Ойкумена

- Это не лечение, это изуверство какое-то... - пробормотал Бизо, но Сантели был уверен, что алхимик все в точности запомнил. Зачем рыжая лила в рану 'мертвую воду' - непонятно, но судя по лубку и общей решительности, она определенно знала, что делает. Хотя учитывая состояние Кодуре, ему уж точно ничего повредить сверх имеющегося уже не могло.

Остатки "мертвой воды" лекарша вылила на тряпицу и замотала рану, стараясь не затягивать узлы до упора, чтобы повязка легла достаточно свободно.

Лена сделала все, что было в ее силах, и встала напротив вожака. Руку, политую спиртом (хотя, наверное, правильнее было бы назвать это самогоном), немилосердно рвало когтями острой боли. Казалось, запястье режут раскаленной бритвой. Ноги тряслись, с трудом удерживая девушку. Руки тоже, и от усталости, и от нервов. Все-таки иммобилизовать перелом бедренной кости по памяти, без всякой практики - занятие не для слабых. А пытаясь по мере сил продезинфицировать рану, Елена вообще ожидала, что сейчас ее начнут убивать за издевательство над товарищем. Получается, надо поблагодарить стремное 'котэ', без его когтей не получилось бы так убедительно показать, что она не пытает беднягу.

Бородатый опять же молчал и смотрел на нее, почти в упор. Это был очень внимательный взгляд умного и смертельно опасного человека. В нем не было ни злости, ни насмешки, в общем, ничего такого, чего следовало бы опасаться. Вожак просто смотрел как высшее существо, абсолютно уверенное в своем праве решать судьбу других людей. И если раньше он, кажется, сам немного побаивался чужачку, то сейчас явно относился к ней свысока. Лене очень не нравилось, что кто-то смотрит на нее свысока, пусть и не в физическом плане, особенно мужчина. Очень не нравилось, что ее оценивают, как свинью на рынке, подбивая баланс пользы и расходов - а это отчетливо читалось в умных цепких глазах бородача. Не нравилась перспектива остаться одной среди банды явных отморозков при оружии, привычных к насилию.

Только вот альтернативой ублюдкам была пустошь, покрытая серой травой, с кривыми серыми деревьями, населенная кошмарными тварями. И даже могилы здесь надо было защищать решетками, непонятно от кого - грабителей или того, кто упокоен под каменной плитой. Поэтому Лена изо всех сил старалась держаться прямо, и открыто смотреть в лицо вожаку. Не взгляд во взгляд, это было выше ее сил. Но по крайней мере и не опускать глаза, как покорная овца. Девушка инстинктивно чувствовала, что именно эти секунды по-настоящему решают ее судьбу.

Бородач криво усмехнулся, стукнул перчаткой, которой затыкал рот раненому, по собственной руке, словно выбивая из нее пыль. Снова усмехнулся и махнул перчаткой в сторону телеги.

Глава VI

И они пошли дальше...

В представлении Лены лихие люди в опасных землях должны были гарцевать на бодрых лошадках, сверкая оружием. Однако лошадь у местных была только одна, хотя и ухоженная на вид. Ее не шибко погоняли и не позволяли жрать траву из-под копыт, отсыпая из мешка корм, кажется овес. Телега была заставлена грубо сколоченными ящиками и бочками, связками факелов и еще какой-то снастью, поверх которой расположилась небрежно брошенная рогожа, поверх которой в свою очередь лежал раненый со сломанной ногой. Правил повозкой толстяк в шляпе, похожий на местного колдуна. Точнее он восседал с важным видом на облучке, поскольку лошадь по большей части сама ступала вслед за вожаком. Все прочие топали пешком и, кажется, ждали того же от Лены, как само собой разумеющегося. Идти было тяжело, ноги болели, а икры казались деревянными, но девушка не жаловалась, рассудив, что пока шагается, а там будет видно.

При этом она исподтишка разглядывала попутчиков, а они вполне открыто разглядывали ее, негромко переговариваясь на своем птичьем языке. За исключением брюнетки с шилом на древке, взгляды были скорее заинтересованными. С легкой ноткой подозрения, но скорее по привычке, нежели от конкретных претензий. А вот темноволосая воительница косилась все так же зло, и каждый раз Лену пробирал морозец. Во взгляде женщины отчетливо читалось, что будь ее воля, отточенное шило давно пошло бы в ход.

Солнце карабкалось вверх по небосводу. От попутчиков ощутимо пахло, как и должно пахнуть от людей, которые самое меньшее дня три-четыре не мылись и не снимали, по крайней мере, одежду, а может и доспехи. Скрипела кожа панциря, что на воительнице. Изредка негромко лязгал металл. Упырь с полуоткрытым ртом так и не убрал меч, примостив его на плече острием вверх и поддерживая за рукоять. Клинок тихонько скрипел о кольчужную пелерину, и звук неприятно отзывался в ушах примерно так же, как скрежет иголки по стеклу. Вблизи боец казался еще более страшным, но уже не слабоумным. Взгляд у него был не пустой, а скорее расфокусированный, озирающий все окружающее разом, как широкоугольный объектив.

Неожиданно упырь с мечом обратился к Лене. Девушка снова не поняла ни слова и понуро развела руками, качая головой. Однако про себя отметила, что на сей раз слова звучали несколько по-иному, с картавым растянутым 'р' и смягченными гласными. Кажется, то был другой диалект или даже язык, но из той же группы. И, похоже, воин не мог дышать носом, чем видимо и объяснялся его вечно приоткрытый рот.

Мечник тоже покачал головой, с видом скорее сочувствующим и сделал еще две попытки. Каждый раз фраза звучала коротко и похоже на предыдущие, но менялись произношение и структура слов. Убедившись в полной бесполезности усилий, упырь пожал плечами, и, казалось, забыл о спутнице.

Лена продолжила оценивать 'коллег'.

То, что она попала в какое-то средневековье, причем не земное, Елена решила считать аксиоматичным, то есть до поры не требующим доказательств. Но для медиевала, как она себе представляла эпоху, случайные спутники все равно выглядели одновременно и слишком бедно, и слишком ухоженно. Они были плохо снаряжены и вооружены, даже меч имелся лишь у одного, прочие вооружались копьями, кинжалами и топорами - еще пару на коротких топорищах, в дополнение к секире за поясом бородатого, девушка заметила в телеге. Однако надо сказать, снаряжение и одежда выглядели как вещи, за которыми старательно ухаживают, а там где имелись лохмотья (имелись они много где), все носило следы тщательной, хотя и грубоватой починки. И никаких вшей, насколько могла судить Елена.

Вся банда была обута в короткие сапоги на низких каблуках, одинакового образца и похоже без разделения на левый и правый. Штаны почти привычного фасона, только более свободные, без стрелок и карманов, заправленные в обувь. В общем, ничего похожего на кюлоты или громадные шаровары, которые Лена помнила по книгам. Зато на штанах имелись гульфики, похожие на трусы, что натянули прямо поверх брюк. Гульфики были у всех, даже у женщины с копьем. Наверное, это был не только утилитарный предмет одежды, но и знак принадлежности к чему-то, определенного статуса.

Еды и питья никто не предлагал, и Лена решила, что надо как-то попросить, но когда она уже повернулась к упырю, что-то изменилось. Бородатый вожак забеспокоился, быстро выдвинулся вперед, не снимая руки с топора за поясом. Наклонился, пригладил траву рукой, поднялся, двинулся вперед быстрыми зигзагами, совсем как злое 'котэ' поутру. В банде ощутимо повеяло холодком настороженности и тревоги.

Толстый 'Гэндальф' на телеге встал на краю, выдал быструю скороговорку, после которой коллектив сразу ощетинился железом на все стороны. Сам толстяк в шляпе и хламиде нырнул в телегу и достал из сундучка круглую склянку с плотной пробкой, залитой не то воском, не то жирной смолой. Ту самую бутылочку, которую не дал Елене открыть раньше. Внутри плескалась странная субстанция желто-зеленого цвета, похожая одновременно и на вязкую жидкость, и на густой туман.

Теперь и Лена заметила, что в окружающем мире что-то изменилось. Не в лучшую сторону. Несколько мгновений она не понимала, что произошло. Солнце светило все так же тускло, в небе появилось несколько грустно плетущихся тучек, равнина тоже не изменилась ...