Страница 34 из 42
После продолжительного блуждания во льдах Анадырского залива «Смоленск» вышел на простор. Утром 7 мая в туманной дали появились суровые контуры Чукотского мыса. Пасмурно. Сверху нависли свинцовые тучи. На палубе весь экипаж. Мой аппарат наготове.
Тихим ходом сквозь густой туман и мокрый снег входим в бухту Провидения. У берегового припая швартуемся на ледовых якорях. Строгие, одетые туманом вершины гор многократно повторяют бархатный гудок «Смоленска».
В конце концов нам удается перевезти на берег, собрать и поднять в воздух большинство самолетов. Известные советские летчики Каманин, Доронин, Молоков, Ляпидевский, Слепнев, Леваневский рейс за рейсом снимают челюскинцев со льдины и доставляют их в бухту Провидения, куда вслед за «Смоленском» приходит и пароход «Сталинград».
Об этом необыкновенном событии в свое время было написано немало книг. Я советую молодым читателям разыскать их в библиотеках. Тогда вся Советская страна гордилась мужественными челюскинцами, отважными летчиками и моряками.
А я, молодой кинооператор, особенно гордился тем, что среди челюскинцев был и мой собрат по профессии — Аркадий Шафран, сумевший в невероятно трудных условиях заснять эпизоды героической ледовой эпопеи. Так родился известный документальный фильм «Челюскин». В этот фильм, наряду с кадрами, снятыми Шафраном, вошли и мои съемки.
С корабля я попал не на бал, а снова на самолет. И едва не случилось так, что мой второй полет не стал последним.
Тема предстоящей съемки была непритязательной. Нужно было отснять новый цементный завод в городе Спасске. Завод приютился у подножья огромной сопки. Из этой сопки добывали сырье, известняк.
Я приехал, честно выполнил свой долг и уже собирался ехать обратно, но неожиданно задержался после заключительного разговора с директором завода. Директор обронил такую фразу: «Сырья для завода хватит на триста лет». У меня перед глазами возник хороший кадр: большая сопка и маленький сегментик карьера, около которого стоит завод. Наглядная диаграмма — зритель сразу увидит и поверит, что сырья действительно хватит на триста лет.
Но такой кадр можно снять только с воздуха. Я связался с ближайшим аэродромом и договорился с одним из летчиков.
— Сначала сделаем пробный полет, — сказал тот. — Я проверю машину — давно на ней не летал, а ты осмотрись, прикинь, как лучше снимать. Камеру пока не бери. Мне легче будет понять, чего тебе хочется.
Так и решили. Я сел в переднюю кабинку, мы благополучно взлетели и сделали два круга над сопкой. Я пожалел, что не взял с собой камеру: освещение хорошее. Вот сейчас бы снимать, на крутом вираже!
Вдруг слышу в работе мотора резкие перебои. Из-под крыла вырывается густой черный дым.
Оборачиваюсь к летчику, хочу узнать, в чем дело, а кабина пустая. Тут мне показалось, что сердце захолодело и остановилось. Глазам своим не поверил. Где же он?
Смотрю вниз: летит к земле распластанная фигура, и над ней уже раскрывается спасительное облачко парашюта.
Пока я разыскивал глазами летчика, покинутый им самолет завалился набок и начал, переворачиваясь, падать. А надо сказать, летели мы совсем низко.
Вспомнил ли я совет Бухольца, или сработал здоровый инстинкт самосохранения, но я — потом даже не мог вспомнить как — вывалился из кабины и рванул кольцо. Меня сильно дернуло и тряхнуло, как будто кто-то хотел оторвать мне голову, выбить из меня мозги, а заодно и душу. Поскольку я прыгал первый раз в жизни и никто прыгать меня не учил, я не знал, случилась ли авария или, может быть, так и должно быть по инструкции.
Парашют раскрылся. Земля была совсем рядом. Я тщательно прицелился в нее ногами, но оказалось, что я уже лежу, уткнувшись носом в сугроб.
Нестерпимо болела шея: во время прыжка я не «собрал себя», как обычно делают парашютисты и не напряг мускулы шеи. Поэтому мне в первые секунды после приземления показал ось, что голова моя уже не связана с туловищем.
«Жаль, пропал такой кадр, но камера опять цела: это важно».
Поднявшись на ноги, увидел, что на склоне сопки горит наш самолет. У него, как оказалось впоследствии, был неисправный бензопровод.
Второй самолет мне уже не дали. Да я и не настаивал на новом полете…
В 1935 году я вернулся в родной город и стал работать в Нижневолжском отделении кинохроники.
Однажды меня вызвал директор студии Василенко.
— На Каспии унесло группу рыбаков. Летчик Казаков вылетает на выручку. Поезжай в Астрахань. Там с ним встретишься.
После происшествия в Спасске я, честно говоря, не испытывал особой тяги к полетам. Но задание есть задание, надо лететь.
В Астрахани я уже не застал Казакова — летчика, который не раз снимал с льдин унесенных в море рыбаков. Мне сказали, что Казаков будет ждать меня в Гурьеве. Чтобы не задерживать пилота, я полетел на маленьком самолете-амфибии «Ш-2» в Гурьев.
Но, видимо, в нарушение теории вероятности, на мою долю было отпущено непропорционально большое количество происшествий, в особенности воздушных.
Мы стартовали с астраханского аэродрома и полетели над Волгой. Река разлилась на множество протоков. Желто-бурые джунгли камышей проносились под крылом нашей амфибии. Пасмурная, серая погода. Унылый пейзаж не предвещал ничего хорошего. Не успели мы отлететь от аэродрома, как что-то со звоном отскочило от мотора и полетело вниз, в Волгу.
Самолет бросило в сторону и стало кренить набок. Вот когда случай в Спасске показался мне небольшим приключением: на этот раз рука не нашла на комбинезоне кольца.
Парашютов у нас не было. Мне стало жарко.
Но не успел я по-настоящему испугаться, как послышался сильный треск и скрежет, свист камышей, рассекаемых фюзеляжем… Я почувствовал резкую боль в коленях.
Затем стало очень тихо, и вдруг я услышал, как пилот и бортмеханик, придя в себя после посадки, выражают свои чувства в неудобной для печати форме. У бортмеханика на лбу вздулась огромная шишка, а у пилота текла из носа кровь.
Места здесь безлюдные, мы могли просидеть в камышах много дней. Пожалуй, Казакову после спасения рыбаков пришлось бы разыскивать и нас.
Но, к счастью, нашу неудачную посадку видел один из местных рыбаков. Он с трудом разыскал покалеченную машину в густых зарослях камыша. Через несколько часов за нами прилетели на другом самолете.
В Гурьев я попал только через сутки. Казаков уже устал ругаться. Я в сердцах высказал Казакову свои претензии к авиации:
— Или вы летать не умеете, или самолеты негодные!
— Постой, постой! Не горячись, — возразил Казаков. — Ты еще оценишь авиацию. А потом — считай, что тебе повезло: два раза попал в аварию, жив остался, ноги и руки целы. Теперь летай сто лет: ничего не случится!
Сейчас по сравнению с современными машинами самолеты тех времен кажутся весьма примитивными. Но тогда они представлялись нам чудом века. Ничего удивительного: пройдет десяток-другой лет, техника сделает новый рывок вперед, и красавцы самолеты, которыми мы восхищаемся сейчас, тоже будут казаться несовершенными средствами передвижения.
Да, Казаков был прав. Авиацию я еще не успел оценить. Полеты с Казаковым убедили меня в этом.
В первый день мы семь часов патрулировали над закованной в лед прибрежной частью Каспия и ни с чем возвратились на аэродром. Летчик отыскал рыбаков только на второй день. Далеко в море мы увидели небольшую белоснежную льдину, на которой зловеще чернели какие-то точки. Казаков спустился пониже: с телег медленно поднялись фигуры людей, они отчаянно махали нам. Летчик сбросил рыбакам продукты и полетел обратно.
— На такую маленькую льдину сесть невозможно, да? — спросил я Казакова.
— Можно. Но вас я оставлю на аэродроме.
Вот те раз! Я стал горячо возражать, ссылаясь на задание киностудии.
— Вы видели, рыбаки измучены. Надо как можно скорей снять самых слабых. А вы будете занимать место. В следующий полет я вас возьму.