Страница 27 из 75
И, глядя во все глаза, осторожно двинулась вниз. Но до самого низа не дошла — какой-то куст вцепился ей в юбку.
Пальцы ее быстро заработали, но юбка была длинная, широкая, и едва она отцепляла одну колючку, как сейчас же цепляла другая. Не приведи Господь порвать юбку!
— Угораздило меня влезть в терновник! — сокрушалась Феникс. Уж вы, колючки, свое дело знаете. Разве кого пропустите, как же, жди! А мои-то старые глаза не разглядели, я-то думала, вон стоит такой маленький зеленый кустик…
Наконец она высвободилась, вся дрожа, и, чуть передохнув, нагнулась за своей тростью.
— Солнце-то как высоко! — воскликнула она, выпрямившись, и глаза у нее заслезились. — Небось засветло и не дойду.
Под горкой тек ручей, а через него было перекинуто бревно.
— Вот она где, смертушка, меня поджидает! — сказала Феникс.
Она подняла правую ногу, встала на бревно и зажмурилась. Одной рукой она подхватила подол, а другую, с тростью, вытянула вперед и, размахивая ею, как тамбурмажор на параде, двинулась вперед. Потом открыла глаза — слава Богу, она была на другой стороне ручья!
— Не такая уж я, выходит, и старая, — сказала она.
Однако села передохнуть. Раскинула вокруг себя подол юбки, сложила на коленях руки. Над ней жемчужным облаком нависла омела. Глаза она закрыть не решалась, и, когда какой-то малыш поднес ей на тарелке кусок слоеного пирога, она с ним заговорила.
— Вот спасибо-то, в самое время, — поблагодарила она. И хотела взять кусок, но рука ее повисла в воздухе — пирог исчез.
Феникс вышла из-под дерева, и тут ей пришлось пролезать под изгородью из колючей проволоки. Надо было встать на колени, вытянуть вперед руки и ползти, цепляясь за землю пальцами, как младенец, который пытается вскарабкаться по ступенькам. Но она громко твердила самой себе: нельзя, никак нельзя ей порвать платье, потому что другого уже не сшить, и нет у нее денег заплатить, чтобы отпилили ей руку или ногу, если она тут напорется на шипы.
Но она благополучно пролезла под изгородью и поднялась на краю убранного хлопкового поля. Посреди пурпурной стерни стояли большие высохшие деревья, точно однорукие негры. На одном сидел канюк.
— Ну, чего пялишься? — прикрикнула на него Феникс и пошла вперед по борозде.
— Хорошо, быки об эту пору в загонах, — бормотала она, поглядывая по сторонам, — и Господь милостив и определил всем своим змеям зимой свернуться в клубок и спать. И слава те Господи, нет вон на том дереве двуглавой змеи, а ведь вилась она по стволу, своими глазами видела, когда проходила тут летом. И как только меня тогда мимо этого дерева пронесло!
Кончилось убранное хлопковое поле, потянулось убранное поле кукурузы. Сухие стебли шептались и качались над ее головой.
— Ну, пойду я теперича плутать, — сказала Феникс, потому что не было через поле тропы.
И тут явилось перед ней что-то высокое, худое и черное.
Ей показалось — человек. Может, решил кто поплясать на раздолье? Она стояла, не двигаясь, и прислушивалась. Ни звука. Этот Черный молчал, как привидение.
— Эй ты, привидение! — громко крикнула она. — Это чей же ты дух, а? Не слыхала я, чтобы кто-то в здешних местах помер.
Не ответил ей лохматый, знай, пляшет на ветру.
Крепко зажмурившись, Феникс протянула руку и дотронулась до его рукава. Нащупала пиджак — внутри была пустота, холодная, как лед.
— Пугало! — сказала она. И лицо ее просветлело. — Видать, пришла мне пора отправляться на тот свет, — со смехом продолжала она. — Ничего-то я не вижу, ничего-то не слышу. Совсем старая стала. Я таких стариков и не встречала. Пляши, чучело несуразное, а то давай попляшем вместе!
Феникс дрыгнула ногой, нижняя губа у нее чуть отвисла, и она с важным видом качнула туда-сюда головой. Сухая шелуха закружилась струйками вокруг ее подола.
И побрела дальше сквозь шепчущиеся стебли кукурузы, раздвигая их своей тростью. Добрела до конца поля, до проселка, где между красными колеями серебрилась под ветерком трава. А вокруг, ни на что не обращая внимания, словно они невидимки, разгуливали грациозные куропаточки.
— Надо мне поспешать, — сказала Феникс. — Дорога теперь пошла ровная. Знай себе шагай.
И она пошла по дороге, протянувшейся через тихие голые поля, через рощицы, серебрящиеся в увядшей листве, мимо хижин, отбеленных солнцем и непогодой, с заколоченными дверями и окнами — точно сели рядком вдоль дороги старушки подремать.
— Ну и пусть себе спят, а я мимо пройду, — сказала Феникс, решительно мотнув головой.
В лощине тихо струился из полого бревна родник. Старушка нагнулась и попила.
— Амбровое дерево воду сластит, — сказала она и попила еще. — Знать бы, кто обустроил этот родничок, — я еще не родилась, а он уж тут был!
Проселок спустился в болотистую низину, с каждой ветки здесь белым кружевом свисал мох.
— Спите крепко, крокодилы, — шла и приговаривала Феникс, — спите, спите да пускайте себе пузыри.
Немного дальше проселок влился в большую дорогу, и она пошла вниз, вниз меж двух высоких зеленых откосов. Наверху смыкали ветви вечнозеленые дубы, и было тут темно, как в пещере.
У канавы из высокой травы выскочил черный пес, язык у него свисал чуть не до самой земли. А Феникс шла и думала о чем-то своем и совсем не была готова к такой встрече, и, когда пес подбежал к ней, она только легонько ткнула его своей тростью. И пошла дальше, точно травинка закачалась на ветру.
Но тут, в низине, на нее нашло словно бы забытье. И было ей видение, и она подняла руку, только ни до чего не дотянулась, и рука упала вниз и потянула ее за собой. И теперь она лежала на дороге и рассуждала сама с собой.
— Он тебя попутать хотел, этот черный пес, — говорила Феникс, — выскочил на тебя, старую, из травы, а теперь сидит, хвост кренделем свернул да еще лыбится.
Лежала она лежала, покуда не появился на дороге белый человек, охотник, совсем еще молодой парень, с собакой на поводке, и наткнулся на нее.
— Чего это ты тут лежишь, бабуля? — со смехом спросил он.
— Опрокинулась вот на спину, мистер, как июньский жук, да жду, кто меня поднимет, — ответила она, протягивая ему руку.
Он поднял ее, качнул в воздухе и поставил на землю.
— Чего-нибудь сломала, бабуля?
— Нет, мистер, хоть и стар бурьян, да крепок, — сказала Феникс, переведя дух. — Вы уж меня извиняйте за беспокойство.
— Где ж ты, бабуля, живешь? — спросил он, а псы тем временем рычали друг на друга.
— Далече, мистер, за горой. Отсюда и не видать.
— Домой путь держишь?
— Да нет, мистер, в город.
— В такую даль! Я и то туда пешком не хожу, если только дело важное есть. — И он похлопал по своей набитой охотничьей сумке; из нее свисала скрюченная лапка куропатки, клюв ее горько изогнулся, свидетельствуя о том, что птица мертва. — Шла бы ты домой, бабуля.
— Да в город мне надобно, мистер, — сказала Феникс. — Срок пришел.
Тут охотник опять засмеялся, так громко, что все зазвенело вокруг.
— Знаем мы вас, цветных! Уж вы не упустите случая поглазеть на Санта-Клауса!
Но Феникс вдруг замерла. Глубокие борозды морщин разбежались во все стороны по ее лицу и словно закаменели — прямо у нее на глазах из кармана охотника выскользнула и упала на землю блестящая монетка. А он все расспрашивал ее.
— Сколько же тебе лет, бабуля?
— Да разве их сочтешь, мистер! — отвечала Феникс.
И вдруг она громко вскрикнула и захлопала в ладоши.
— Пшел отсюда, пес! Нет, вы только гляньте! — Феникс засмеялась, будто пришла в восторг от этого пса. — Ишь какой, никого не боится. Образина черная! — И шепнула: — Шуганите его!
— А ну пошел отсюда! — крикнул охотник. — Ату его, Пит! Ату!
Собаки понеслись друг за дружкой, а охотник за ними. Он швырял в них сучьями, и Феникс даже услышала выстрел. Но она в это время уже начала клониться вперед, все ниже и ниже, и веки у нее опустились, как будто она наклонялась во сне, а подбородок чуть не уткнулся в колени. И рука выскользнула из складки фартука желтой ладошкой кверху. Пальцы скользнули по земле к монетке так легко и бережно, точно она вынимала яйцо из-под курицы. Потом она медленно выпрямилась — монетка уже была у нее в кармане. Над ее головой пролетела какая-то птичка. Губы Феникс зашевелились.