Страница 28 из 32
1724. Если д’Аллион утешил императора надеждой на выгодный мир с турками, для заключения которого он снабжен был от его величества инструкциями, то гг. Бестужев и Бассевич обрадовали его не менее заключением трактата о союзе с Швецией, подписанного министрами этой державы и русскими 22-го февраля. В него включили следующую секретную статью о герцоге Голштинском: «Его королевское высочество, владетельный герцог Голштинский, видя себя уже столько лет лишенным своего герцогства Шлезвигского, с присоединенными к нему землями (cum a
Король Шведский, умевший сообразоваться с требованиями минуты, простер свое притворство до того, что послал собственноручное поздравление герцогу с титулом, пенсионом и другими выгодами, дарованными ему сеймом королевства незадолго до его распущения. Присутствие графа Бассевича тяготило его. Чтоб отнять у него всякий повод к новым ходатайствам, которые могли бы еще задержать его в Швеции, он приказал учредить требуемую комиссию для рассмотрения дела об имениях покойной королевы и о доле их, следовавшей герцогу, как её наследнику. Таким образом министр уехал, и даже с поспешностью, потому что герцог хотел иметь его при себе, чтоб успешнее добиться наконец давно желаемой руки царевны. «Вы рождены, писал он ему, под влиянием звезды более счастливой, чем моя, и меня бесит то, что я не могу иметь славы пропеть «совершилось» (consummatum est) без вашей помощи». Впрочем Бассевич, по причине льдов, не мог приехать вовремя, чтоб присутствовать при короновании и был вынужден ожидать в Петербурге возвращения двора и сопровождавшего его герцога.
Кроме детей покойного царевича Алексея, всё семейство и все родственники Петра Великого последовали за ним в Москву, даже герцогиня Курляндская, нарочно вызванная из Митавы. Император имел обыкновение посещать значительных негоциантов и известных артистов и часто проводить с ними часа по два; так и накануне коронации он зашел с несколькими сопровождавшими его сенаторами к одному английскому купцу, где нашел многих знатных духовных особ, между прочим духовника своего, архиепископа Новгородского[96] и ученого и красноречивого архиепископа Феофана Псковского. Великий канцлер также пришел туда. Среди угощений хозяина разговор оживился, и император сказал обществу: что назначенная на следующий день церемония гораздо важнее, нежели думают; что он коронует Екатерину для того, чтоб дать ей право на управление государством; что спасши империю, едва не сделавшуюся добычею турок на берегах Прута, она достойна царствовать в ней после его кончины; что она поддержит его учреждения и сделает монархию счастливою. Ясно было, что он говорил всё это для того, чтоб видеть, какое впечатление произведут его слова. Но все присутствовавшие так держали себя, что он остался в убеждении, что никто не порицает его намерения. Он назвал себя капитаном новой роты кавалергардов императрицы Екатерины, состоявшей из 60-ти человек, которые все были армейскими капитанами или поручиками, а генерал-лейтенанту и генерал-прокурору Ягужинскому (пожаловав ему перед тем орден св. Андрея) поручил командование этой ротой в качестве её капитан-лейтенанта. Кавалергарды эти открывали и заключали шествие, когда Екатерина, ведомая герцогом Голштинским и предшествуемая своим супругом, по сторонам которого находились фельдмаршалы князья Меншиков и Репнин, явилась с своею великолепною свитою в церкви, где назначено было её коронование. Слезы потекли у неё из глаз, когда Петр Великий возложил на нее корону; принимая правою рукою державу, она левой сделала движение, чтоб обнять и поцеловать его колена. В продолжение всей церемонии он держал в руке скипетр, но так как потом он не следовал за нею в обе церкви[97], где она должна была, облеченная в императорскую порфиру, прикладываться к иконам, то велел скипетр и державу нести перед нею. Этикет этого дня обязывал их сидеть за торжественным обедом одних, даже без своего семейства. Император, сказав, что хочет взглянуть на толкотню народа, для которого выставлены были вино и жаренные быки, начиненные разной птицей, подошел к окну. Приближенные его, сидевшие за другими столами, расставленными в зале, спешили присоединиться к нему, и он разговаривал с ними в продолжение получаса; когда же ему доложили, что подана новая перемена, он сказал им: «ступайте, садитесь и смейтесь над вашими государями. Только коварством придворных могло быть внушено государям суетным и неразумным, что величие состоит в лишении себя удовольствия общества и в выставке своих особ, как марионеток, на потеху другим».
На другой день Екатерина на трон принимала поздравления. Император также поздравил ее вместе с другими, как адмирал и генерал, и по его желанию она пожаловала графское достоинство тайному советнику Толстому[98]. Множеством значительных повышений ознаменовалось это высокое торжество, которое заключилось прекраснейшим фейерверком, какого еще не видали в Москве, хотя при всяком празднестве император устраивал великолепные огненные потехи и употреблял на это огромные суммы. Изображение ленты и девиза ордена св. Екатерины составляло одну из главных частей в этом фейерверке. Авторы «Истории Петра Великого», «Преображенной России» и барон Нестесураной утверждают, что лента этого ордена белая и что он жалуется придворным дамам, тогда как она пунцовая с серебреными каймами, и за исключением княгини Сапеги, племянницы императрицы, ни на кого не возлагалась кроме супруг царствующих особ; что же касается до царских принцесс, то им орден этот принадлежит по праву рождения. Об этой ошибке не стоило бы распространяться, если б она не служила доказательством того, что названные авторы не всегда говорят как очевидцы или ссылаются на показания людей, посещавших двор.
Князь Репнин назначен был вместо князя Меншикова председателем военного совета (conseil de guerre)[99], потому что император заставил последнего отказаться от этой должности, чтоб пресечь ему путь к взяточничеству. Порученное ему после того управление крепостными работами в Кронштадте не представляло подобного искушения, и действия его были более на глазах государя. Впрочем всё это сделано было с сохранением уважения к его личным заслугам. Военная коллегия, в полном своем составе, явилась благодарить князя за милости, которыми пользовалась в его управление. Через год эта же самая коллегия осмелилась назначить Ингерманландскому полку другого шефа; но император утвердил князя, прирожденного полковника этого полка по титулу герцога Ингрийского, и даже дал ему право производить в нём в офицеры и делать повышения в чинах по своему усмотрению. Да и управление работами в Кронштате было не маловажною должностью: Петр Великий предполагал произвести этими работами нечто необычайное.
Город этот, прежде называвшийся Котлином, как и самый остров, на котором он стоит, уже шесть месяцев носил свое новое имя[100], которое было ему дано, когда в нём возвели длинный ряд бастионов[101], долженствовавший идти по всему берегу острова, прикрывать город и порт со стороны Карелии и окружать новый канал, прорытый от этого порта до Невы, для прямого сообщения Кронштадта с Петербургом. С одной стороны этого канала несколько небольших верфей для починки судов было оставлено в прежнем виде. Корабли могли в них плавать свободно и при помощи шлюзов скоро оставались на суше, а потом, по окончании починок, снова таким же способом спускались на воду. Там, где канал этот входит в гавань, предполагалось устройство с одного берега на другой такой арки, чрез которую мог бы проходить самый большой военный корабль, идущий на всех парусах, и которая поддерживала бы маяк, настолько высокий, чтоб огни его видны были на другом берегу Финского залива, и с пирамидальною вершиною, украшенною императорской короной, как указанием на название города. За исключением материала, который должен был состоять из тесаного камня, Кронштадт соединял бы в себе всё, чему дивились в древности на Родосе и Фаросе. Но Петр Великий не дожил до перехода этой мысли из области предположений в область действительности.
96
Этот духовный сановник (Феодосий Яновский) первый в России после старого митрополита рязанского (Стефана Яворского) много содействовал к отклонению народа от суеверного поклонения образам и святым. Но он в то же время имел смелость прямо сказать императору, что не одобряет отобрания имений и доходов духовенства, а также установленного вследствие того точного распределения их для приличного содержания духовенства и назначения излишков на учреждение школ и больниц, в которых был повсеместный недостаток. По его мнению, государство от себя обязано было назначить им содержание, потому что принадлежащее служителям церкви не подлежит гражданскому управлению. Император, раздраженный этою дерзостью, обнаружил такой гнев, что заставил трепетать говорившего. После однако ж он уступил и сознался, что был неправ, и так как вообще прощал проступки людей способных или полезных для его реформ (чему доказательством служит князь Меншиков), а архиепископ просил помилования ради будущей коронации императрицы, то он даровал ему полное прощение и сохранил к нему, по крайней мере по наружности, уважение до самой своей смерти. Примеч. сост. Зап.
97
Соборы Благовещенский и Архангельский.
98
Петру Андреевичу.
99
Так названа здесь военная коллегия.
100
Кронштадта.
101
Петр В. назвал четвертый из этих бастионов «Лефортом», в память великого адмирала этого имени, который пользовался от него такою нежною и заслуженною любовью. Примеч. сост. Зап.