Над Евангелием

Кроме такого количественного, если так можно выразиться, рассеяния сознания, может быть и качественное. В данное время я буду сознавать только то, что входит в область зрительных ощущений, и ничего другого; в другое время в круг сознания войдут исключительно ощущения и представления двигательные и поглотят его всецело (Шарко, Жане).

Рассеяние сознания может быть результатом органического расстройства и может вызываться искусственно. И при этом научными наблюдениями удостоверено, что для искусственного его вызова нужна личная податливость человека. Кто свободно противится усыплению своей энергии сознания, того загипнотизировать почти невозможно. Внушить известные идеи человеку можно только при слабой энергии его сознания и малом его сосредоточении. К ослаблению и рассеянию его направлены все предварительные условия для гипнотизации и внушения. Болезненные субъекты потому так легко и поддаются опытам, что их свободная энергия сознания ослаблена и подавлена разными душевными и телесными расстройствами и аномалиями.

Вот что свидетельствуют выдающиеся патологические факты нашего сознания. Мне думается, что они, действительно, разъясняют нашу мысль о том, что требуется в настоящее время от нашей свободы, и что значит вообще для нас, когда Господь говорит, что для того, чтобы прийти к Нему, нужно в открывающейся истине "услышать" самого Бога.

Чем больше всматриваешься в современную жизнь с ее наукой и просвещением, тем яснее видишь величайшее и все пока увеличивающееся рассеяние сознания. Где теперь могучая всеобъемлющая мысль? Где бодрое сосредоточенно-цельное сознание? Где живая бодрость духа, господственно царящая над всем частным и односторонним? Люди науки все поглощены частностями. Люди с философским складом мысли заняты односторонними обобщениями и отвлечениями. Если у первых сознание как бы раскололось поперек и ушло в какой-нибудь уголок, то у последних оно расщепилось вдоль по слоям, и они ушли своим вниманием в верхний слой формальных обобщений. Мне опять припоминается патологический случай, сообщаемый Бине. У истеричного субъекта на анестезированной руке делается пять уколов. Больной ничего не чувствует. Но вот ему предлагают подумать о какой-нибудь цифре, и он именно подумает о пяти; предлагают посмотреть ему на экран — не увидит ли он там что-нибудь, и он видит пять точек. Что это значит? Субъект своим сознанием не ощущает боли, не сознает качественного содержания того, что совершается в нем. Однако каким-то образом до его сознания доходит только количественная сторона факта, его форма. Он сознает где-то в глубине сознания не пять "уколов", а вообще "пять". Мы видим здесь один из частных примеров рассеянности и односторонности нашего сознания. Внимание обнимает только количественную, формальную сторону, а не качественное, живое ее содержание. Такое же рассеяние и одностороннее направление нашею сознания мы можем видеть и в том случае, когда ученый или философ замечает только количественную, механическую сторону открывающихся ему законов мира. Его личное сознание настолько слабо или односторонне, что не чувствует и не воспринимает той личной жизни и того духовного содержания, которое открывается в них.

Просвещение как будто нарочно устроено для того, чтобы рассеивать нас и приготовлять к опытам гипнотизации и внушения, которыми полна наша современная жизнь. В высокой степени характерный факт, что книги вытесняются журналами, и над последними уже заранее торжествуют победу газетные листки. Ни семья, ни школа не могут быть защищены от этого вихря рассеяния. Сознание решительно не в силах сосредоточиться и собраться с силами; оно со всех сторон отвлекается и разрывается; всюду новизна и блеск мыслей и фактов, ничем между собой не связанных, ловят его рассеянные лучи и поглощают их.

Удивительно ли, что мы при таком рассеянии не "слышим" Бога ни внутри, ни вне? Мы и людей-то не умеем, не способны слышать. Мы или изучаем их мысли или интересы, или восхищаемся их телом и одеждой, или привлекаемся какой-нибудь случайной чертой, — но где мы найдем сердцеведца, который бы чутко, живым духом, цельной душой проник в нашего внутреннего человека, смог бы откинуть все частное и несущественное и отозваться своим сознанием только на то, что составляет самое святое святых нашего "я"? Да не только таких сердцеведцев, — где мы найдем теперь вообще трезвых знатоков и распознавателей настоящих людей? Мы отвлекаемся частностями, нас очаровывают, загипнотизировывают отдельные черты, и мы из-за них совсем не видим и не слышим человека.

Если у нас не хватает свободы и цельности духа, чтобы не поддаваться натиску случайных впечатлений от своею же ближнего и прислушивайся лишь к тому, что говорит ею настоящий человек, то как мы может "услышать" Бога? Услышать в вихре летучего бесконечного многообразия всего, ныне познаваемого нами? Какую силу, какую жизненную упругость и цельность должен иметь для этого наш дух? И сколько свободной энергии должно быть устремлено на это? Если нужно много силы, чтобы противиться опытному гипнотизеру в устроенной им обстановке, то сколько же ее надобно, чтобы устоять против гипнотизации современной жизни и ее просвещения и сохранить свободу и цельность духа настолько, чтобы "услышать" в познаваемой истине живую Личность Бога?

Господь именно и призывает нас к этому подвигу свободы. Это будет первый шаг на пути к Нему. Сохранить свое сознание от ненормального болезненною рассеяния и расщепления, беречь и развивать его силу, цельность и жизненную упругость вопреки всем вредным расслабляющим влияниям, возвышать и прояснять его настолько, чтобы оно было способно "услышать", почувствовать цельную живую истину, самого Бога, — вот первая ступень силы нашею свободного духа на пути восхождения его в свою царственную область, где он может прийти ко Христу.

Но не представляет ли это непосильного для нас подвига? Если подумать о той стихийной силе вихря рассеяния, которая всюду кружит и охватывает нас, то где и в чем мы найдем опору и помощь, чтобы отстоять живую целостность и гармонию духа? Не должен ли этот вихрь сокрушить и разметать нас с нашими ничтожными пред ним попытками противостать ему? Как мы можем "услышать" живого Бога, когда нам открываются лишь частные, мелкие, пока между собой не связанные истины, из которых мы еще никак не можем воссоздать ничего единого, а тем более цельного, живого? Можем ли мы из отрывочных, случайно долетевших до нас звуков какой-нибудь неизвестной нам сложной музыкальной пьесы воспроизвести всю ее во всей ее жизненной целостности и полноте? Услышать живого Бога среди вихря современных познаний не есть ли еще более трудная и невозможная задача? На это мы находим ответ в тех же словах Господа, из которых можем видеть, что и опора у нас есть, чтобы отстоять себя, и задача "услышать" Бога, не с таким бесконечным множеством неизвестных, как это может казаться с первого взгляда.

"Всяк, слышавый от Отца… приидет ко Мне". Не какого-нибудь неизвестного и чуждого для нас Бога мы должны стараться "услышать" нашим свободно сосредоточенным сознанием, а того самого Отца, творческая печать которого уже лежит в глубине нашего собственного духа. Вот и опора для борьбы; вот и облегчение задачи.

Когда Христос говорил иудеям, что к Нему может прийти только тот, кто услышат голос Отца, то Он этим выражал ту мысль, что Он говорит то самое, что они услыхали бы, если бы прислушались к внутреннему голосу своего собственного духа. Он не предлагал им чего-то чуждого, непосильного, что выходило бы за пределы их духовных сил. Совсем нет. Пусть они придут к себе, войдут во внутреннее святилище своей совести, и они услышат как раз то самое, что и Он говорит, и чрез это придут к Нему Самому.

В том и беда была современных Христу иудеев, что они все ушли вовне, все поглощены были непосильными внешними задачами, все отшатнулись от своего внутреннего мира, от своего религиозно-нравственного духа, от своего исторического гения. Они все были как бы в периферии своей душевной жизни и на все смотрели только извне. Они были религиозны, — но в чем состояла их религия? Во внешнем исполнении закона. Они заботились о религиозном воздействии на народ, — но как? Извне. Они были строгие националисты и патриоты, — но опять, какие? Чисто внешние. Они политиканствовали, мечтали о земном царстве Мессии, о борьбе с римлянами и пр. Их сознание совсем не было обращено внутрь, совсем было оторвано от того корня или ствола, который их породил. Господь их призывает возвратиться к себе, и тогда они придут к Нему.