Беглец (сборник)

– Ничего, нам годится, – сказал Роман. – Еще шибче забирает…

Они поехали домой. Юрка старательно держал бутыль и мучился. Он хотел сделать как лучше, а ничего не получилось.

– Не понравилось? – спросил он. – А дед и папка говорят – хорошее…

– Ничего, – утешил его Виталий Сергеевич. – Без вина жить можно. Особенно такого.

Дома они помыли запыленную машину и пошли купаться. Юливанна пошла с ними. Они ныряли, плавали наперегонки, Виталий Сергеевич учил их лежать на воде совсем не двигаясь, а потом все сидели на камне и отдыхали. В один из зимних штормов море выбросило длинную плоскую глыбу песчаника, а потом у берега намыло сай[1], волны не доставали больше до камня, он так и остался, единственный камень на всем берегу от переправы до Окуневки. На нем очень удобно сидеть. Юливанна и Виталий Сергеевич сидели на камне, а ребята просто на песке, и Юрке почему-то пришло в голову спросить:

– Дядя Витя, а у вас дети есть?

Может, он подумал, как, должно быть, хорошо им живется, этим детям? Юливанна вдруг встала и пошла домой. Виталий Сергеевич посмотрел ей вслед и, помедлив, сказал:

– Есть сын. Он уже большой и живет самостоятельно.

К приезжим ходили не только они, ребята. Как только Юливанна принималась готовить и оставалась одна, к ней бежали то Максимовна, то мамка. Нюшка ходила редко – стеснялась. Что говорили Максимовна и Нюшка, слышно не было, они говорят тихо. Зато когда говорила мамка, слышно на весь бугор. Может, у нее такой громкий голос, потому что она часто кричит и ругается? Она говорила всегда одно и то же: как трудно жить, и что папка пьет, может и последнее пропить, приходится его стеречь, пьяный он заводной, мало ли чего может натворить, потом не развяжешься, и что дети плохо учатся… А сойдясь вместе, они судачили о Юливанне, наперебой хвалили ее: и какая она, видать, хозяйка, и аккуратная, и душевная, и поговорить с ней – одно удовольствие, все понимает и сочувствует, и какое привалило счастье Виталию Сергеевичу, что у него жена такая ласковая да добрая, ну и он тоже, слава Богу, – за таким мужем, как у Христа за пазухой: не то что словом, взглядом не обидит, все Юленька да Юленька…

А к Виталию Сергеевичу ходили мужчины. Чаще всего дед, изредка Федор. Тогда шли неторопливые разговоры о хозяйстве, о политике – что делается с этим Вьетнамом, когда будет конец, а то, гляди, еще чего доброго… и кто полетит на Луну, и, может, хоть теперь будет маненько легче, а то прямо не знаешь, куда и податься, – то кукуруза, то горох, то пятое, то десятое, семь пятниц на неделе, и каждая главнее престольного праздника…

Папка в лагерь не ходил. Юрка знал, что ему очень хочется поближе познакомиться с Виталием Сергеевичем, и он не раз зазывал его к себе, но Виталий Сергеевич не приходил. Он вообще ни к кому не ходил, никто на это не обижался, а папка обиделся. И однажды так прямо и сказал:

– Что ж вы нас обижаете? Не по-соседски…

– Чем?

– Не зайдете никогда. Посидели бы, поговорили по-настоящему.

– Разговаривать можно и здесь.

– Ну, как бы сказать, обстановка не та… И потом, я хотел показать вам… узнать мнение. Я ведь, между прочим, немножко рисую…

– Вот как? – сказал Виталий Сергеевич. – Любопытно.

Они пошли в мастерскую, где папка всегда рисовал. Там стоял большой слесарный верстак, навалены дорожные знаки и всякие инструменты, но все-таки там просторнее, чем в комнате, никто не крутился перед глазами и не мешал. А на стенах висели папкины картины, уже оконченные и только начатые. Нарисовано на них разное-разное, и большей частью такое, чего Юрка никогда не видел. И горы, острые, как пики, и много-много деревьев сразу – это называлось лес, – а из-за гор и леса обязательно всходила или желтая луна, или красное солнце, и озеро, по которому плавали белые гуси с такими длинными шеями, что они изгибались, как вопросительный знак. И другое озеро, все заросшее широкими, с тарелку, листьями и белыми цветами, а поверх листьев и цветов лежала тетка с угольно-черными глазами. Сама она была розовая, как семейное мыло, и совсем голая, только стыдное место прикрывал белый шарфик, который сам по себе висел в воздухе. И здесь тоже были белые гуси с длинными шеями и желтая луна. Юрка не понимал, почему эта толстомясая тетка не тонет, и про себя думал, что, если б он умел рисовать, он бы рисовал не этих голых теток, а самолеты и танки, Чапаева, как он летит на белом коне, или космонавтов, как они гуляют в космосе. Он даже как-то спросил папку, почему он такое не рисует, это, мол, куда интереснее, но папка только усмехнулся и сказал:

– Много ты понимаешь!

Конечно, Юрка понимал еще мало, но что папка здорово рисует, это он понимал хорошо. У него все такое похожее. Видно каждый камешек, каждую веточку. И все такое красивое. Даже красивее, чем на самом деле. Если уж луна, так желтая-прежелтая, солнце краснее, чем светофор в городе перед базаром, а таких зеленых листьев и травы не было даже в городе…

Юрка смотрел то на картины, то на Виталия Сергеевича, чтобы угадать, как они ему нравятся, а папка суетился больше, чем всегда, рассказывал, как он рисует с открыток по клеточкам, и как каждая картина называется, и как трудно доставать краски, особенно белила. Виталий Сергеевич молчал, потом сказал «н-да» и опять замолчал. Папка не выдержал и спросил:

– Ну как?

– Что я могу сказать?.. Вы, по-видимому, для себя рисуете, для собственного удовольствия?

– Ну, для себя! – засмеялся папка. – Для себя – это баловство. На одни краски сколько денег изведешь. Понимаете, я ведь сейчас просто дорожный рабочий. Временно, конечно, – поспешно добавил он. – Зарплата маленькая. Вот я когда болею, на бюллетне, подрабатываю немножко.

– И находятся, покупают?

– Отбою нет! Народ ведь стал культурнéе, все хотят жить красивше…

– Н-да, только этого и не хватает, – сказал Виталий Сергеевич и опять замолчал.

– Что ж вы меня не покритикуете? – принужденно улыбаясь, сказал папка. – Вы человек с высшим образованием, в искусстве разбираетесь…

– Сейчас все в искусстве разбираются, даже те, кто в нем ни уха ни рыла… Что мне вас критиковать? Если по большому счету, то мы с вами одного поля ягоды…

– Так вот про это я и говорю! – обрадовался папка.

– Но если вы хотите знать правду о вашем рисовании, – пожалуйста. Запретить вам никто не может. Можно только пожалеть, что вы этим занимаетесь.

Папка обиженно поджал губы. Виталий Сергеевич повернулся и пошел домой, в лагерь. Юрка сначала растерялся, не знал, что делать, потом побежал за ним. Виталий Сергеевич не обратил на него внимания, шел, опустив голову и хмуря густые черные брови. Юрка сначала думал, что они тоже седые и только крашеные, но потом разуверился – Виталий Сергеевич сколько раз при нем нырял, а брови не линяли – значит, они на самом деле такие черные.

– Дядя Витя, – сказал Юрка, – а почему вам не понравилось? Разве папка плохо рисует?

– Рисовать он не умеет. И дело не только в том, кáк он рисует, а и в том, чтó он рисует… Ну, ты этого не поймешь.

Юливанна укладывала свою зеленую сумку, с которой ходила на пляж.

– Хорошо рисует? – спросила она.

– Кошмар, – сказал Виталий Сергеевич. – И торгует этим. Типичный базарный лубок. И что поделаешь? Уголовным кодексом не предусмотрено…

– Ты, наверно, как всегда, преувеличиваешь, ты ведь человек крайностей. Рисует, и пусть рисует на здоровье. Что тебе до этого?

– Не так просто, Юленька!

– Ну вот, ты сейчас начнешь разводить комплексы, рефлексии. Сложностей и так достаточно, не нужно их придумывать. Пойдем лучше к морю.

Виталий Сергеевич отрицательно покачал головой, Юливанна ушла. Юрка тоже хотел уйти, потом подумал, что Виталий Сергеевич пересердится и расскажет, отчего ему так не нравится папкино рисование.

Виталий Сергеевич сидел за столом, сплетя так пальцы, что побелели косточки, и смотрел прямо перед собой, потом стал смотреть на Юрку, и так долго и пристально, что Юрке стало не по себе, он начал ерзать и даже собрался уходить, потом понял, что Виталий Сергеевич его просто не видит, хотя смотрит глаза в глаза. Виталий Сергеевич перевел взгляд, снова посмотрел на Юрку и только тогда его увидел.

1

Сай – мель, отмель.