Учгуры

Оказывается, существуют еще на территории нашей страны социальные заповедники, сохранившиеся островки старой жизни, этакие оазисы, до которых не дошла еще наша так называемая "цивилизация", где все в основе своей осталось по-прежнему, вместе со старым укладом жизни, старой культурой и человеческими взаимоотношениями, как, скажем, двадцать лет назад в несуществующем уже Советском Союзе….Где хорошие заработки, где платят приличные пенсии, где люди не страдают от отсутствия медикаментов, где не проклинают власти и где уверены в завтрашнем дне, и где существует конкурентоспособная не подвластная никаким кризисам стабильная экономика. УЧГУРЫ Первый раз о них как о явлении заговорили в 1999 году, когда они стадом в сто тысяч голов крупного и мелкого рогатого скота вышли к Омску и встали в виду города со стороны деревни Ростовка в открытой степи. «Омская правда» за 6 октября того года писала: «Это похоже на татарское нашествие, на лагерь кочевников, приготовившихся брать город…» Это и на самом деле было нашествие, и они и на самом деле взяли город, потому что сто тысяч голов скота в одночасье не в состоянии переработать ни один мясокомбинат, ни одно продовольственное предприятие, не в состоянии освоить ни один областной центр. Цена баранины и даже говядины на рынках упала чуть ли не вдвое. Это была катастрофа для местных мясопроизводителей. Они не могли себе позволить такую цену, а эти – могли: себестоимость килограмма мяса у них была низка. Открытое содержание скота. Продуманное мясопроизводство. Кочевники. Затраты в их деле были сведены до минимума. Местные конкуренты было пытались их вытеснить или запугать, коммерсанты-посредники даже наняли бандитов. Но те наткнулись на хорошо укрепленую оборону из собак и вооруженных автоматами охранников и после обмена мнениями, оформленных, как обычно, в выражения «в натуре», «за базар ответишь», «козлы», «чмо», «бараны», они без особого шума рассосались. На слишком серьезное столкновение никто не отчаялся… Целый месяц стояли они лагерем под городом, день за днем уменьшалось стадо, частично сдаваемое на мясокомбинат, частично в торговую сеть, частично продаваемое на рынках, частично увозимое в вагонах в другие края. Снег в 1999 году выпал рано, горели костры, дымились юрты и трубы еще каких-то особого рода современных перевозных вагончиков, между которыми по снегу с криками и визгом бегали и резвились маленькие ребятишки – и какая-то невероятная средневековая невзаправдишная виделась во всем этом жизнь. Если не считать равномерного тарахтенья движков Куботовских электростанций. Исчезли они так же неожиданно. Однажды утром снялись и откочевали в степь в восточном направлении… Истоки (введение) Климат в Сибири, как в целом и по всей России и несмотря на морозные зимы в Европейской части, стал мягче. Например, под Новосибирском стали водиться раки. Ежи в изобилии бегают теперь в Сибири по всем лесам, в то время как еще сорок лет назад их было там единицы. Полста лет назад запущенная в озерные водоемы Западной Сибири канадская ондатра – взятая из региона все-таки не с таким суровым климатом, каким обладает Сибирь – развелась благополучно в неимоверном количестве. Да что говорить, заброшенный в речонки таежной зоны европейский бобер благополучно расширяет свой ареал обитания, и встретить плотины его можно теперь повсюду, в некоторых местах подчас на каждой канаве и ручье, что говорит о том, что и в Сибири становится не так резко-континентально, как раньше. Даже урожаи пшеницы который год в Сибири собирают не виданные во всей истории, почти как на Кубани. А на Кубани как вообще, наверное, в субтропиках или неизвестно еще где. Мы просто не замечаем, что климат на Земле меняется, просто не обращаем в текучке дел на это внимание, не задумываемся, сталкиваясь каждый год с уникальными явлениями в атмосфере, имевшими место по охотно выдаваемым метеорологами данным раз лишь в пятьдесят, сто или двести лет, то есть с того времени как эти данные стали вообще накапливаться, привыкли к каждогодним скачкам изолиний температуры, к слишком ранней или слишком поздней весне относимся привычно. Скорее отклонения стали уже нормой. Происходит, как там ни говори и не закрывай глаз на это, изменение климата, потепление. Кто знает, может быть скоро, как мечталось, всюду на самом деле будут сады цвести, и северные земли будут давать урожаи как на юге… Тем не менее, на российских сельхозземлях, призванных давать урожаи, картина запустения катастрофическая, как в тундре почти. Ничто более безотрадного, пока едешь по дорогам нашей страны, для взгляда путешествующего нет. Там, где в былые годы колосилась рожь, разливались моря пшеницы, радовала глаз цветущая гречиха и домики сел и деревень, сейчас один бурьян и поросль березы. Жуткая картина. Поля брошены, деревни умерли. Все то, за что бились наши предки, отвоевывая корчеванием в лесной зоне поля для посевов и обживая лесостепь, предано забвению и гибнет в прямом смысле слова. Точно как подчас страшно в наши дни смотреть на большинство заводов, которые, когда приглядишься, за десять лет новой жизни превратились не только в замершие производства, а давно уже в груду развалин, не подлежащую никакому восстановлению. Их специально не разрушали, не ломали, но и не поддерживали в рабочем состоянии, и время, отсутствие отопления, дождь, ветер, снег, коррозия их съели, сгубили, даже здания стали – как после бомбежки, да что там говорить: как после атомного взрыва… И что характерно, вот в Германии, что совершенно естественно, посмотришь: абсолютно вся земля возделана, аккуратные поля, засеянные сельскохозяйственными культурами. У дома свой маленький газончик, а в остальном – все вдумчиво использовано, вся земля, вплоть до железнодорожной насыпи, как в Грузии или Армении в социалистические времена, задействована. В Польше эти их личные наделы граждан, их приватизированные пятнадцатиметровые полоски, тянущиеся Бог знает на сколько километров, как ни вызывают смех или критику своей лоскутностью, тоже практически все засеяны. Кукуруза на полоске шириной пятнадцать метров, дальше ленточка капусты, двадцать метров ширины – люцерна, узенькая ленточка сада и т. д. И очень мало пустующих земель. Еще в Белоруссии, поскольку там продолжает быть социализм, на полях всюду идет работа: пашут, сеют, комбайны что-то молотят. Знакомая всем приятная картина. Начиная же со Смоленской области, все чаще попадаются брошенные поля. Полуброшеные деревни с разваливающимися домами. Пустующие, и не просто под паром, а вообще непаханые, и непаханые уже много лет подряд, земли. А о полях североевропейской части нашей страны нечего и говорить. Тревогу навевают и томление духа… Брошены все полностью. Да и то: что делать-то с ними, с нечерноземьем, с малоурожайными землями, когда сельяне и на пятидесяти процентах – столько, кажется, по Госкомстату осталось у нас обрабатываемых земель – собранный урожай сколько лет подряд государству продать не могут!.. Плачут, взывают, вопиют, но ничего сделать не в состоянии, зерно гниет. Ну, не покупает наше родное государство продукцию своих граждан. Двадцатую или десятую часть купит и то столько хвастается этим, как достижением, ну, не нужна эта продукция ему! Как собственно и заодно сами граждане. Смертность превышает рождаемость, обычное явление, население сокращается на один миллион человек в год, безработица, прожиточный уровень вычисленный – на это в Европе можно купить разве что десяток булок хлеба, такой уровень жизни надо еще поискать, – гражданства своим людям из ближнего зарубежья, из бывших союзных республик, даже дать не можем и превращаем своих вернувшихся беженцев-сородичей в бомжей на их же родине. Рассказывать о своих достижениях, планах и кампаниях, в частности, о вырабатывании программы своей продовольственной безопасности, государство может без конца, но ничего реального, путного, существенного, как не делалось десять лет назад, так и сейчас не делается… Это что касается земель европейской части страны, а уж Сибирь по пашне вообще приходит в допетровское состояние… И вот какой-то умной голове, – какая это голова, или головы, вообще-то известно, чего лукавить, начинали все это несколько предпринимателей из города Красноярска… – пришла мысль создать на брошенных полях и пустошах кочевое скотоводство… Трудно сказать, достаточно ли это было продумано, потому что никаких сверхприбылей это занятие, конечно, принести не могло, и первопроходцами двигал поначалу исключительно избыток энтузиазма. Вряд ли был до конца просчитан точный экономический эффект. Всех, кто затевал это дело, поначалу подкупала идея бесплатного пользования землей, соблазнял именно это «халявный» момент, потому что к тому времени, как они начинали, не украдено в стране было только то, что никому уже не было нужно, как, например, эти брошенные земли… Другими словами, идея заключалась в следующем: если пастухи будут кочевать по неудобьям, по землям, брошенным колхозами, в середине девяностых годов это уже были миллионы гектаров, по лугам, оставленным порезавшими свою скотину крестьянами, а какие луга на границе лесостепи и тайги в Западной Сибири это только надо видеть – то всегда с хозяевами этой земли, если они вообще остались, можно договориться. Причем договориться за плату чисто символическую. Тем более, когда вас много, кочевье, а деревня бессильна, разрозненна, в полумертвом состоянии и даже «Газиков» у деревенских председателей, чтобы гоняться за вами по давно брошенным ими их полям, нет. Да и, с другой стороны, всегда можно сельчан подкупить, предложив им взамен работу, у них сейчас всегда есть для таких случаев в запасе договорная работа для деревенских по откорму скота, по отелу их стельных коров и овец, на которой, помогая кормами, они используют в деревнях даже стариков, а то и включить, если человек непьющий и работящий, в своё кочевье. Вести за землю войну они изначально не собирались, это было бы слишком дорогостоящее предприятие, они предполагали, что она им просто будет отдана даром… А сколько, брошенной-то, ее!.. А если договориться с сельчанами и часть их взять работать к себе, то занятие земли еще можно обставить и юридически, чтобы избежать стычек с властью (которая всегда как собака на сене), с ее армией и президентским правлением в стране. Это уже дело крючкотвора– юриста. Хорошего юриста, способного помочь формированию политики предприятия, который нужен всегда, потому что если в степи, тайге, в оторванности от центров они в относительной безопасности, то с продукцией они ведь все равно вынуждены выходить в город…. Так и закрепилось, переходя на земли очередного АОЗТ или колхоза, они, судя по обстановке, либо ничего не сообщают в деревню, если она уж совершенно мертвая, либо ждут из деревни депутацию из пьяных парламентеров, либо сами идут в сельсовет и за определенные услуги просят позволения своим стадом по их землям пройти. Отказов они не встречали ни разу, нищее деревенское население радо любому пустяку, даже тому, что с их подачи появляется дешевая крупа в магазине. Откармливают на чужих землях стадо, договариваются с хозяевами еще ближайших земель, с другим рухнувшим колхозом, и идут дальше, обрастая по дороге трудоспособным населением и заручаясь на этих землях поддержкой оставляемых в деревнях сородичей этих людей. Условно «их землями» можно уже считать всю лесостепную зону от Урала до Красноярска, всю территорию эту они уже прошли, изучили, на ней установили контакт со старожилами, собрали информацию, составили мнение, каких старожилов переманили к себе, – это только с виду кочевье, а жизнь у них гораздо лучше, чем сейчас на селе, – оставили по себе добрую память, с помощью средств малой авиации, точнее, мотодельтапланами, которые у них в ходу, обследовали все. И уже до тонкостей знают, на каких полях еще теплятся хозяйства, какие поля свободны, какие заняты, где и как их встретят, где расположены скотомогильники, где гиблые места, где на пути попадаются коровники и старые водопои, какие земли для них малопригодны и на какие можно делать ставку. И уж эти земли они после себя оставляют в окультуренном состоянии, с уничтоженной своими руками вездесущей теперь на полях порослью молодых деревьев и кустов, удобренные скотом, рационально используемыми, что значит, поля эти теперь не пропадут, и на них спокойно можно будет вернуться в будущем… А ближе к своей «столице», к их «ставке», к центру обитания, даже засеивают поля кормовыми многолетними травами. Всего у них к началу прошлого года, когда проводились последние подсчеты, по всей Западной Сибири было уже около двухсот тысяч человек – сейчас еще больше – и около пяти тысяч стад до трехсот голов крупного рогатого скота и овец каждое. Если посчитать, что только для жизни одной овцы по английским меркам требуется около квадратного километра пастбищ в год, то можно прикинуть, какую это они уже к прошлому году осваивали площадь… Столица Начало своей истории они положили в северной части Барабинской низменности, в лесной зоне, в истоках речонок Каргат и Бакса, на полях бывшего Пеньковского совхоза. А еще определеннее, в Чулымском районе Новосибирской области. Места эти всегда были глухие… Преддверье Васюганья, болота, тайга… Правда, тайга уже переродившаяся. Весь кедрово-еловый и сосновый лес давно вырублен – в деревне Пенек как раз и находился лесхоз – и на месте вырубленного леса вырос осинник и березняк, тоже еще та непроходимая чаща. Еще лет тридцать назад был изведен в этих местах последний деловой лес и все хозяйства этого «медвежьего угла» с каждым годом приходили более и более в запустение, пока в начале девяностых вообще не были ликвидированы, как класс. А ликвидированы были пространства под стать пол-Бельгии или Израилю. Тут была узкоколейная дорога длиной в двести километров, соединяющая последнюю деревню Пихтовка со станцией Кокошино на транссибирской железнодорожной магистрали, были деревни, разъезды, полустанки, локомотивчики, раз в сутки ходящий поезд из двух пассажирских и двух грузовых вагончиков. Накатанная машинами вьющаяся вдоль железнодорожного полотна грунтовая дорога. Мелиорированные болота, ирригационные каналы, вырытые еще в сталинские времена и такой мощности в исполнении и по глубине, что любители-охотники и ягодники, попадавшие сюда, принимали их за Петровские каналы, якобы соединявшие Иртыш с Обью. Было двадцать тысяч гектаров пахотной земли, и полмиллиона гектаров леса, луга, грибы, клюква, брусника и населения в восьми деревнях несколько тысяч. Сейчас там, в этом углу, кроме них, нет ни души. Ни в одном доме, ни в одной деревне. Ни пашни нет, ни леспромхоза. И вся эта страна стала принадлежать им. Только с железной дорогой они не успели. За полгода до их появления она была продана. Это была чудная узкоколейка, прямая как натянутая ниточка просека среди берез, кронами нависавших над насыпью, с гудящим локомотивчиком, по-семейному вывозящим людей в цивилизацию, на Транссиб. Но министерство путей сообщения продало ее за нерентабельностью. За какую-то символическую цену. Всю. Китайцам… А как бы она могла пригодиться им. Китайцы же ее полностью, вместе с рельсами, костылями и оборудованием полустанков, с локомотивчиками и вагонами, сняли и увезли к себе. Видимо, она ими нужнее там, в Китае. Нам только в нашей стране никому ничего не нужно… Кроме долларов в чьем-нибудь кармане… Так что угол этот, страна, территория, урочище, без железной дороги, а это значило без дороги вообще, потому что та лесная дорожка, вьющаяся вдоль насыпи, превращающаяся в любой дождик в грязное скользкое месиво, это не дорога, а скорее зимник, – территория эта снова сделалась, как сто лет назад, необжитым краем. И вся эта роскошь, первозданность, как подарок, полностью перешла в их пользование. Именно там, на сочных лугах Каргатской поймы, и в советские-то времена, за их отдаленностью и труднодоступностью редко посещаемых людьми, а в новые вообще ставшими, считай, белым пятном на карте, они обкатали и свои задумки, и свой опыт по работе со скотиной, и свою технологию, и свой образ жизни. Это сейчас у них существует целая наука, которая, расширив и углубив школьный курс «борьбы за выживание», наряду с «биологией», «лесным хозяйством» и «навыками кочевого мясопроизводства», преподается детям в их школах, это сейчас, пополнив их ряды, у них существуют и свои дипломированные зоотехники, и ветеринары, и свои ученые, кандидаты и доктора наук, охотно воспользовавшиеся в свое время предоставленным им простором для экспериментальной и теоретической работы и сделавшие на их общем деле и карьеры, и степени, и известность, да и хорошие деньги, что там говорить, отбоя от «высоколобых» не было. И всякого рода другие специалисты, и опытнейшие, набранные по всей Западной Сибири пастухи и скотники. Это сейчас у них есть свои умельцы, изобретатели, высококлассные профессионалы, а тогда им приходилось опробовать и изобретать все самим… На одних только паутов, комаров и гнус было положено огромное количество интеллектуальной энергии. Это была проблема номер один, не решив которую они не смогли бы решить и вообще вопрос существования их предприятия, поскольку кровососущие насекомые в летнее время в таежной зоне Западной Сибири – это не комарики средней полосы, не Пушкинские «комары да мухи», а смертельный бич и животных, и людей. Даже дикие звери откочевывают летом на открытые пространства, где ветерок, где кровососущих меньше. Домашние животные теряют в весе, болеют, не могут есть, не могут спать, даже гибнут, а люди не в состоянии существовать без брезентовой одежды и накомарников. И если с клещами и угрозой энцефалита для людей они разобрались просто – профилактикой, прививками и сывороткой, то по отношению к гнусу было испробованы и использованы все доступные и недоступные средства, все известные методы, и традиционные и нетрадиционные. И дымокурение, и озоновые люстры Чижевского, и аутотренинг, и марлевые пологи над спальными местами, и юрты и яранги, и вентиляторы для скота, и репелленты, и психотропные средства и всякие другие химические препараты и еще кое-какие ноу-хау, благо, опыт цивилизации, в том числе и техногенной, и в этой области был огромен. Результатом чего, кстати, явилось наряду со всеми другими, старыми и испытанными, которые никогда не списывались со счетов, ими изобретенное средство, зарегистрированное в патентной палате, представляющее собой звуковой генератор высокой частоты, безвредный для людей и скота и используемый как индивидуальное и коллективное средство. Который и решил проблему содержания животных в особо трудных условиях. Потом пошли проблемы полегче: понадобилось подобрать породы скота, какие бы выдерживали холодные сибирские зимы и переносили бы повышенную влажность заболоченных почв, потребовалось решить проблему охраны от волков и проблему жилищ. В отношении пород они воспользовались советским опытом, наработками института ВАСХНИИЛ. Для защиты животных научились использовать днем собак и ружья, а ночью в первые годы применяли элементарную сетку рабица, ставя ее каждый раз на новом месте очень быстро, делая из нее загоны, и тогда к животным не мог проникнуть никто. Что до жилищ, то эта проблема решалась дольше. Им, в основном, привычным к оседлому образу жизни и к европеизированным жилищам, привыкнуть к войлочной юрте, оказавшейся лучшим средством для жизни в их условиях, было все же трудно. Несмотря на то, что юрты могут быть и со всеми удобствами, могут быть огромной величины, из них можно чуть ли не дворцы делать, они могут быть «оцивилизованы», разгорожены, благоустроены, украшены, – и перевозимы даже в собранном состоянии всего парой-тройкой лошадей. Они и до сих пор продолжают использовать их, а еще и перевозные вагончики и ими спроектированные модульные конструкции, из которых они при разбивании нового стойбища сразу, в самую первую очередь, создают клуб. Который используется днем детьми для их спортивных или учебных занятий, и как библиотека, и как читальный зал, кинозал, а вечером там даже работает барчик. К зиме они устраиваются более стационарно. Надо пережить долгую снежную зиму, сохранить в кошарах и яслях нарождающееся потомство, ягнят и телят, еще и добиться хорошего приплода. Для чего требуется еще летом заготовить огромное количество сена, накосить, свезти и заскирдовать. И поэтому-то они сразу вынуждены были использовать уже какие-то более приспособленные для этого площади. Тут-то в первую очередь как раз и был выбран Пенек. Со временем они всю территорию с его лугами и оставшимися от совхоза полями, стали использовать для зимнего содержания своих отелочных стад, для центра селекции, сгоняя их к осени с дальних мест, а весной приплод распространяя по остальной территории, и даже стали засевать снова в свое время мелиорированные и отвоеванные от болот поля кукурузой и кормовой смесью, переведя земли этой территории уже и в свою собственность, как правило, беря их за бесценок. И все потому что в Пеньке оставалась кое-какая инфраструктура, столбы линии электропередачи, телефонная линия, артезианские скважины, кое-какие не сожженные большие требующие только ремонта строения под мастерские и гаражи. Они отремонтировали там еще много домов и понастроили новых зданий. И теперь, через несколько лет жизни, у них в Пеньке есть и гостиница, и столовая, и общежития, и киноцентр, и ресторан, какие-то изостудии, музыкальная и художественная школа, бассейн, клуб малой авиации, ипподром. И их главная администрация с множеством сотрудников, кабинетов и бухгалтерских компьютеров, и их полевой исследовательский центр, племенной центр, опытное механическое производство, главный ремонтно-механический завод, и войлочная фабрика, и консервный завод, и больница на четверть тысячи мест. И даже турагентство, где они обслуживают совместно с Новосибирским охотничьим агентством «Зеленый шум» и по договору с Новосибохотой как местных охотников, так и иностранных туристов, устраивая им охоту на глухарей, лосей и волков. Благо, что зверья развелось много, воздействие антропогенного фактора снизилось, лишнее голодное население покинуло урочище. Да и от браконьеров они теперь свою вотчину охраняют. В их края ведет только одна дорога, та, что шла вдоль жд, а кругом тайга, так что легко наладить контроль, и все приезжие на всех тысячах квадратных километров на виду… Специальная служба для охоты создана, с егерями, с доставкой к местам охоты на санях или верхом на лошади, с подкормочными площадками в лесу. А что не сделать, когда приработок под ногами валяется, когда оплата путевки иностранным клиентом доходит до пяти тысяч долларов, например, за медведя в берлоге, за которым едут на снегоходах в Васюганскую тайгу. И опять ветку тянут, собираясь узкоколейное движение хотя бы до Пенька, до 72 километра восстановить. Куда денешься, столица все ж… Технология Хотя так, стационарно, они редко обустраиваются. В основном у них кочевые поселки, стойбища, по всей их стране до Урала, ведь основное средство существования у них – это шерсть и мясо, а это на одном месте не образуется… Кормовая база, нужная им трава, произрастает на многих тысячах кв. километров. И поэтому основной упор делается на работе и жизни в пути. Для чего у них созданы все условия. В каждом большом зимовье у них есть школа. Клуб, ясли, детский сад. Все, что требуется для рабочей, репродуктивной и культурной жизни человека. Зимовье хорошо оборудовано и в бытовом смысле, начиная от юрт и перевозных вагончиков на каждую семью и кончая общественной баней, магазинами, пунктами питания. Зимовье обязательно укомплектовано трактором в гараже-ангарчике, ремонтно-механической станцией, собранной из модулей, кузней, еще кое-какими транспортными средствами, маслозаводиком на колесах, всеми средствами связи, связывающими их друг с другом и с близлежащим крупным населенным пунктом. А летом, разбившись по семьям или по несколько семей и взвалив на себя обязанность по уходу за взятым под ответственность стадом, они уходят в степь, и жизнь у них происходит в пути. Но нельзя сказать, что они очень разобщены. Радиосвязь у них отменно поставлена. Каждый зимник, летник, выпас, точка, поле, стойбище радиофицировано. Либо есть, как минимум несколько мобильных телефонов, если находятся не так далеко от города или районного центра с антенной сотовой связи, или рация, по которой они селекторно каждый день связываются с Пеньком. А то и на крайний случай спутниковая связь. Все это сейчас доступно и достаточно недорого и добавляет большой момент оперативности в освоение не только лесостепной зоны, но и тайги. И когда происходят какие-то недоразумения со встреченными «недобрыми» людьми, инциденты разрешаются моментально по вызову помощи от соседней бригады любыми подвернувшимися средствами. Инциденты эти происходят сейчас довольно редко, но и от отрицательных последствий их они обстоятельно защищены. У них и своя вооруженная охрана существует. До оскудения овцами они траву не выщипывают и землю не вытаптывают. Два года подряд одни места они не посещают. Дают траве и земле отдохнуть. Тем не менее, использование земель, какие они разведывали, предполагается регулярное. Для пастьбы в их зоне одной овцы или телка надо в день примерно полсотки, а поля в лесостепной зоне небольшие и поэтому менять место приходится часто. Да и в Алтайском крае, в Барабинской и Кулундинской степях, где они тоже с успехом пасут скот, потому что и там множество огромных пустых пространств, тоже надо чаще менять место, чтобы не рисковать случайно выйти на используемые поля, а то еще и на засеянные. Если выйти на засеянное поле стадом в триста голов – это не шутка. Подобрать те поля, какие свободны, без риска случайно забрести в чужие владения, произвести разведку им продолжают помогать мотодельтапланы, которые, заключив договор с одной Омской фирмой, работающей на базе НПО «Восток», они покупают все чаще.. С высоты все детали поверхности хорошо видны, и, соотносясь с подробными кадастровыми картами и наблюдая происходящее внизу, легко можно на местности определиться. Средства малой авиации они покупают сейчас даже и в личное пользование… Мотодельтаплан, который и транспортируется на легковом прицепе или даже телеге, и взлетает и садится где угодно, даже с воды и на воду, и проходит капитальный ремонт по договору на том же НПО и коими теперь укомплектован практически каждый из центральных кочующих поселков, это обычное здесь средство передвижения. Они доставляют и ветврача, и врача скорой помощи, и почту, это средство и для бытовых срочных дел. В их зоне и при их жизни дельтапланы оказались вообще самым удобным транспортным средством крайнего случая. Самым дешевым, это ведь не дорогостоящий – двести долларов в час – заказываемый у МЧС вертолет. Гораздо дешевле своя малая авиация. И она им по силам. Что там мотодельтаплан стоит-то, от восьми тысяч долларов. Как новая автомашина. Не говоря уже о тех, которые они сами мастерят в молодежном клубе в Пеньке. Так это ведь не «внедорожник», который увязнет в первом же снегу и в любом болоте, а средство передвижения над любой не проезжаемой местностью. Причем, средство быстрого передвижения. И грузоподъемность у них, у тех, скажем, что делаются на НПО «Восток», до пятисот килограммов, и ресурс австрийского двигателя, который там на дельтапланы ставится, тысяча часов без капремонта. Это сколько же тысяч километров без ремонта можно преодолеть тайги!.. Что же касается текущих дел, основного их производства, то для него, как такового, транспорта не требуется. Их товар к потребителю доставлять нет необходимости, он идет сам, полями да лугами, и еще набирает по дороге в весе. И даже для зимы сено они тоже стараются не подвозить к своим «зимникам» с лугов, используя «Камазы», не притаскивать тросом по снегу стога уже зимой тракторами, как это они делают в Пеньке, поскольку там «столица», отелы, телки, дойные коровы, молоко, крупные молокозаводы, где живут люди не кочевьем, а оседло, и они так трафаретно для оседлых людей поступать вынуждены. В основном же, они наоборот перегоняют скот – зимой от базы к базе, к заранее заготовленным летом и выставленным в определенном порядке на случай снежных заносов, и в огромном количестве, скирдам. Скоту ведь все равно, он у них на открытом содержании, а людям, чтобы сняться, да переехать достаточно нескольких лошадей, которые у них тут в своем всегдашнем статусе надежных друзей человека, наряду с собаками, целиком в своих правах восстановлены. Стоит ли говорить, что заготовка ягод, грибов, кедрового ореха и пушного зверя, с их возможностями тоже поставлена у них на высокий уровень. В освоении дела по очистке от скорлупы кедровых ядрышек они были одними из первых в Сибири, внедрив очередное высокотехнологическое ноу-хау, и теперь упаковки, коробочки и просто весом очищенный от скорлупы орех они отправляют не в один регион страны… Но вернемся к главному. Мясо они сдают, обычно, поздней осенью. Когда идет массовый забой. Тогда они освобождаются, разгружая себя, по крайней мере, от трети своего стада. Зима посвящается восстановлению, именно зимой происходит основной отел. Еще летом они специально подбирают себе место для зимников, чтобы сделать тепло для новорожденных телят. Если есть возможность и встречаются на прокладываемом еще летом зимнем маршруте брошенные коровники, деревни или кошары, это все тоже в изобилии и полуразрушено, то после определенного санитарного осмотра они используют и их, заранее их ремонтируя и свозя к ним корма, Подводя воду, договариваясь с деревенскими, и уж тогда в будущем они посещают эту базу неоднократно. Все остатки колхозной системы они стараются использовать максимально. Это что касается крупного скота. С овцами и того проще, эти могут котиться в любое время и ягнята уже через день ходят с матерью по снегу… От бескормицы скот у них, как правило, не страдает. Бескормицы у них в принципе не может быть. Как бы ни было засушливое лето, как бы ни выгорала в степной зоне трава, они своей мобильностью всегда подстрахованы, они всегда имеют возможность откочевать из степи к северу и найти пастбища на лугах лесной таежной зоны, в бассейнах маленьких притоков рек Иртыш и Тобол и на подступах к Васюганью… В любые годы пойменные луга или усыхающие и ужимающиеся в сушь болота, покрыты травой в пояс, по крайней мере, осот они дают в изобилии, а это тоже на худой конец не бескормица… И косить сено в запас и устраивать зимние стойбища тоже удобнее в северной зоне, потому что и сена больше, и эта зона уже на сто процентов вся людьми и сельским хозяйством брошена и конкуренция на луга отсутствует, что обозначает никто твой стог, приготовленный еще в середине лета, к себе домой не свезет. Поэтому они и планируют, чтобы перемещающиеся зимовки начинались с севера, чтобы оставшиеся стада начали зиму на самых северных приготовленных для скота угодьях, а к весне вслед за расположенным на новых базах кормом постепенно переместились к югу и вышли в степь, где и снег сходит быстрее, и трава начинает расти раньше. А летом меньше гнуса. К осени же они опять возвращаются на север. Где уже производен интенсивный сенокос и заготовлено кормов огромное количество. Конечно, в северных районах лесной зоны обстановка для пастьбы сложная, и луга и поля меньше, и лес с волками ближе – а их в последнее время поразвелось… – и болот больше, и скотина заблудиться может, в болото залезть, но на то и сноровка, на то и разведка, на то и опытные сноровистые люди и принятые не без умысла к ним на работу местные жители, которые знают свои поля и леса вдоль и поперек, на то и свой выработанный опыт и детальная сверка каждого маршрута с местностью. Вообще, планирование и строгая дисциплинированность в выполнении планов здесь характерное явление… Как и строгое продуманное руководство. Для их кочевого способа в условиях чужих территорий иначе и не может быть. Еще летом надо все предусмотреть. Накосить сено, подготовить «зимовки», проложить маршрут. В центре высшее начальство знает местонахождение каждого отдельного стада в любое время, картина у них составляется каждый день полная, но и перспективная картина тоже строится ими на полгода вперед. А на каждый день, на местах, каждый бригадир сам себе начальник, он ведет и отвечает за свое стадо, согласуясь с обстоятельствами и вдумчиво решая текущие проблемы, сообщаясь со своими соседями и с центром… Все вместе и порознь они составляют огромную производительную силу. Рабочая сила Где же найти таких людей, которые будет кочевать и вести непривычный полевой образ жизни и еще и думать о качестве работы, да еще не пить… Ну, во-первых, полевой-то полевой, но с достаточным количеством удобств. Те люди, какие, в основном сюда попадают, таких удобств и условий жизни даже подчас и не видывали… А во-вторых: находятся!.. В середине девяностых в безработицу к ним люди шли валом, да и сейчас свисни, народ пойдет, потому что они уже о себе заявили, их знают, да и потому что люди в стране измучились и изголодались в поисках настоящих работ. Предпочтенье они отдают, как и отдавали с самого начала, военным. Демобилизованным офицерам, уволившимся сверхсрочникам. Военным из раскомплектованных воинских частей на территории страны и союзных республик, беженцам, членам их семей. Эти – самые лучшие работники, дисциплинированные, надежные, они считаются опорой. Практически все руководящее и культурно-просветительское ядро из бывших офицеров и сохранившихся жен офицеров, которые всегда занимали в местах работы мужей рабочие места в сфере обслуживания, образования и культуры. Жены работают и в конторах, и в школах, и в клубах, и детских садах, и в фельдшерских пунктах воспитательницами, учительницами, секретарями, бухгалтерами, санитарками, врачами, нянечками и т д. И что мужья, что жены, все они очень деятельны и ответственны.. Когда такие, намыкавшись по стране в поисках жилья, да просто угла, уже не говоря про стабильную зарплату, оказывается в их системе, у них в глазах начинает светиться один энтузиазм. Переселенцам с севера. Они специально в свое время делали рейд по брошенным государством северным и приморским городам и весям, и, помогая людям в их отчаянном положении, давали денег на билет, чтобы можно было выехать на большую землю, и набрали себе много отменных специалистов. Это тоже контингент, привычный к неудобствам быта и трудностям. Из этих также составляется крепкий костяк. Из городов они тоже берут народ. Но с этими сложнее, эти уже избалованны и развращены городской жизнью, и даже соблазненные постоянной работой, они трудно привыкают к кочевью и приживаются у них, но если уж остаются, то те, что самые «отвязанные», революционные, отчаянные, романтики. Безработных и бомжей даже привлекают, и ими не гнушаются, поставив лишь единственным условием – это борьба с алкоголем. И кто не справился – тот сам виноват. И весьма успешно и с превеликим удовольствием эксплуатируют детский труд. В летнее время в местах массовых сенокосов они при использовании своих мобильных средств, рассчитанных на зимнее стойбищное время, создают хорошо оснащенные пионерские лагеря, проводят рекламную компанию в близлежащих городах и набирают праздношатающихся, которых родители готовы отправить куда угодно, по улицам детей, привозя их к себе на своем транспорте и используя на полевых работах. За счет которой те и себя содержат и обслуживающий их персонал, и из-за которой ни от самих детей, ни от их родителей претензий к ним никогда не поступало, никогда нареканий не слышали. Детей приучают работать в расчете на будущее. Кто знает, может, позже они к ним придут. Приучают работать с удовольствием. Им устраивают и трудовые игры, трудовые десанты, соревнования, как в былые времена, военные зарницы и походы, формируют и культурную программу, и экскурсии по своим производственным объектам с их новыми изобретениями и сельскохозяйственными ноу-хау, конный спорт, Пеньковский мотодельтаклуб, стараясь показать им всю свою жизнь во всем ее многообразии. Даже наркоманов берут, в их недрах у них для таких есть коммуны с трудотерапией, созданные инициативными людьми, энтузиастами-врачами, которых они в свое время к себе приняли, это тоже их постоянный контингент, потому что те, кто вылечиваются, уже назад в город не возвращаются , они уже намертво привязываются к ним. Ну, и, безусловно, подбирают в деревнях, через которые проходят, всех страждущих. Это уже их люди изначально, этим даже не особенно и надо привыкать к новому образу жизни, который тут ведут. Земля есть земля, и скотина есть скотина, это все везде одинаково. На всем этом, на выживании в современных условиях, на способах борьбы с безработицей, на возможностях повышения уровня жизни в настоящее время, на создании большого количества рабочих мест и «оазиса» среди социальных бурь и нищеты и на формировании разветвленной крупной успешно действующей социально-производственной структуры, на деле укрепляющей продовольственную безопасность страны, можно было бы и остановиться. Так ведь это им мало. Они еще имеют претензию считать себя народом. «Учгуры» Юридически все они как бы оформлены в Закрытое акционерное общество, ЗАО «Учгуры», – название, данное их образованию впопыхах при регистрации их деятельности одним из учредителей еще в 1995 году. Как все эти десятки тысяч человек объединены в одно акционерное предприятие, как они умещаются хотя бы в списках в нем на деле – это уже тонкости их юридического центра, который приспосабливает их жизнедеятельность ко всей бюрократической невнятице, изобретенной в недрах государственного аппарата нашей чудесной демократической родины. Но как бы там ни было, больших претензий к ним по этому поводу от властей нет, как-то все устроено, придумано и договорено, и все они на самом деле являются в определенном смысле акционерами чего-то, и на самом деле имеют акции и отдельные счета в банке и стоят горой за общий рост их общего благосостояния… Как-то они так связаны вместе, что они заинтересованы и в общих доходах всей их гигантской системы, и в экономии, и в сохранности доверенной им техники, несмотря на то, что каждый зарабатывает в зависимости от того, сколько он содержит овец или коров, пася их своей семьей. Казалось бы, частнособственнические индивидуалистические отдельносемейные отношения должны быть… Но все они влюблены в свою «малую землю» и все от мала до велика осознают себя общностью. Народом. И особенными. По национальному составу они очень разные. Не говоря уже об исконных народностях, которые составляют русскую нацию, как-то: русские, чуваши, марийцы, мордвины, башкиры, белорусы, украинцы, или даже какие-нибудь самоназванные новгородцы, поморы, пермяки-солены-уши и др., кроме этих, у них есть и татары, и казахи, – а как же без них, степняков, – и беженцы-таджики, и азербайджанцы, и армяне, и узбеки, и даже евреи, и кого только нет… Но все они упорно, хотя часто и говорят меж собой на своих языках и по переписи пишутся обязательно татарами, чувашами и якутами, и хотя все скопом имеют даже свое пусть и дурно выдуманное, но тем не менее, общее нейтральное, официальное, связывающее всех в одно производственное объединение, название «учгуры», как бы там ни было, все равно они все стойко именуют себя русскими. И мало того, настолько русскими считают себя, что именно себя и мнят ими, остальных же, находящихся за пределами их мира и территории вообще не держат за народ. Стадо, зомби. Хотя и относятся, полагая себя намного морально выше того разброда, который видится ими в остальной, окружающей их стране, к этим остальным участливо-снисходительно, как к малым неразумным детям, сбившимся с правильного пути и пребывающим в их детском постсоветском затянувшемся идиотизме. И понимая, что один и тот же крест придется все равно нести всем, все в мире связаны в одно целое, как клеточки одного большого и во многом больного тела, и страдать или процветать все равно придется сообща, отдельно от грядущих катаклизмов не схоронишься, они не отказываются от участия в деятельности страны и, как бы ни сторонились ее, как бы ни находились к происходящему в ней в оппозиции, по мере сил участвуют и в ее жизни. Например, в армию своих детей они записывают безоговорочно, осознавая, что бойцы против потенциальной угрозы должны быть всегда и поставлять защитников их общих интересов – это долг, они отправляют детей в их общую армию обязательно, тут не поотсиживаешься. И налоги они тоже платят, хотя и понимают, что деньги исчезают в криминальной дыре и, в большинстве своем, используются не по назначению. И хотя платят не в той мере, конечно, как требовалось бы – а кто сейчас платит все налоги?… – но что-то отчисляют в надежде, что не все разворуется и хоть часть денег до нужных целей дойдет. И вообще, сознательностью они все далеко не обделены, наоборот, даже считают себя сверхидейными, видимо, замполитов бывших невольное влияние… «Идейность» у них в почете. Ей, как оружием, они даже при приезде всяких проверок пользуются, тех налоговых, пожарных, санитарных, по делам несовершеннолетних и т.д. инспекций, которые, по сути, есть только настоящий беспредел, губящий все сколько-нибудь доброе, появляющееся в стране…