Хозяин видений

— Так ты поможешь? — спросила, когда Филипп снова присел рядом.

— Помогу, если скажешь, что делаешь это для себя, а не для Эрика.

— Я делаю это для себя, — уверенно ответила я. И даже не соврала. Колдун опасен в первую очередь для меня.

Филипп кивнул.

— Тогда помогу.

Жрецы всегда меня немного пугали. Все эти заклинания на древне-скандинавском, свечи, ритуальные ножи делали их очень похожими на человеческих колдунов. Когда-то у меня даже возникала мысль, что если бы Влад не настолько ненавидел Тана, а Тан, в свою очередь, не настолько хотел править атли, колдун мог бы стать замечательным жрецом для племени. Но все произошло так, как произошло.

Ритуальный круг был нарисован на полу в спальне. Прямо под ковром. Наверное, Филипп использовал квартиру как источник, ведь на создание настоящего ему не хватило бы кена. Или способностей. Выяснять я не стала.

Хегни — так Филипп назвал свое племя — жили разрозненно, как и альва. Впрочем, при нынешнем порядке им не угрожало ничего — пока на хищных можно было зарабатывать, охотники закрывали глаза на многие вещи, за которые в прошлом уничтожались целые племена. Мишель же имел возможность эксплуатировать четыре племени.

Белая краска нагло исполосовала новенький паркет, оставила на нем небрежные разводы. Вот — то, от чего ни один из нас никогда не избавится. Не заштукатурит, не запихнет в несгораемый сейф, не спрячет на дне океана. Это — наша сущность. Неотъемлемая часть нашей жизни. Магия, что в нас самих. Зашитая в гены, опломбированная в жиле. Она бушует, пьянит, делает нас отличными от людей. Недолюдьми или сверхлюдьми — не суть важно. Возврата нет. После посвящения что-то просыпается в нас и не засыпает уже никогда.

Я поймала испуганный взгляд Аделаиды, женщины Филиппа, когда он закрывал дверь спальни. Невесть что она подумает о нас… А, плевать! Наверняка ведь знала, на что шла. Каждая женщина-хищная знает. Если Филипп захочет, заведет себе нескольких жен, и Аделаида не сможет возразить. Таковы законы.

Странно, с каким цинизмом я об этом подумала. Без эмоций. Совсем. Лишь вспомнился умный взгляд воительницы атли. И мелькнула мысль: если бы я и смогла с кем-то делить своего мужчину, то Ира — отличная кандидатка.

Впрочем, я не смогла, да оно и к лучшему.

Пол оказался прохладным и гладким. Я уселась по-турецки и подняла взгляд на Филиппа. Он деловито раскрыл старинную книгу и положил на тумбочку у кровати. Задернул шторы и зажег свечи.

— Пей, — скомандовал, протягивая мне стакан.

— Что это? Отвар из магических трав?

— Виски. Нужно притупить твое сознание, а алкоголь для этого — самое оно. Нам повезло, что я тогда взял кен Тана — он станет проводником. Только постарайся поскорее, не уверен, что смогу долго…

Я поморщилась, но промолчала о том, что на самом деле думаю о поступке Филиппа. Не до того сейчас. Залпом выпила обжигающую жидкость, закашлялась. Горло полыхнуло, а по пищеводу растеклось приятное тепло, расслабляя и туша тревогу.

Филипп заговорил — монотонно и усыпляюще. И я вспомнила, что истощена. Сон накатывал волнами, изредка выкидывая на берег реальности, но все больше затягивая на глубину. И я плыла, расслабленная, спокойная. Расслаблялась все больше и больше, пока меня не окутала темнота — теплая и уютная.

А потом я открыла глаза.

На мне все то же платье — красное, с глубоким вырезом — и сапоги. А вокруг, куда только хватает взгляда — снежное лесное царство. Мягкие, ватные сугробы, раскидистые еловые ветки, заботливо укрытые снежными шапками.

Холодно. Настолько холодно, что сводит конечности, а кожа покрывается тройным слоем мурашек.

Лес молчит. Колет морозом, дышит и смотрит недружелюбно, отчего хочется бежать и спрятаться. Но я стою, примороженная к месту и мысленно матерю бывшего жреца атли. Проводник, говоришь. И куда он меня провел, черт возьми?!

Когда я собиралась навестить Тана в мире искупления, думала, что он будет, как в прошлый раз сидеть в кресле-каталке и слушать Моцарта. Представила себя приятный аромат спелых яблок и солнечный свет, пробивающийся через неплотно задернутые шторы в огромном зале. И уж никак не ожидала, что попаду в зимний лес.

— Черт! — вырывается у меня. — И что теперь?

Лес шумит, с елей опадает снег и ложится на холодные подушки сугробов. Больше никаких звуков — кроме стука моих же зубов. Так холодно, что кажется, я сейчас умру.

Обнимаю себя руками, оступаюсь и путаюсь в липком сугробе. Нужно идти, иначе замерзну насмерть.

Тут же замираю, потому что на меня смотрят глаза. Два янтарных глаза с вертикальными зрачками. Голова кружится, на языке — металлический вкус страха.

Зверь скалится и угрожающе рычит.

Волк. Это чертов волк!

Так, спокойно. Это ведь не по-настоящему. Всего лишь мое подсознание. Вернее, не мое — Тана. Я тут не умру. Не умру ведь?

Зверь поднимает массивную шерстяную лапу и шагает ко мне. Скалится сильнее, и, клянусь, я могу пересчитать его зубы — мелкие, острые резцы и клыки — длинные, цвета слоновой кости, привыкшие рвать добычу.

«Это очень опасно», — говорил Эрик. Теперь понятно, почему. Наверное, все же можно умереть в чьем-то мире искупления. Уснуть и не проснуться там, где проводился темный ритуал.

Волк пригибается к земле, и в его намерениях уже нет никаких сомнений. Он голоден. Его стая — тоже. А я — отличный способ поживиться. Животное готовится к прыжку, а я даже пошевелиться не могу — стою, завороженная звериной грацией хищника, который собирается меня порвать…

Вспомнилась сказка о Красной Шапочке. «Почему у тебя такие большие зубы?»

— Филипп, — шепчу, не сводя взгляда с желтых глаз волка. — Вытаскивай меня!

Словно он может меня услышать.

В этот момент с соседних елок сыпется снег, и на полянку, прямиком между мной и волком выходит человек в меховой накидке. Издает нечленораздельный клич и рычит. Зверь все еще скалится, но отступает. Человек в накидке делает еще шаг и снова рычит. И, к моему удивлению, волк поджимает хвост, пятится и скрывается в чаще.

— Тан! — окликаю я, и он поворачивается. Небритый, одичалый. Борода, спутавшиеся волосы, обветренная кожа. Настоящий дикарь. Понимаю, что почти окоченела, зубы снова начинают зверски стучать, а сама я — трястись от холода.

Колдун смотрит на меня странно, оценивающе, и, к своему ужасу, я не вижу в черных глазах узнавания. Ни намека на человеческое. Там такая же дикость, какая была у волка.

— Это я — Полина. Ты узнаешь меня?

Он подозрительно щурится, словно не может поверить в то, что я сказала.

— Настоящая? Или снова глюк? — спрашивает хрипло и делает шаг ко мне.

— Сложно судить, — дрожу я еще сильнее и растираю голые плечи. — Но судя по тому, как околела, вроде настоящая.

— В прошлый раз ты тоже так говорила, — сокрушается Тан. — И в позапрошлый…

— Не понимаю, о чем ты. У меня не так много времени — Филипп не сможет долго держать заклинание.

Неужели он сошел с ума? Совершенно сбрендил в своем мире искупления? Возможно, именно поэтому они так и называются. Находиться вечность наедине с собой не каждый выдержит.

— Мне нужно поговорить о колдуне, только если можно, где-нибудь в тепле.

Тан улыбается странно-загадочно и говорит:

— Тут можно все!

На плечи мне ложится мягкий лисий мех, и тут же становится теплее. Снег вокруг быстро тает, только не течет водой, как по весне, а просто исчезает. Испаряется невидимым призраком. Тан берет меня за руку и усаживает на густой мох, усыпанный еловыми колючками. Сам усаживается рядом, и я замечаю, что перестала мерзнуть. Ели нависают сверху, где-то вдалеке кричит филин. Наверное, это Тан ему приказал. Как и тому волку, что хотел меня съесть. Тан здесь сценарист и режиссер. И единственный зритель. Но не сегодня.

Нас окружает лес — загадочный и темный. Как и его хозяин.

— Тут все изменилось с прошлого раза, — говорю я первое, что пришло в голову. — В прошлый раз ты встречал меня радушнее.