Черное дерево

– Это – секрет. Я обещал не рассказывать об этом. Мне лишь сказали, что «Эриксон либо набирает наемников, либо сам занимается торговлей рабами, либо представитель Организации Объединенных Наций… Идите к нему сами и попытайтесь узнать…»

– И если бы получилось, что я не тот человек? Если бы я оказался торговцем, что тогда?

Давид промолчал. Казалось, что он даже не слышал вопроса.

Допил свой коньяк, поставил бокал на стол.

– Могут европейцы участвовать во всем этом?

– Мне больно это говорить, но да, – ответил швед. – Ну, не напрямую, не в качестве охотников за рабами, но известно, что некоторые руководят этим бизнесом из Каира, Хартума и Аддис–Абебы… Есть также пилоты, что перевозят человеческий товар на последнем этапе, капитаны кораблей, водители грузовиков…

Но хватка этих европейцев начинает чувствоваться где–то гораздо выше, на международном уровне. Каждый раз как в ООН собираются принять какие–нибудь резолюции или одобрить действия, затрагивающие интересы некоторых стран, не возражающих против рабства, кто–то всегда вмешивается… Кто–то, кто при других обстоятельствах всегда размахивает знаменем за свободу и равенство, и за права человека… И знаете почему? – он замолчал и пауза тянулась довольно долго, словно он специально хотел добиться определенного театрального эффекта. – Причина одна и та же, что движет этим миром, друг мой… Это – нефть! – закончил он с ударением.

– Нефть?

– Именно, нефть. Все эти княжества и эмираты на Аравийском полуострове владеют нефтяными разработками. А всем этим принцам и эмирам ох как нравятся рабы… И не для того, чтобы заполучить свежее мясо для своих гаремов, или удовлетворить свою вечную похоть и понасиловать девочек… Нет, дело тут в другом – это скорее историческая традиция, врожденная необходимость чувствовать себя выше, чем остальное человечество. Несмотря на все их «Кадиллаки» из золота, несмотря на пару сотен жен и полный дворец льстецов, все эти шейхи страдают комплексом неполноценности.

Причина? Все та же нефть, которая превратила их из грязных пастухов, живших по законам средневековья, в могущественных хозяев этого мира, кто в состоянии угрожать цивилизованным народам, указывая на то, что стоит им только перекрыть этот поток энергии, то…

Но в глубине души, под всеми этими холёными покровами, они прекрасно понимают, что остаются совершенно невежественными и без чужой помощи не смогут извлечь и капли той самой нефти, без которой они естественно не смогут щеголять своими богатствами. Они приезжают в Европу и тратят целые состояния в казино Монте–Карло, но все равно ощущают на себе такие же взгляды, как если бы люди вокруг них смотрели на ярмарочную мартышку. И если вдруг Человечество перестанет нуждаться в нефти, то они там, в пустыне своей, умрут от голода…

– И что общего все это имеет с рабством?

– Наивысшее наслаждение властью, которое может испытать человек, возникает, когда он становится абсолютным, без каких либо моральных и физических ограничений, хозяином жизни других человеческих существ, когда он может распоряжаться ими по своему усмотрению: кормить, когда в голову взбредет, убивать, когда надоедят. Знаете, что некоторые покупают специально молодых мужчин, сильных, выносливых, хороших бегунов, чтобы затем устроить охоту на них, будто это какие–нибудь антилопы?

– Нет… Не верю…Даже если вы поклянетесь, все равно не верю… Такого быть не может, потому что… Потому, что просто не может быть.

– Если когда–нибудь, по каким–нибудь делам приедете в Лондон, загляните на третий этаж дома 49 по Воксхол Бридж. Спросите там полковника Патрика Монтгомери – секретаря «Общества против рабства», передайте ему, что вы пришли по моей рекомендации. Он сможет рассказать много интересного, покажет неопровержимые документы и фотографии, от которых волосы становятся дыбом. В нашем мире, современном и технологичном, когда человек собирается лететь на Луну, в мире, где идет сексуальная революция и где повсеместно курят марихуану, совсем не стесняются признаться в том, что до сих пор существуют миллионы рабов, и более трех тысяч каждый год похищается в Африке, и переправляются, словно звери, в Аравию, – Эриксон поднялся из–за стола.– Будет лучше, если мы пойдем, – сказал он. – Нам уже пора, к тому же подобные разговоры портят мне настроение.

Они вышли во внутренний двор отеля, представляющий собой большой цветник, в центре которого сверкал прозрачными струями маленький фонтанчик. Все комнаты на обоих этажах выходили в этот внутренний сад, что придавало всему зданию необычный для этих мест южноамериканский колониальный вид. Эриксон вошел в четвертый номер, дверь которого всегда оставалась открытой, и вышел со связкой ключей.

Они сели в старенькую «Симку», выкрашенную в голубой цвет.

– Каждый год хочу заменить ее на что–нибудь поновей, – прокомментировал он, – но не могу позволить уродовать новую машину на этих чертовых дорогах.

Они медленно продвигались в толпе велосипедистов и пешеходов, проехали пред отелем «Чадьен», затем выехали на берег реки и двинулись на север, в направлении озера. Большое стадо коров с огромными рогами в форме буквы «V» неторопливо брело перед ними, растянувшись через все шоссе, и пришлось набраться терпения, пока идущим рядом не надоело это шествие, и они не согнали стадо в сторону.

– Это – «фулбе», – объяснил швед. – Люди очень гордые и с дурным характером… Для них независимость значит выгнать стадо на шоссе или на улицу и испытывать таким образом терпение европейца. Если нажмешь клаксон, то они нападут на тебя с палками и камнями, потому что они в своей стране, а ты чужой здесь… Последствия деколонизации…

– Хотите сказать, что лучше бы им оставаться под властью Франции?

– Нет, друг мой… Ни в коем случае. И не это я хотел сказать, и не надо меня впутывать в безрезультатный спор. Ага, вот и тот дом!

Они остановились пред одноэтажным зданием, выкрашенным в желтый цвет и окруженным красивым парком. Изнутри доносились детские голоса, смех и пение. Чернокожая девочка лет двенадцати выбежала им навстречу и открыла калитку.

– Сеньорита Миранда у себя? – спросил Эриксон.

Девочка указала головой на заднюю часть двора. Они пошли за ней следом по дорожке, выложенной камнем, вошли в сад, по которому сновали во всех направлениях с полсотни ребятишек, чей цвет кожи варьировался от белого с волосами, как у альбиносов, до совершенно черного с курчавой головой. Никто из них ростом не превышал одного метра. Некоторые из них сидели на траве вокруг девушки с серыми глазами и распущенными, словно грива, волосами, что распевала довольно приятным голосом какую–то детскую песенку.

Увидев их, она замолчала, возможно смутившись, но спустя несколько секунд, переборов нерешительность, пошла им навстречу через то необычное море детских головок.

– Вы меня искали? – спросила она.

– Прошу прощения, сеньорита… – ответил швед. – Мы хотели бы переговорить с вами наедине. Дело очень важное…

Она указала девочке, открывшей калитку, чтобы продолжила занятия с хором, а сама пошла внутрь дома. Провела Давида и Эриксона в маленький кабинет, оклеенный обоями с изображением ярких цветов, прошла и села за кокетливый столик оранжевого цвета, а гостям предложила расположиться напротив, на двух хрупких с виду стульях.

– Я вас слушаю…

Эриксон начал было говорить, но потом передумал и указал на Давида.

– Лучше будет, если вы сами все объясните…

– Постараюсь быть кратким, – пообещал Давид. – Мою жену похитили в Камеруне, это сделала некая группа охотников за рабами. Мы уверены, что они пересекут Чад в направлении Судана и Аравии. Я приехал сюда в надежде освободить ее…

Миранда Брем смотрела на них со смешанным выражением на лице, что–то среднее межу удивлением и заинтересованностью.

– И ?..

– Надеюсь, что вы сможете помочь мне…

– Я? – удивленно переспросила девушка. – И каким образом?

– Похоже, мы все поняли неправильно, – продолжил Давид с обреченным видом. – Прошу извинить меня, если я ошибся, но также надеюсь, что вы поймете и мое положение: я отчаянно цепляюсь за любую маломальскую возможность.