Школа чувств

Погрузившись в свои мысли, он прослушал, как объявили номер Маши, и очнулся только тогда, когда она и Андрей появились на сцене. Её партнёр был на полголовы выше неё, тонок в костях и очень подвижен. В чёрной рубахе с вырезом до нижней точки грудины, в чёрных брюках он смотрелся очень элегантно, но Саша рассматривал его вскользь — его интересовала Маша. А там было на что посмотреть.

На ней было невесомое белое платье на тонких бретельках с большими боковыми вырезами и с короткой бахромой вместо юбки, которая не скрывала её длинных стройных ног, обутых в серебристые танцевальные туфли на высоком каблуке. Волосы были тщательно зачесаны назад и собраны чуть ниже затылка в тяжёлый узел, который украшал белый цветок. Всё её тело было открыто зрителям, и Саша облизнул пересохшие губы, искренне не понимая, как можно было не соблазниться этой девушкой. Яркий сценический макияж делал её улыбающееся лицо более взрослым и почти незнакомым.

Пара застыла в середине сцены, и, когда потёк медленный пульсирующий ритм румбы, оба танцора будто переплелись телами, а потом разъединились, чтобы начать отдельный танец рук, ног, тел, душ. Руки Андрея обрисовывали контур тела Маши, а она выгибалась под ними, бесстыдно предлагая себя своему партнёру, но не касаясь его. В следующую минуту её левое бедро оказывалось на его ноге, и девушка плавно скользила вниз, удерживаемая за руки. А потом, покачивая бёдрами, вновь летела в его объятия. Он будто ненароком касался её бедра, но она легко ускользала от дерзких ухаживаний, предлагая любоваться собой на расстоянии и сдерживая страсть своего партнёра. Ритмические движения тела и бёдер Маши были проникнуты такими элементами эротизма, что Морозов сидел прямо, сжав зубы и стиснув руки в один кулак. В голове пульсировала одна мысль: «Ты врала! Ты всё время врала мне!» Как можно вот всё это принять за чистую, лишённую страсти технику? Ему казалось, что между партнёрами не было никаких тайн, и этот танец любви всего лишь продолжение их личных интимных отношений.

Когда танец закончился и послышались аплодисменты, Александр встал и, не замечая ног, по которым идёт, вышел сначала из зала, а потом и из школы.

На улице был день, а ему казалось, что вокруг разлилась темнота. Он не прощал обмана, он ненавидел предательство, а сейчас ему не верилось, что все действия Маши были бесхитростны и честны. Он подозревал её в самых жутких интригах, которые она плела вокруг него. Для чего? Он не знал и не хотел об этом думать. В груди клокотала Ревность — огромная, тёмная, грозящая раздавить всё на своём пути. Он слышал, как Мария звонила ему — на неё у него был поставлен отдельный рингтон, но не отвечал, только сбрасывал звонки. Хотел даже занести её номер в чёрный список, но потом благоразумие взяло верх — поговорить ведь всё равно придётся, поэтому пока просто выключил смартфон вообще, отрезая себя от внешнего мира.

Дома он упал лицом вниз на софу и долго лежал, сжимая и разжимая кулаки, пока сон не унёс тягостные мысли. Проснулся он уже в темноте, когда раздался звук замка — это вернулась мама, с кем-то разговаривая по телефону. Она заглянула в комнату сына, включила свет и радостно сообщила в трубку:

— Да, он дома, спит. Саша, — позвала она, — тебе Гарик звонит, ответишь.

— Скажи, что сейчас перезвоню, — не отрывая головы от подушки ответил он и достал смартфон.

Много пропущенных звонков, сообщений. Открыл сначала те, что от Маши:

— 13.04: Морозов, ты где?

— 13.36: Эй, отзовись!

— 14.01: Саша, что случилось?

— 15.12: Позвони мне, пожалуйста.

— 17.38: Пожалуйста, ответь.

Потом перезвонил Гарику.

— Алекс, ну ты где заныкался? — с ходу стал кричать тот. — Мы тебя все потеряли. Соловьёва твоя весь мозг нашим вынесла: где ты да что с тобой.

— Я дома, неважно себя чувствую.

— А на звонки что не отвечал?

— Спал.

— Так ты идёшь на школьную тусу или нет? Мы все здесь.

— Что я там забыл? Лучше отлежусь.

— Ну смотри. Надумаешь — звони.

Только он отключился, пришло сообщение от Маши:

— 18.47: Я в твоём дворе. Если не выйдешь — замёрзну окончательно.

Морозов выглянул в окно и увидел одинокую фигурку на качелях. За её безопасность он не опасался, а вот за её здоровье — да: на улице поднялся холодный ветер и даже стал накрапывать дождь.

Схватив с вешалки куртку и длинный шарф, чертыхаясь про себя, Саша скатился вниз по лестнице и выбежал во двор.

— Давно сидишь? — сердито спросил он у девушки.

Она спрыгнула с качелей и пошла ему навстречу:

— Давно.

Он окинул хмурым взглядом её коротенькой пальто, из-под которого видны были острые коленки, защищённые только тонкими колготками, голую шею, торчащую из поднятого воротника, и кинул ей шарф:

— Закутайся, а то замёрзнешь.

Она поймала шарф и послушно соорудила сначала капюшон, а потом стала наматывать на шею, не переставая рассказывать, как не могла его найти, потом звонила, и писала, и спрашивала у парней, но никто не знал, где он.

Морозов шёл со двора, слушая эту беспечную болтовню за спиной и не знал: то ли ему злиться на Машу, то ли смеяться. Наконец она что-то почувствовала, потому что замолчала, а потом спросила:

— А мы куда?

— Греться, — не оборачиваясь ответил он.

Рядом с домом в полуподвале был бар, где собиралась разношёрстная публика. Конечно, вести туда Машу не следовало, но, во-первых, это было самое близкое место, где можно было её согреть, а во-вторых, с ним ей ничего там не угрожало.

В бар он спустился первым и выбрал самый дальний столик.

— Тебе восемнадцать-то лет уже есть? — спросил он садясь на стул и откидываясь на стену.

— Не строй из себя заботливую бабушку, Морозов, — скривилась Маша, снимая перчатки, разматывая шарф и расстёгивая пальто. Он смотрел на её действия и представлял, как она продолжает: снимает пальто, снимает платье, бельё… услужливое воображение подбросила картинку — Маша в танцевальном платье, Маша без всего. Он сглотнул и негромко рыкнул на неё:

— Ты можешь просто ответить, есть или нет?!

Она с удивлением посмотрела на него и гордо сказала:

— Уже два месяца как совершеннолетняя.

Он хмыкнул:

— Значит, будешь, совершеннолетняя, глинтвейном греться.

Он оторвался от стены и пошёл к бару делать заказ. Себе он решил взять пиво.

Вернувшись за столик, он молчал, пока не принесли бокалы и тарелки с закусками. Маша крутила головой, разглядывая обстановку бара и посетителей.

— Особо не оглядывайся, — предупредил Морозов, — здесь посетители не любят к себе пристального внимания.

— Криминальный контингент?

— Разный контингент, — упрямо мотнул головой Саша. — Зачем пришла?

— Ну, ты пропал, не отвечал, я волновалась…

— Соловьёва, а я что — нанимался тебя пасти? Я должен быть рядом с тобой постоянно? Или я должен тебе докладывать о каждом своём шаге и отвечать на каждый твой дурацкий звонок? Или у меня без тебя жизни нет?

С каждым вопросом спина Маши становилась всё прямее и прямее, а взгляд изумлённее. Когда Морозов замолчал, она тихо спросила:

— Саша, что случилось? Я что-то не так сделала?

Он понял, что всё равно надо будет объясниться, он сам не терпел недоговорённости, а потому вздохнул и сказал:

— Я видел ваш танец.

— Тебе понравилось? — просияла лицом Мария.

— Угу, — неопределённо ответил он.

— Я так рада…

— Мне только одно непонятно, Соловьёва, какой долбаной чувственности ещё не хватает тебе и твоему преподавателю?

— Ты о чём?

— Ты мне морочила голову всё это время, да? Ах, только техника, ах, страсти нет. Да в вашем танце эту страсть хоть ложками хлебай! Я тебе больше скажу: пока смотрел, чуть не кончил.

— Ну и обороты у тебя, — улыбнулась Маша, не отрывая глаз от бокала с глинтвейном.

Он хлопнул ладонью по столу и прошипел:

— Ты меня слышишь? Какие обороты? Скажи, зачем ты меня обманывала?

Она посмотрела на него и по слогам со злым упрямством произнесла: