Страница 25 из 50
И свадьба разыгралась, как и должно это быть. Плясал Валеваха, плясал Никонов, танцевал танго Илья с невестой и танцевал с женой Хрустова Туровский, и спел украинскую песню «Копав, копав криныченьку» Варавва, и Помешалов прочитал стихотворение, посвященное Илье с Инной… и все стали просить Бойцова что-нибудь почитать, но он, покраснев, потемнев лицом, отказался. Но потом поднялся и просто обнял Илью…
И не сразу вспомнили, что нет вечного бузотера, нашего милого Льва Хрустова. Несколько человек, и я в том числе, выбежали на улицу — может, он стоит там, переживая за сына, или, не дай бог, с какими-нибудь прохожими устроил митинг… но Хрустова не было. Еще только сумерки пали, правда, сыплется дождь, но далеко видно. Куда он делся?!
— Наверно, домой, — сказала сконфуженно Галина Ивановна.
«Стыдно стало… вот и ушел…» — подумал я. И многие так подумали. Но не бегать же за ним. Коли ушел — пусть уж отдышится, отмякнет… может, сам и вернется…
Но Илья все же, тревожась за отца, позвонил на родительскую квартиру со своего сотового телефона. Долго держал гудки — отец не снял трубку. Если он дома.
И снова веселился народ, и снова вспомнили про Льва Николаевича. Я напросился, сбегал к Хрустовым домой, но на мой звонок в дверь мне не открыли, тогда я отпер дверь ключом, который мне предусмотрительно сунула Галина Ивановна.
Хрустова в квартире не было.
Вернувшись в кафе, я отдал ключ и какое-то время сидел в шумной компании. Но было уже понятно, что и Галина Ивановна, и сын встревожены. И через какое-то время я вновь вызвался:
— Вечер теплый… может, ходит, вспоминает… Пойду, поищу?
Теперь Туровский догнал меня и всучил сотовый телефон:
— Если встретишь, позвони сюда. На экранчике телефонный номер Ильи.
И я вышел искать Хрустова.
Закат затянуло тучами, дождь лил вовсю, иногда со стороны гор прорывался ветер, и он был уже весьма холодным. Напрасно я не взял у кого-нибудь из гостей зонта.
Я быстро шагал по городу, озираясь по сторонам. Где же он может быть?! Увидел — на углу светится стекляшка-бар «У своих», заглянул — здесь пьют пиво, стоя, довольно неприветливые парни. Хрустова нет. Спустился к Зинтату, увидел в сизом мраке три знакомых барака. В том, что справа, я уже бывал в первый свой приезд. Кстати, в нем, в одном из окошек мигнул тусклый свет и погас. «Вряд ли. Но вдруг?..» — подумал я и поднялся на крыльцо. Входная дверь была распахнута.
Войдя, я чиркнул зажигалкой — ближняя ко входу комната зияла, по моему, вообще без двери. Пахло кошками, окурками.
— Есть тут кто?.. — почему-то тихо спросил я. И поскольку никто не ответил, спросил более громко. — Есть кто?!
— А ты кто?! — донеслось из глубины комнаты. — Чего надо? — И через паузу. — Родя?!
— Да, я. — Медленно я побрел в темноту, зажигалка еле освещала дорогу. — Лев Николаевич? А зачем ты здесь?
Он не ответил. Подойдя ближе, я разглядел — он лежал на провисшей кровати, на грязном, по всей видимости, матрасе, глядя в невидимый потолок. Я сел на соседнюю койку. Слышно было, как по крыше шумит дождь, тянуло холодом от входа в барак.
— Дверь, видно, бомжи сожгли… — пробасил Лев Николаевич. — А в тех комнатах кроватей не осталось. А здесь еще есть, на случай новой голодовки.
Я не знал, что и сказать ему. Упрекнуть: «Зачем истязаешь себя? Зачем мучаешь близких? Нельзя же весь век бороться? Или уже мозг отравлен, ни о чем ином не можешь думать?..»
— А тебя там ищут. — Я вынул из кармана сотовый телефон.
— Куда собрался звонить?! — он перехватил мою руку.
— Галина Ивановна просила, если найду… встречу… — слукавил я. — Там у Ильи телефончик.
Он секунду помолчал.
— Дай сюда! Куда нажимать?! Понял… Алло? Сынок?.. Не обижайся. Это наши дела, стариковские. Дай трубку Сереге. Серега! — Его голос окреп. — Я сегодня ночую в нашем бараке, в нашей комнате. Слабо? — и отдал мне телефон. И сипло рассмеялся.
— С-суки!.. начальники сраные!.. как быстро забыли молодость!.. наши лозунги: братство, равенство, свобода… Родя, у меня деньги есть… сходи, купи… ну, не водки, я понимаю… каких-нибудь чернил… душа горит…
И я под дождем побежал искать гастроном или ларек, где продают спиртное. Но увы, везде всё закрыто, только мигают красные лампочки сигнализации. Вымок, пока не сообразил — воскресенье. Хотя должны же быть магазинчики, работающие круглосуточно? Нынче же капитализм?
Наконец, нашел искомое в паре километров от барака, где ждал Хрустов…
26
Когда я вернулся, купив бутылку красного сухого «Саперави» и 250-граммовую фляжку коньяка (вдруг Лёве станет худо), в комнате барака было уже светло — горел фонарик, валявшийся на соседней от Хрустова кровати, и там сидел сутулясь Туровский.
Я даже сразу не признал его. Без головного убора, с мокрой головой.
Он пришел пешком? Приехал на машине? Возле барака не было его джипа.
Старые друзья и враги молчали. Увидев меня, Валерий Ильич поднялся.
— Нельзя так, Лева, хватит… — тихо сказал он и качнулся. И я понял, что Туровский без сил. Нет, он не был пьян, я видел, сидя рядом с ним в кафе — он почти не пил. Да он никогда при мне и не бывал нетрезв. В давние мои приезды на стройку он держался железно, даже в кругу ликующих по случаю друзей. — Ну, что мне, застрелиться? Ты будешь счастлив? Ты же многого не знаешь.
— А я тебе сегодня что-нибудь сказал?.. — сквозь зубы отвечал Хрустов.
— Да лучше бы говорил! — Валерий Ильич махнул рукой, шагнул к двери, обернулся, разглядывая меня. — Что-то принес? Давай. Стаканчиков не купил?
Я растерянно покачал головой.
— Стаканы на подоконнике… или тут, или в соседней комнате… — отозвался Лев Николаевич и отвернулся к стене. — Я пить не буду.
Туровский посветил фонариком — подоконник был пуст, мы перешли в соседнюю комнату. Она была с дверью, Туровский захлопнул ее за собой.
Стаканы нашлись, даже три штуки, граненые, при свете фонарика они показались мутными, захватанными, да и откуда здесь взяться чистым? Да и где помоешь?
Туровский поморщился, достал из кармана платочек, намочил в коньяке и обтер верхние ободки двух посудин. И мы молча выпили, одним махом, пополам весь коньяк, и сели на голые дребезжащие койки друг против друга. И Туровский впервые передо мной разговорился.
Я видел: тяжко ему, тоскливо. А я человек и не чужой, и не свой, — возле меня можно исповедаться. Я подумал, что, может быть, еще и потому иногда со мной люди откровенничают, что лицо у меня простоватое… к тому же киваю, когда хочу поощрить рассказчика… это, видимо, подкупает… и эти тяжеленные дурацкие очки вечно поправляю…
— Ты знаешь, Родион… я ведь тоже прочел летопись Лёвы, — вдруг неожиданно зашептал он. — Мне Сережа дал на ночь… И знаешь, откуда вся неприязнь? Он пробегал, прохохотал свои годы… а мог бы стать классным инженером… может быть, даже на моем месте бы работал… Я-то два института потом закончил, на Вилюйской ГЭС тянул лямку, как замдиректора… меня, Родя, сюда пригласили! Пригласили! Я не хотел ехать, я же тутошний… а своих выскочек кто любит? Это еще со времен Рюриковичей… нам подавай арбитра со стороны, о нем никто ничего не знает, он ангел, он будет справедлив… А я тут рос, наверное, кому-то дорогу перебегал, наверное, «шестерил»… ну, было, было в юности, Родя, хотелось внимания…
Фонарик светил в угол, я не мог различить лица Туровского в темноте, но глаза постепенно привыкли и к слабому рассеянному свету, и я увидел на щеке Валерия Ильича блеснувшую слезинку.
— Но дело даже не в этом. Он человек талантливый, быстро схватывает, остроумен… но когда высокая жизнь не сложилась, ищешь виноватых. И не только виноватых ищешь, но и адвокатов, кем можно закрыться… Я удивляюсь, почему он до сих пор не депутат какой-нибудь… с его басом, его энергией, с его ленинской хитростью обрастать народом… пусть, даже склеротиками-стариками…
Туровский достал трубку, долго на ощупь уминал табак в ней, я чиркнул зажигалкой — он прикурил… глаза его были закрыты то ли от дыма, то ли от нежелания смотреть.