Страница 23 из 33
“Да? Вся цвету, как вода в вашем рукотворном море… Не видишь?
Высыпало черт знает что!”
“Пройдет. Мы же купили аскорутин…”
“Уедем отсюда. Эта артезианская вода… эти ветра… говорят, в степи от падающих ракет какая-то жидкость испаряется…”
“А куда ехать? Отступать некуда… везде Россия”.
“Опять смеешься!”
“Нет, нет! Да и найдем ли мы там работу?”
“Тебя-то, заслуженного учителя, с руками и ногами…”
“Прямо в печку! Кому нужны пенсионеры?..”
“ Не говори так, милый! Я не люблю тебя такого”.
“А я тебя – всякую, моя Ермолкина”.
“Не смей, не смей так называть!..”
“Милая Машенька, не бойся. Я – Дубровский”.
“Уговорил”.
Вечные эти их разговоры. Порою вслух, а бывает, и про себя…
22.
После недельного перерыва вновь пришла ученица.
– Ну, что успели прочитать?
Нет, не о том. Надо попытаться излечить ее от невнятной речи.
Ксения явилась в мамином, видимо, платьишке, тесном уже для мамы, но роскошном, цвета взбаламученной морской воды (как на картине Марке
“Ветер”, видел когда-то в музее имени Пушкина в Москве), разве что огромное декольте не по возрасту. Гладкие икры (села, откинув ножки в сторону, как оперная певичка), гладкие руки – с браслетом серебряным над левой кистью и золотой цепочкой в два ряда – над правой. Туфельки цвета скрипки, также явно дорогие. А личико маленькое, моргает напряженно, словно Ксении хочется угадать: отметил ли учитель, как она повзрослела.
– Выглядите замечательно, – сказал очень серьезно Валентин Петрович.
– А сейчас мы будем работать. – Для начала предстояло ознакомить ее с достаточно понятными и достаточно интригующими правилами поведения в современном обществе. – Вы, конечно же, знаете, какие разные люди встречаются. Бывают внешне закрытые, но интересные… бывают открытые, но неприятные, давят словами, жестами… Как себя повести в незнакомом обществе?
– Ой, Валентин Петрович!.. – воскликнула девица. – Это как наша гувернантка…
– Ах да, у вас же гувернантка.
– У нее очки, ну как неполное солнетьное затмение… уставится – и непонятно… и я все слова путаю! А она по-русски ни бум-бум.
– Что, абсолютно?
– Да! Мама специально такую через Москву заказала.
– Гм. Если вы не хотите, чтобы слишком заглядывали вам в душу, вы должны руки на коленях сплести. Вот так. – Он сцепил пальцы (так выглядел плетень детства на задах огорода… не от людей, а от чужих коз). – А если и вовсе агрессивная компания, можно туфли свести носками.
– Мне девотьки сказали, можно чётки… красные.
– Для отвлечения внимания – конечно. Любой нестандартный предмет… ваш браслет, например… Когда на улице, если не хотите, чтобы за вами шли, ни в коем случае не оглядывайтесь. Это как с собакой. Понимаете?
Девушка, вытаращив глазки, не дыша, слушала его. Видимо, она все же боязлива. Да и поживи в окружении охранников…
– Чтобы вас уважали или даже боялись, смело улыбайтесь. Улыбка, вот как у вашего папы, всегда помогает в любом разговоре, в любой ситуации. Если человек улыбается, плохие люди думают: значит, он не боится и даже, может быть, кого-то ждет, кто-то сейчас придет ему на помощь. Но… но ни в коем случае не поддавайтесь влиянию дурной компании. – Он вспомнил, как Татьяна жаловалась, что Ксения разбила в английской школе окно. – Если раз поддались, сделайте вид, что нарочно, посмотреть, как будут радоваться дураки…
– Понимаю… – прошептала школьница. – Конечно.
Старый учитель давал девице эти советы, прекрасно осознавая, что нечто подобное она читает каждый день в бульварных газетах, но одно дело – прочитать текст, неизвестно кому принадлежащий, и совсем другое – выслушать из уст авторитетного человека. Но, продлив наставительную беседу на добрых полчаса, Валентин Петрович говорил уже не столько для того, чтобы напитать Ксению дополнительной информацией, а для того, чтобы она вновь привыкла к его голосу и немного устала. А теперь пора перейти к попытке гипноза. Когда-то в молодости он пробовал – и с успехом, – отучая Алешу Иконникова от заикания.
– Сядьте прямее, пожалуйста, – мягко проговорил Углев. – Смотрите вот сюда… – Он поднял чайную ложечку, которая отсвечивала от закатного луча. Наверное, это поможет отвлечь внимание девицы от ее собственных ощущений и от случайных воздействий окружающего мира.
Между тем было слышно, как во дворах рычат псы, в небе тарахтит вертолет и где-то – скорее всего по радио – играет скрипичная музыка.
– Вы меня слушаете? Смотрите на этот блестящий предмет, эта ложечка не просто ложечка, а заговоренная, я окунал ее в особую смесь, сваренную из диких трав Алтая… – Валентин Петрович без тени улыбки бормотал всякую чушь, подобную той, которой делятся с эстрады приезжие целители и гипнотизеры. – Смотрите, пока этот острый кусочек света не расцветет, как ромашка… от него пойдут лучики…
Пошли? Вы видите?
– Д-да, – тихо ответила заинтригованная Ксения.
– Вы с сегодняшнего дня будете уверенно и красиво произносить слова, вам не придется стесняться своей речи, вы отныне станете говорить легко и красиво. Сейчас я буду произносить фразы, а вы будете повторять за мной… и у вас прекрасно получится… Вы меня слышите?
Слышите меня?
– Да…
– Вспомним стихи Никитина. Конечно, вы читали их когда-то. Теперь вспомним вместе. “Дремлет чуткий камыш… тишь, безлюдье вокруг…”
Повторите.
– “Дремлет чуткий камыш… тишь, безлюдье вокруг…” – зашелестела
Ксения, произнося слова вполне правильно.
– “Чуть приметна тропинка росистая… Куст заденешь плечом – на лицо тебе вдруг с листьев брызнет роса серебристая…”
– “Роса серебристая…” – вторила Ксения.
– “Сняли сети с шестов, весла к лодкам несут…” – Углев специально читает стихи со многими “ш” и “с”… и девица чисто повторяет за ним.
Теперь можно взять прозу. Того же изумительного Бунина.
– “Как трепетно ждал я вечера! Вот оно, мерещилось мне, наконец-то!
Что наконец-то, что именно? Какая-то роковая и как будто уже давно вожделенная грань, через которую наконец и я должен переступить, жуткий порог какого-то греховного рая…” – “Или я напрасно читаю девице эти пугающие мысли юного Бунина? Впрочем, сейчас она занята произношением…” – “И мне уже казалось, что все это будет или, по крайней мере, начнется нынче же вечером. Я сходил к парикмахеру, который постриг меня “бобриком” и, надушив, взодрал этот бобрик сально и пряно вонявшей щеткой, я чуть не час мылся, наряжался и чистился дома и, когда шел в сад, чувствовал, как у меня леденеют руки и огнем пылают уши…”
– “…огнем пылают уши”, – закончила вслед за ним Ксения. Она пребывала как бы в полусне, но тараторила сейчас, как некогда мать, бегло и правильно. Углев специально ускорил ритм – получилось и в таком ритме. Гипноз есть гипноз.
– А сейчас мы с тобой вместе скажем вот какие слова. Отныне я буду говорить легко и четко, легко и правильно… любые слова, даже со всякими шипящими звуками… я буду говорить легко и правильно.
Ксения повторила за ним, а затем он хлопнул в ладони и рассмеялся.
– Что? – вздрогнув, словно проснулась гостья.
– Бабочка влетела в окно… и улетела… Как вы себя чувствуете? Вы немножко забылись, пока я чай ставил.
Нахмурив нежные белесые бровки, она смотрела на него.
– А мне приснилось…
– Что?
– Что я читала Бунина.
– И очень хорошо. Это лучший писатель России. Как только у вас выберется минута, читайте его. И читайте вслух. У вас получится это легко и красиво.
– А в магазинах его продают?
– Конечно.
– Я маму попрошу. Спасибо. Я пойду. Что-то голова немного кружится.
– И девица медленно побрела по лестнице с деревянного этажа на землю.
Не успел порадоваться Углев своему эксперименту, выкурить медленно и сладко сигарету, как в комнату вбежала Татьяна. На этот раз она была не с подносом и дарами для учителя, да и вид ее никак не располагал к душевным беседам – глаза сверкают, ушки пламенные.