Страница 103 из 104
Когда инженеру позволили покинуть лечебницу, господин Софийский стал временами захаживать в их бедный дом, каждый раз вводя Елизавету в непочтительное оцепенение.
Какое счастье, что река вскрылась, и материалы, заказанные зимой, наконец-то пришли. Теперь она спешно и с удовольствием работала над обстановкой, решив сменить ее полностью. А то ведь и сам его превосходительство сколько раз говорил:
– Больно бедно живешь, Романов. Не по статусу вовсе.
Как тут со стыда не сгореть?
Помогала Елизавете новая прислуга, неумелая, но веселая девчонка из простого люда. Француженка покинула дом с первым же пароходом, увозя с собой обширный багаж воспоминаний. Одиль Мерсье никому о том не сказала, но вернувшись домой, она намеревалась написать мемуары о страшной и дикой жизни на восточной границе Российской империи.
Выйдя из лечебницы, Романов в первый же день безжалостно сжег в камине все свои расчеты, связанные с железной дорогой, и перевел все внимание на водопровод.
Подождав, когда долгая стрелка достигнет восьмерки, инженер открыл вентиль:
– Ну же, с богом!
В трубе слышалось слабое сипение.
Романов, прижав руки ко рту, прикусил их зубами.
– Не печальтесь, Анатолий Васильич. Это уже хоть что-то. Трубы то сколько по зиме простояли, может, мы и не все заштопали, – ободрил мастеровой.
Сипение сменилось клокотанием. Из трубы потекла вода.
***
В манящий воскресный день Деникин не намеревался идти в управу, однако, тем не менее, провел его весь в работе.
Время до полудня он занял взятыми в управе книгами, а после несколько часов перебирал, раздумывая над ними, скопившиеся дела.
Уже вечерело, когда он поднялся и вышел на улицу.
– Здравствуйте, господин полицмейстер, – вежливо поклонился ремесленник, мастеривший в погожий день прямо на улице.
Деникин прикоснулся к фуражке и обернулся купить у бродячей торговки букет желтоглазых одуванчиков. Ушлые люди! Нарвала прямо на улице, а теперь продает. Однако полицмейстер еще не стал столь мелочным, чтобы пожалеть копейку и самому заняться сбором цветов, перепачкавшись в вязком соке.
Осторожно держа липкий букетик, он шел в сторону храма. Разумеется, он спешил не на службу, а точно наоборот – рассчитывал, что большинство прихожан уже разошлось. В вопросе безбожия Деникин хранил себе редкую верность.
В пути полицмейстера обогнал удивительный экипаж архитектора, увозящий самого Миллера и Малинина, адъютанта Софийского.
– Доброго вечера, господин Деникин!
– И вам доброго, господа!
Ершов бы сейчас разразился тирадой на две четверти часа, вздрагивая от любопытства.
Деникин продолжил путь. Адъютант вызвал в памяти своего патрона, и на ум тотчас же пришли слова последнего, веско сказанные на исходе зимы.
– Говорю прямо и лишь раз. Я не стану отсматривать каждый ваш шаг. Вершите закон по своему разумению. Мне же нужно лишь одно. Если город говорит о преступлении, то виновные должны быть наказаны. Не важно, как. Можете даже, как Петро, проехать по улицам с мешком голов, если считаете, что так достигнете цели...
Точно такое же напутствие наверняка получил и прежний полицмейстер. Однако Деникин надеялся, что это станет единственным, что объединит их пути.
Дойдя до знакомой могилы, Деникин уложил букет и присел на лавочку, сколоченную рукастым отцом покойного.
Вся шумная и говорливая семья приходила сюда очень часто, и порой они даже пересекались. Этого Деникин не любил. Ему нравилось оставаться с другом наедине.
– Ну, здравствуй, Семен! Как ты тут? Скучаешь? А я вот цветочки тебе обновил, – вслух сказал Деникин. – Нет, я не сам их рвал, ты даже и не надейся. Представляешь, Семен, говорят, что на следующем пароходе ко мне приедет помощник… Тревожно. Он ведь точно станет соваться в мои дела. Как ты полагаешь?
Деникин протянул руку и коснулся белого памятника. Как будто Ершов там, где он теперь находился, и впрямь мог услышать его слова и ощутить теплое прикосновение.
«Потеря, от которой вы никогда не оправитесь…»
Деникин осекся и замолчал, чувствуя, как в глазах вновь, недостойно для полицмейстера, кипят слезы.
***
Погожий день сменился теплым вечером, а тот, в свою очередь, намеревался вскоре уступить место непредвиденно свежей ночи.
В центральных кварталах зажглись теплым светом электрические фонари. На окраинах разгоняли тьму масляные.
Башенные часы, отставшие на четверть часа с тех пор, как их подвели в прошлом месяце, показывали четверть девятого.