Страница 22 из 43
— Шеф требует Сосновского, — коротко сказала Зося.
Один из охранников бросился выполнять приказание. Через минуту Роберт в своих ботинках неуклюже шагал вслед за переводчицей.
— Вы можете не ходить в контору, — не оборачиваясь, сказала пани Зося. — Это я вас вызвала. Слушайте внимательно. Вчера на станцию тайно прибыли немцы из «абвергруппы сорок семь». Это контрразведка. Я подслушала их разговор. Они говорили о вас. Видимо, скоро вас арестуют. Уходите немедленно.
Пани Зося остановилась. Теперь из проходной их не видели.
— Я не знаю, кто вы, — сказала переводчица. — Но я верю вам. Вам кажется странным, что я… Словом, вы, наверно, плохо обо мне думаете. Наверно, мы никогда не увидимся. Прошу вас, не думайте обо мне плохо.
Она протянула Сосновскому руку в лайковой перчатке. От пани Зоей пахло дорогими духами. Рука пани легла в широкую, крепкую ладонь Сосновского.
— Прошу вас, не думайте обо мне плохо! — повторила переводчица.
— Спасибо вам за все, — сказал Роберт.
— Вы славный человек, — сказала Зося. — Еще когда вы впервые пришли к шефу…
Топот сапог прервал пани Зоею. Наряд немецких часовых, чеканя шаг, шел вдоль насыпи на развод.
— Прощайте, — сказала переводчица. — Прощайте. Пожалуйста, не думайте обо мне плохо.
Из дневника Роберта. «Зося Вишневская оказалась права. Мы больше не встретились. Я слышал, что потом она неожиданно исчезла. Я так и не узнал, что заставило ее пойти к немцам. Мы ведь редко встречались. Однажды разговорились после концерта, но это не сблизило нас. Зося чувствовала себя очень скованно. Вероятно, опасалась, что я ей не доверяю. Да, собственно, так оно и было. Я часто вспоминал пани Зоею и надеялся, что мы все-таки встретимся, но этого не случилось.
В тот день, 13 марта, я успел сказать военнопленным, чтобы они все немедленно уходили в лес. Шурика я не увидел, но, к счастью, у столовой встретил Машу и рассказал об «абвергруппе».
— Товарищ Роберт, — сказала Маша, — я знаю этих немцев. Их шесть человек, и гестаповцы с ними. Они обедали у меня.
— Постарайся подслушать, что они говорят, — посоветовал я.
Костромина к тому времени достаточно хорошо знала немецкий язык. Маша выглядела взволнованной. Не за себя боялась — за Шурика.
— Уходите и вы, товарищ Роберт, — сказала Маша. — Уходите. А мы как-нибудь постараемся…
Я крепко обнял Машу. Трудно им придется, этим девчонкам и мальчуганам. Маша заплакала.
— Ну, к чему слезы? Все будет хорошо.
Что я еще мог сказать, кроме этой фразы? Тяжело было и мне расставаться с друзьями.
Я не ушел из Лиды в тот вечер. Не мог оставить электростанцию целой. Партизанское командование придавало особое значение нашей диверсии. Обдумав положение, я пришел к выводу, что немцы не будут спешить с арестами. Во-первых, у них не могло быть прямых улик. Во-вторых, сначала они установили бы слежку. В моем распоряжении оставался один вечер. Сорока килограммов тола, которые я успел принести в бункер, могло не хватить для полного уничтожения станции. Расчет показал, что если поднять давление в котлах, они могли сдетонировать и удвоить силу взрыва.
Я наскоро забежал в дом, оделся потеплее. Александра Иосифовна и ее детишки — Вальдек и Ванда — с удивлением наблюдали за моими спешными сборами.
Много хлопот причинял я этой дружной семье. Теперь им предстояло пережить из-за меня очень неприятные минуты. После взрыва сюда ворвутся гестаповцы. Я вызвал хозяйку в сени.
— Александра Иосифовна, берите детей, все необходимое и уходите. У вас ведь есть в деревне родственники?
— Хорошо, я сейчас же уйду, — покорно ответила Александра Иосифовна. — Разве я не понимаю?
Сколько нам, подпольщикам, приходилось встречать вот таких замечательных помощников — настоящих русских людей, неприметных с виду, молчаливых, скромных! Какой отличались они самоотверженностью, смелостью, каким благородством! Не будь их поддержки — разве могли бы мы добиться успеха?.. Многие из них не могли сражаться против захватчиков с оружием в руках. Но их ненависть выливалась в наших действиях».
Вернувшись на электростанцию из дома Александры Иосифовны, Роберт отозвал в сторону Семена Павлова. Кочегар, заложив за спину узловатые руки, молча выслушал товарища.
— В общем, Семен, решай сам. Сегодня я взрываю электростанцию. Хочешь — идем к партизанам, не хочешь — не путайся под ногами. Думать некогда.
Павлов, сморщив скуластое лицо, все же потратил несколько секунд на раздумье.
— Ладно, — наконец сказал он. — Давай командуй.
В зале гудели, отпыхивались паром машины. Солдат из охраны дремал под балюстрадой. Зоне, сидевший наверху, у пульта, не мог его видеть. Роберт, сняв свои громыхавшие по бетону ботинки, в шерстяных носках неслышно подошел к унтеру. Взял автомат, кивнул Павлову. Кочегар навалился на охранника, стиснул немца своими лапищами.
Инженер, не услышавший под балюстрадой ни звука, внезапно увидел перед собой дуло «шмайсера».
Павлов, обыскав немца, вытащил пистолет, молча привязал диспетчера к стулу и сунул ему кляп из пакли: сиди.
Уже пробило двенадцать. Приходилось спешить. Павлов, ожесточась, бросал уголь в полыхавшие белым пламенем топки. Давление в запасных козлах быстро возрастало. С трех атмосфер оно уже поднялось до десяти, а стрелки манометров продолжали свое движение. Павлов то и дело поглядывал на приборы — ждал, когда стрелки коснутся красной черты. Роберт, согнувшись под тяжестью мешка, внес взрывчатку в машинный зал, уложил ее под центральной машиной. Павлов махнул рукой: пары подняты до предела. Пора. Роберт разжег фитиль, приложил к бикфордову шнуру.
По двору подползли к проволоке. Защелкали острые зубы кусачек. Через пять минут уже бежали в темноте по улицам Лиды. Спотыкались, падали на скользкой дороге. Шоссе переползли по-пластунски, опасаясь патрулей. Краем кладбищенской рощи пробрались к реке Лидейке, скованной тонким ледком.
Роберт взглянул на часы. Прошло двенадцать минут.
— Сеня, если взрыва не будет, я вернусь…
И тут увидели: там, где было здание электростанции, темноту расколол огонь. На языках пламени поднялась крыша и стала падать, разваливаясь на куски. Запоздавший грохот взрыва потряс воздух, и вслед за взрывом завыла сирена. На шоссе послышался гул моторов.
Разделись, обрывая пуговицы, и в одном нательном белье бросились в Лидейку. Расталкивая ладонями колючий ледок, перешли речку вброд, держа над головой узелки с одеждой. Роберт сильно замерз. Павлову пришлось втаскивать товарища на берег. Здесь ждала их неожиданность — болото, тянувшееся от левого берега Лидейки, чуть ли не до самой кромки лесов успело протаять.
Раздетые, проваливаясь то и дело в «окна», цепляясь за кочки, на едком морозном ветру, около часа шли они по болоту. Задыхались. Каждая минута замедления могла им стоить жизни. И не от немцев исходила уже опасность, а от этого пропахшего гнилью предательского болота.
Когда выбрались к лесу, едва хватило сил одеться. Но теплее не стало, намокшее белье жгучей броней сковало тело. О костре не могло быть и речи. Напрягая последние силы, побрели лесом к Мисиковщине — деревне, где могли встретить партизан.
Из дневника Роберта. «Партизан мы все-таки отыскали. А на следующий день я свалился в горячке. Помню лицо человека в белом халате, склонившегося надо мной. Где я мог видеть его? Память подсказала все-таки: терапевт Хивисевич, а встретились мы впервые в гетто. Значит, порядок, в партизанском госпитале…
Долго я пролежал. Опыт врачей и лекарства, которые поступали из Лиды, помогли мне встать на ноги. Однако я. был еще очень слаб. Тяжелое воспаление легких не прошло без последствий. Летом 1943 года наш отряд должен был уходить в Литву. Фашисты начали блокаду белорусских лесов. Партизаны едва сдерживали натиск карателей. Опасаясь окружения, командование приказало отряду отойти от Лиды. Рейд нужно было провести спешно, иначе отряду грозила гибель.