Черное дерево

– Честно сказать, я ничего не поняла, сеньор…

– Александер… Давид Александер… Видите ли… – он замялся. – Дело в том, что нужно найти так называемую «Группу Черное Дерево» – он замолчал, перевел дыхание и, собравшись, продолжил. – Мне сказали, что вы могли бы свести меня с этой группой…

– Что я смогу свести вас с «Группой Черное Дерево»?.. –Миранда Брем удивленно округлила глаза. – Мне больно говорить вам это, но кто–то очень жестоко посмеялся над вами… Происшедшее с вашей женой, конечно же, ужасно и плачевно то, что в добавок к этому кто–то внушил вам безосновательные надежды… Ели бы у меня была хоть крохотная возможность помочь вам, то оказала бы эту помощь. Родители моих учеников, как правило, люди влиятельные. Я могла бы свести вас с ними, если это так нужно…– она зажгла сигарету, запястье у нее было сильное, а все жесты плавные и даже изящные. – Что касается этой группы… Ни какой полезной информации для вас у меня нет, разве что разные неопределенные сплетни…

Несколько секунд Давид смотрел на нее молча, страстно желая заглянуть в глубину ее мыслей.

Она это поняла и спокойно выдержала его взгляд, не отвела глаза в сторону. В течение этих секунд, что показались бесконечными, в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь нестройным детским хором, распевавшим в глубине сада какую–то песенку. Давид глубоко вздохнул и встал.

– Хорошо… – обреченно произнес он. – Полагаю, что никакая женщина не оставит другую без помощи в подобном положении. Сожалею, что побеспокоили вас, сеньорита… Хорошего вечера!

– И вам хорошего вечера и удачи, сеньор.

Они вышли, а девушка осталась сидеть и продолжала курить, и пока они шли через сад, а затем садились в автомобиль, она наблюдала за ними через окно.

Уже выехав на шоссе, Ериксон, не поворачивая головы, уверенно произнес:

– Лжет!

Какое–то время она наблюдал за рекой, медленно несущей свои воды на север, на встречу с озером Чад.

Наверное, боль ее была бы сильнее, как и надежда, впрочем, знай она, что в трехстах километрах ниже по течению в это же самое время Давид спал в своей комнате, чьи окна выходили на реку, на противоположный берег все той же реки Чари.

Восход солнца застал их на подступах к реке, пересечь ее у них не получилось.

Несмотря на то, что Амин, ливиец и еще два охранника провели всю ночь в поисках какой–нибудь пироги, плота или лодки, ничего подходящего, на чем можно было бы переплыть эти воды, переполненные крокодилами, найти не удалось.

Наконец, когда уже солнце поднялось над горизонтом, Сулейман решился ворваться в крохотную хижину, стоящую у берега на сваях и соединенную с ним шатким деревянным мостиком. В хижине, в самом дальнем и темном ее углу они нашли пару скрючившихся от страха перед огромной винтовкой суданца, стариков, более похожих на живые скелеты, чем на людей.

– Отвечай, старик! – орал суданец. – Где твоя лодка?

– Дети забрали…– едва слышно прошептал он. – Поплыли на озеро за содой… В это время года все лодки на реке заняты в торговле содой…

Сулейман повернулся к Амину.

– Это верно?

Негр неопределенно пожал плечами.

– Если он так говорит… В округе на десять километров не осталось ничего, чтобы могло плавать, и правда, что шахты Канема, где добывают соду, работают сейчас в полную силу.

– И о чем же ты думал тогда, придурок? За что я тебе плачу?

Амин претворился, что ничего не слышал.

– Не велика проблема, – ответил он. – Нужно лишь сбить плот и этой ночью перебраться на противоположный берег.

– И всего лишь? – иронично переспросил суданец. – И из чего же мы сделаем этот плот? Собираешься рубить деревья на виду у всех, кто будет проходить по этой дороге? А если нас спросят, то мы так просто и ответим: Не беспокойтесь, так уж случилось, что у нас в этой хижине спрятано двадцать рабов и мы хотим перевезти их на противоположную сторону… Все очень просто, правда?

Но Амин продолжал делать вид, что ничего не слышит, а затем вдруг громким голосом начал говорить, при этом не смотрел ни на кого, словно разговаривал сам с собой или со стеной, и тем самым выказывал полное презрение к своему патрону:

– Хижина из дерева, – потопал ногой по полу. – мебель, перегородки, пол… столбы, на которых она стоит – все это дерево, хорошее дерево, что не тонет.

Сулейман, обернувшись к старухе, приказал:

–Иди наружу и начинай стирать одежду! И если кто–то, проходя мимо, спросит, что за шум, скажешь, что это муж пол делает… А если скажешь больше, то этот негр снесет тебе голову одним выстрелом, а я сверну шею твоему старику… Ясно?

Глаза женщины наполнились слезами, но она ничего не ответила. Встала, вытащила из угла охапку тряпья и вышла наружу, на берег, чтобы начать стирать.

– А сейчас всем работать! – рявкнул Амин. – Этой ночью у нас будет плот…

Все начали разбирать хижину при помощи мачете, досок, импровизированных молотков. Работой руководил Амин, про которого можно было бы сказать, что он ничего в жизни другого не делал, кроме как все время строил плоты при помощи веревок и кусков дерева.

И по мере того, как пол исчезал, рабы перебирались на бревна, служившие каркасом для хижины, и вынуждены были сидеть там, каким–то образом удерживая равновесие, подобно курам на насесте или обезьянам, висящим на ветвях, что не позволило им использовать случившийся день отдыха, единственный, какой выпал за все время перехода.

Иногда кто–нибудь из них засыпал, даже находясь в таком не удобном положении, и падал в воду, утаскивая за собой ближайших своих соседей, но все это заканчивалось тем, что Сулейман, проклиная всех и вся, начинал работать своим кнутом направо и налево, и оставшиеся наверху спешили вытащить из воды упавших.

Надия обхватила руками деревянную балку и старалась ни на что не обращать внимания, час за часом равнодушно наблюдала за рекой, рассматривала степь на противоположном берегу, крокодилов, дремлющих на солнце, цапель, величественно вышагивающих на отмели, зимородков–рыболовов, нырявших в мутные воды в поисках добычи и одинокого ястреба, без устали кружащегося у края облаков…

Сколько раз они занимались любовью на берегу похожей реки жарким африканским полднем в невысокой траве, после долго купания, а иногда и в самой воде?..

– А если в это время к нам подкрадется крокодил?

В ответ она громко рассмеялась:

– Тогда нас съедят вместе, но, пожалуйста, сейчас стой рядом…

Он так и стоял, обняв ее, прижавшись к ней, пока голова не начинала кружиться, и воздуху не хватало, и они погружались в воду, задыхаясь от наслаждения.

Это так прекрасно – ощущение любви в воде! И на траве тоже, и в постели, и в том желтом фургончике, оборудованном специально, чтобы случайные прохожие и полицейские ничего не заметили.

В тот день, когда они его купили, Давид решил провести эксперимент, припарковавшись в самом центре Абиджана, на площади Лапалюд.

– Ты что, сошел с ума?..

– Если нас поймают и посадят в тюрьму, то пусть это будет здесь, где твой отец сможет нас вытащить, и, к тому же, верну «рулот» тому типу, что мне его продал, поскольку нам не подходит…

Она закрыла глаза и совершенно отчетливо в своих воспоминаниях увидела причудливые фигуры из теней, что легли на потолок фургона, раму окна, с задернутыми плотно цветными занавесками, каждую заклепку кузова, дверные петли в шкафу, вентилятор, бесшумно вращающийся в правом углу… Все, что рассматривала в течение тех незабываемых часов, самых прекрасных в ее жизни – воспоминания зрительные и воспоминания чувственные: не ровного дыхания, усиливающегося с каждой минутой, запаха их тел, запаха их «обоих», соединившегося в один – удивительная смесь запаха мужчины и женщины, черной и белого, одеколона и духов, табака и секса… Запах, который ни с чем нельзя спутать, возбуждающий их обоих, поднимающий желания на небывалую высоту, заставляющий смеяться, обливаться потом и задыхаться.

И вот сейчас она сидит в смешной позе, прижавшись к деревянной балке, наблюдая за тем, как вода струится под ногами, уставшая и голодная, дурно пахнущая потом и дорожной пылью, с трудом преодолевающая естественный стыд перед тем, что приходится справлять нужду на глазах еще двадцати заключенных, что вынуждены поступать таким же образом, слыша со всех сторон запах не мытых тел ее «товарищей» по несчастью.