. По-старинному молись, по-хорошему, как дедушка твой молится, папа, мама, я молюсь. Вот есть нечестивцы, которые щепотью молятся. Щепотники. Не бери с них обыку!
И бабушка левой рукой — обязательно левой, бесовской, чтобы не осквернить правую — Христову руку, — покажет, как молятся щепотники.
Сама сложит Витьке пальчики. И только отнимет свою руку, а Витькины пальчики разошлись коряжкою.
— Бабушка, гляди!
— Ах, господи!.. А ты держи их, чтобы не расходились. Ну, клади на головку. Говори: господи…
— Господи.
— Исусь Христе.
— Сюсехристе.
— Сыне божий.
— Бабушка, опять…
— Что ты?
Сует ей Витька свою руку с растопыренными пальчиками к глазам.
— Опять!
— Да что же ты их не держишь? Держи!..
Ну, раз, два, три — так, а потом научился капельный Витька пальчики держать. Этак, может быть, через неделю, через месяц. Научился сам и «Исусову» молитву читать. Встанет перед темным ликом иконы и откатает: «Господисусехристесынбожепомилуйнас».
Так, одним словом, подряд от начала до конца. Что оно и к чему, Витька не понимает. Так, какая-то неприятная тягота.
Хорошо, что коротко! Сразу скажешь, перекрестишься и бух в постельку. Спи!
Но потом стало труднее. Заставила бабушка «Богородицу» читать, потом «Достойну», а потом и до «Отче наш» дошли. Сперва-то в охотку.
— Богородице дево, радуйся, обрадованная…
А потом ох как надоело!..
С этими молитвами и первый страх родился перед отцом, и перед бабушкой, и перед мамой. Хорошо помнит Витька этот темный вечер. Не по себе было. Хотелось спать.
— Иди, молись, — позвала бабушка.
Перекрестился Витька, прочел «Исусову».
— Все!
— Как это все? А «Богородицу»?
— Не хочу «Богородицу»!
— Как не хочешь? — испугалась бабушка. — Нельзя, нельзя, читай!
Лицо у нее стало строгим, будто с кучером Петром говорит, когда Петр пьяный напьется.
— Читай, тебе говорю!
Ее строгое лицо еще больше раздражило Витьку.
— Не хочу, не буду!
— Что ж, я в постель не пущу. Иди на холод, там ночуешь.
Витька лезет в кровать, а бабушка не пускает.
— Прочти «Богородицу», потом и ляжешь.
— Не хочу!
— А я тебе велю. Читай!..
— Не хочу!
— Читай, тебе говорю!
Лицо у бабушки стало страшным: рот открылся, и зуб завиднелся — желтый и длинный, как палец.
— Не хочу!
— Ах ты, пащенок!.. Вот я отца позову. Он тебя…
Бабушка на минуту ушла. А Витька стоял на коврике перед иконой, босиком, в одной рубашке ночной, без штанишек. Стоял, глаза стали большие, ждал, что будет. Бабушка вбежала, запыхавшись, а за ней — папа, хмурый, в одной жилетке, из-под которой белая рубаха, в валяных туфлях.
— Что такое?
— Не хочет молиться. Заставь его ты.
— Это что такое? Ты, брат, смотри! С тропы не сваливайся. Знай край, да не падай. Молись сейчас же!
Но Витька упрям.
— Не хочу!
— Как не хочешь, болван? Молись!
И отец свирепо дернул Витьку за руку, повертывая к иконе. Но Витька уже оскорблен.
— Не хочу!
— Ах, ты так? Где двухвостка-то? Подай-ка, бабушка, двухвостку!
А бабушка с полной готовностью побежала вниз, в большую комнату, и скоро-скоро возвратилась с коротенькой палкой, на конце которой прикреплены два узких, длинных ремешка — двухвостка. А за бабушкой, видать, поднимается по лестнице мама — у ней лицо недоброе. Отец взял двухвостку в руки.
— Молись!
— Не хочу!
Р-раз! Двухвостка больно обожгла Витькину спину. Впервые. Взвизгнул Витька. Отец опять замахнулся. Сквозь слезы увидел Витька, что лицо у отца стало свирепым, страшным. О-о!.. Бабушка! К бабушке бы… К маме бы… Но и у них обеих лица сердитые.
— Молись, негодяй!
— Молись, молись! — кричала бабушка. — Ну, помолись, Витенька!
— Молись! — стонала мама.
— Читай молитву! — ревел отец и держал двухвостку над Витькиной головой. И опять: р-раз!
— Да будет же, будет! — истерически закричала мама и вырвала Витьку из отцовских рук. Отец все еще пытался ударить, но мама и бабушка уже загораживали его, не дали.
— Будет, будет! Он сейчас помолится. Не бей!
А Витька дрожал, выл, прижимался к бабушке, хотел весь спрятаться в ее платье. О, как больно!..
— Ну, милый мой, ну, хороший, ну, помолись же!.. — стонала бабушка.
— Молись, Витенька! — плакала мама.
— Молись сейчас же! Запорю мерзавца! — ревел отец. — Молись!
— Ну, будет же, Иван! Он сейчас помолится. Молись, Витенька! Ну, оборотись к иконе… Читай за мной… «Богородице Дево, радуйся, обрадованная».
Сквозь рыдания, всем телом дожидаясь нового удара, весь дрожа, читал Витька «Богородицу»…