Человек и пустыня

А ныне после восьмичасовой работы все время твое и праздник весь твой! Подымайся, держись, расти, учись… И Семен принялся учиться.

Сначала не по себе, неловко было ему: «Маленького не учили, а дылда вырос, сам пошел учиться». И еще: сидеть пришлось рядом с бабами да девками, что гурьбой пришли учиться. Чудно! И чтобы не очень стыдно и не очень скучно было, он и жену соблазнил учиться, — сынишку оставляли с бабкой — жениной матерью. И еще десяток грузчиков, помоложе, он уговорил пойти в школу.

Так тихо потянулась жизнь месяц за месяцем, год за годом.

Опять пошла молва об Острогорове по всей нижегородской пристани; острогоровская артель лучшая в порту — меньше пьют, не воруют, работают чисто… Грузчики сами набивались к нему: «Возьми нас к себе в артель. За тобой мы как за каменной стеной».

И Семен выбирал тех, кто был ему по сердцу.

Может быть, так оно и пошло бы — мирно, спокойно, обычно, без больших перемен. Мало ли честных жизней проходит незаметно?

Однажды к Семену на причал пришел его прежний товарищ Колька Смирнов — ныне Николай Иванович, помощник заведующего участком. Они вспомнили, как в детстве босоногими мальчишками бегали по ярмарке, поговорили о Никите Расторгуеве, что теперь работает горбачом в острогоровской артели, о теперешней жизни, о том, что на заводах стали работать по-новому, по-ударному.

— Я так понимаю, — сказал Смирнов, — ныне у нас новая волна революции поднялась: первая была, когда царя свергли, вторая — буржуя свергли, третья — фабрики и землю взяли, четвертая — кулака изгнали, пятая — вот теперь, когда на всех фабриках и заводах стали работать по-ударному. Как у вас, есть ударники?

— Как же, ударники есть, — криво усмехнулся Семен, — по бутылке ударяют очень даже хорошо.

— Нет, в самом деле? — поднял густые брови Смирнов.

— Какие ударники? Работают, как мой дед работал.

Семен пожаловался на грузчиков — народ отсталый: водку пьют, как прежде, и жен колотят, как отцы и деды колотили.

Смирнов нахмурился.

— Да. Я вот читал… В пятом году грузчики были самыми ярыми погромщиками. Сормовичей ловили на Балчуге, убивали. Ты, чай, помнишь? Торговцы угощали их водкой, а они громили.

— Теперь не то.

— Знаю. Да, вот что… ты бы повел своих грузчиков на собрание… говорят об ударниках, о соревновании. Ты сам-то, поди, уже был?

Семен смущенно усмехнулся.

— Не был!

— Да ты что, брат? Аль пружина ослабла? Забился в свою нору, как сыч в дупло. Так нельзя. На широкую воду плыви! Ну? Вся страна вроде как на гору поднимается, а ты — «не был». Отец-то у тебя что делает?

— А он в караульщики поступил. Теперь не пьет. Какая его жизнь? Стар, ноги запухают.

— Вот тебе! Непомерная сила была. А для чего истрачена? Нет, мы не должны так жить. Гляди-ка, гляди, что началось у нас на Волге. Пароход соревнуется с пароходом, приставь с пристанью.

Семен смотрел на приятеля и про себя посмеивался: такой же он остался, как в детстве, задорный, вроде воробья скачет: «чиль-чиль, чиль-чиль».

Эта встреча заставила его задуматься. Вечерами, читая свою водницкую газету, он видел: в газете много говорится об ударниках, о соревновании. Прежде он пропускал такие заметки, не читая, они не касались грузчиков.

«Новая волна революции…» Чудак!

Как-то вскоре после того, вечером, перед концом работы, начальник молитовского участка вызвал Семена к себе в контору. В конторе сидел молодой парень с черными блестящими глазами, в серой кепке и серой рубашке с мягким воротником. Был он щуплый и легкий.

— Вот это наш батырь Острогоров, — сказал парню начальник участка.

Парень встал навстречу Семену, протянул руку, засмеялся:

— Теперь батырей нет, теперь бригадиры. Так это ты, бригадир Острогоров? Очень хорошо. Я, значит, к тебе… как бригадир грузчиков с третьего участка, вызвать пришел тебя на соревнование… — Он заговорил бойко, будто вслух читал газету, и бойкое было во всей его поджарой фигуре, и в серой кепке, и в черных дерзких глазах.

«Ах, ты (Семен про себя обругался), тварь ты бесхвостая… да я тебя…»

Дерзкие слова обидели Семена. Он слушал, нахмурясь. Этот малец, надо полагать, пешком под стол ходил, когда Семен бился на фронтах гражданской войны.

— Так вот, товарищ Острогоров, мы и вызываем вас на соревнование. Принимает ваша бригада или нет?

— Принимаю, да, — глухо проговорил Семен, — сперва, знамо, я поговорю с товарищами… ну, думаю… они согласятся.

— Может быть, мы сейчас поговорим? Вместе бы?

— Конечно, конечно! Поговорить надо сейчас, — оживился начальник участка. — Созывай своих, Семен Иванович!

Семен вышел из конторы очень легкой и очень быстрой походкой, яростно ругаясь про себя. В этом вызове ему чудилось что-то обидное. Как? Ему? Этот… этот гвоздик?

В полутемном пакгаузе собрались все пятьдесят три грузчика — горбачи, выставщики, — вся Семенова артель. Юнец заговорил вольно, с вызовом. На него смотрели угрюмо:

— К чему оно нам, твое соревнование? Баловство? Мы и так работаем неплохо!

— А вот посмотрим, кто лучше! — грозился юнец.

— Кишка у тебя тонка. Ты гляди-ка, у нас какой батырь!

— А что, ребята, — сказал Семен, — нешто мы хуже их сработаем? Что они больно задорятся? Давайте-ка им нос утрем.

Так началась у грузчиков новая полоса жизни.

Через день очень робко водницкая газета написала про «бригаду Острогорова» — так теперь стали называть артель: «Бригада Острогорова включилась…»

Утром начальник участка принес газету на причал, где грузчики выкатывали из трюма баржи бочки с цементом.

— Видал? — отрывисто спросил начальник и подал Семену развернутую газету.

Семен снял голицы и взял газету. «Бри-га-да Ост-ро-го-ро-ва». У него перехватило дыхание. Вытаращенными глазами он поглядел на начальника. Лицо вытянулось, брови полезли на лоб.

— Это… это первый раз в жизни. Героем, можно сказать, на войне был, и то не печатали, а тут… Ух, елки зеленые! — сказал он.

Начальник засмеялся. «То-то, брат! Теперь гляди в оба!» И пошел прочь, припадая на левую ногу. Семен, размахивая газетой, как флагом, побежал на баржу.

— Ребята! Про нас пропечатали в газете! — крикнул он.

В нем заговорило что-то молодое, задорное и непривычно шумное. Грузчики оборвали работу, сгрудились, по-детски заглядывали в газету. Маленький, вертлявый грузчик Володька восхищенно воскликнул:

— Вот здорово!

А бородатый Хмелев, узнав, в чем тут дело, вдруг пошел в сторону от толпы:

— Баловство одно. Делать им нечего.

И дойдя до люка, крикнул злобно:

— Ну, чего встали? Вам побасенки слаще работы? Суревнователи!

Грузчики пошли по местам, но весь день потом много было разговоров.

— Восемь тонн обработать в день на человека. Нешто возможно?

— Не восемь дадим, а десять.

— Будет верещать. Чего нельзя, так нельзя — в затылок себя не поцелуешь.

— Аля-ля-ля! Бери, бери, бери! — задорно крикнул Володька и загремел железной тачкой, спускаясь по трапу с высокой баржи.

— Бери, бери! Аля-ля-ля! — тотчас откликнулся голос с берега.

— Ходи ходором! — оглушительно рявкнул Васька Буков — буян и пьяница.

— Вира-а! Майна! Скорее, черт сопатый!

На барже, на берегу, на мостках задорный шум поднялся тучей. Шестипудовые бочки цемента одна за другой вылетали из трюма и на тачках вереницей мчались на берег. Мостки гулко гудели под ногами и колесами. Низко сгибаясь, грузчики с тачками лезли на яр. Семен схватил пустую тачку и бегом пустился с яра на баржу.

— Майна! Вира!

Двое выставщиков ловко повернули выхваченную из трюма бочку, положили на Семенову тачку.

— Клади другую! — крикнул Семен и сбил картуз на затылок.

— А-а! Берегись! Гляди, две попер! Ай да наши!

Единым духом он вынес тачку на яр к дверям амбара. Здесь он оглянулся. Вереница тачек ползла с баржи. На некоторых лежало по две бочки. Серая пыль стояла над мостками. Легкий ветер уносил ее прочь. Пыль тяжело садилась на воду. Все кругом было спокойно — Ока, горы за Окой, Волга и город вдали… только на барже и мостках необычный стоял шум.