Страница 56 из 74
Чем дальше Курляндия уйдет вперед — тем лучше. Желательно, чтобы отставание европейских стран стало вообще непреодолимым, но… мечтать не вредно. Слишком много вокруг разных хищников. Так что остается надеяться только на себя, и пользоваться моментом. А ситуация сложилась как нельзя более благоприятная — Англия и Франция, влияния которых я опасался больше всего, на данный момент заняты своими внутренними проблемами.
Яков III Стюарт бодался с парламентом, спускал деньги на красивую жизнь и завел целый гарем любовниц. Такими темпами он побьет рекорд Карла II по количеству бастардов. Ну а при правильном подходе к делу воспользоваться этим нетрудно. Вопрос только в том, сколько восстаний Монмутов выдержит Англия? Это если учесть, что страна одновременно восстанавливала флот, почти потерянный в сражении у ирландских берегов, и пыталась хоть как-то удержать оставшиеся колонии. Добавим, что все это сопровождалось страшным голодом в 1715-16 годах и периодическими бунтами населения.
Во Франции дела шли еще веселее. Аристократы, возжелавшие вернуть времена Фронды, не просчитали ситуацию. И созыв Генеральных штатов, где они планировали получить большинство, превратилось в нечто непредсказуемое. Голову подняло третье сословие, накачанное пропагандой и напуганное возможностью голода. С хлебом во Франции было не просто плохо, а очень плохо. Турецкое зерно пропадало в неизвестном (почти никому) направлении, и не хватало только пустоголовой особы, которая заявит, что «если у народа нет хлеба, пусть есть пирожные».
Зато в этот раз у французской революции было то, чего не было в знакомом мне варианте истории — Вольтер. И юный (всего 22 года) гений развернулся вовсю. Не умаляя талантов ораторов Великой французской революции — Марата, Робеспьера и Мирабо, не могу не отметить, что до сатирического гения Вольтера им было далеко. Излишне категоричный (как это со многими бывает в молодости) и довольно амбициозный литератор в мгновение ока взлетел на Олимп славы, получив признание за свои ядовитые стихи, направленные против Филиппа II Орлеанского и его семьи.
Надо ли говорить, что наши издательства тут же поддержали безмерно талантливого автора? Хотя и без того Францию буквально затопило образцами нашей печатной продукции. Листовки, плакаты, буклеты, памфлеты… все, что только измыслила человеческая изобретательность к 21 веку. И агрессивная политическая кампания была построена по будущим стандартам. На жителей 18 века это оказало ошеломляющее впечатление. Тем более, что политическая реклама была разработана для каждого социального слоя отдельно, порой призывая чуть ли не к противоположным целям.
Собственно, требования французского населения ничем не отличались от тех, что звучали в знакомом мне варианте истории. Крестьяне хотели уничтожить феодальные права сеньоров и вернуть общинные земли, третье сословие желало, чтобы дворянские и церковные земли облагались налогом в том же размере, как и их собственные, а буржуазия выступала за отмену всех стеснений торговли и промышленности. Однако были еще и аристократы, которые собирались отнять у короля власть, но совершенно не стремились расставаться со своими привилегиями.
Для них у нас тоже издавалась политическая реклама — выступления некоего донельзя консервативного графа де Ла Фер, который ратовал за сохранение древних традиций и ценностей, и за возвращение к временам дворянской вольницы, которую нагло ущемил Ришелье. К тем самым временам, когда король был всего лишь первым среди равных, а чернь знала свое место. Издания пользовались большой популярностью в высшем свете, и все гадали, кто скрывается под псевдонимом. И когда репутация и авторитет графа де Ла Фер окончательно упрочились, в свет вышла пространная статья, где он утверждал, что Франция может возвеличиться только под управлением старых аристократических семей и даже предлагал их небольшой список, тактично указав, что он может быть пополнен и должен быть утвержден большинством.
Какой среди аристократов начался баттхерт за право занять место в данном списке — это словами не передать. Они тут же начали меряться длиной родословных и вытаскивать из чужих шкафов скелеты многовековой давности. Немудрено, что на фоне подобного разлада третье сословие пропихнуло-таки своих представителей в Генеральные штаты. И их требования настолько выбесили Филиппа II Орлеанского, что тот дважды пытался разогнать собравшихся.
Франция напоминала древесину, обильно политую бензином. Не хватало одной спички, чтобы все вспыхнуло. Одного толчка. И этим толчком стал арест Вольтера. Причем не сказал бы, что беспричинный. Франсуа явно зарвался. Я читал, что его характер оставлял желать лучшего, и что он умудрялся найти высокопоставленных врагов везде, где бы ни жил, но даже не представлял, что все настолько серьезно. Получив финансирование и моральную поддержку, Вольтер написал ошеломительно разгромную статью, где высмеял и королевскую семью, и аристократов.
В результате, мятежный литератор оказался в Бастилии, а взбешенная толпа тут же выразила протест против ареста своего любимца. Насколько я помню, Франсуа и в другой версии истории дважды в Бастилию попадал. За стихи. Однако теперь у него не было практически никаких шансов выбраться из тюрьмы. Практически. Поскольку толпа, да еще и подогреваемая провокаторами — это всесильное оружие.
На улицах начали строить баррикады, разграбили несколько складов с оружием, постоянно случались стычки с правительственными войсками… пока эти самые войска не начали переходить на сторону восставших. Не получая жалования и не имея причины любить высокопоставленных командиров, многие были недовольны условиями службы.
Филипп II Орлеанский уже готов был пообещать все, что угодно, чтобы остановить беспредел, аристократы прекратили собачиться, поняв, что потеряли контроль над ситуацией, но чаши исторических весов уже качнулись в нужную сторону. Третьего августа 1716 года Бастилия пала. И началось то, что будет впоследствии названо французской революцией. Долгое и кровавое противостояние французов французам.
* * *
— Да вы шутите! — невольно вырвалось у меня, когда я ознакомился со срочным письмом, доставленным курьером.
Похоже, история Польши шла по какому-то заколдованному кругу. И если короля в лице Августа Сильного ей удалось избежать, то Станислава Лещинского в правители поляки все-таки получили. И знаете, как полностью звучал его титул? «Божиею милостью король Польский, Великий князь Литовский, Русский, Прусский, Мазовецький, Жмудьский, Инфляндский, Смоленский, Северский, Черниговский, князь Лотарингии и Барруа». Оттоптать столько сразу любимых соседских мозолей — это надо еще постараться!
Впрочем, Лещинский и не скрывал своих планов. Успешно расправившись с Сапегами, он возомнил себя великим полководцем, и решил вернуть утраченные польские территории. А заодно и присоединить к стране другие земли. О да! Как давно я не читал опусов про славную Польшу от можа до можа! О том, как злобные враги «четвертовали Польшу на три неравные половины»! Прямо-таки ностальгическая слеза пробила, будто снова я оказался в прежней жизни 21 века и читаю переводы польских статей. Которые за 300 лет совершенно не изменились.
Однако Лещинский не просто толкал пламенные речи. Он увеличил армию, и двинул ее на восток, рассчитывая быстро вернуть себе территории, отхваченные русскими. Первой целью был назначен Житомир, на котором, собственно, великое войско и застряло. Неблагодарные подданные вовсе не стремились возвращаться под руку шляхтичей. Их вполне устраивали порядки, наведенные русскими. И вообще — часть земель московиты честно выкупили!
Весть о польском походе донеслась до Москвы быстро. Полагаю, задолго до того, как Лещинский двинулся в поход. Разведка у Петра работала нормально. А тот предпочел подстраховаться. Будучи сам разумным человеком, русский император предполагал, что у других правителей тоже есть зачатки разума, а потому не слишком верил в войну с Польшей. Однако предусмотрительно стянул войско к Киеву. На всякий случай. Если не будет сражений, так вполне можно и учения провести.