Глубокое течение

«Чего пожалел!.. Глупости. Не такое гибнет».

Лесом он прошел на другой конец деревни и тихо подкрался к хате Матвея Кулеша. Постучал в окно. Ничего не спрашивая, из хаты вышла жена Матвея Ганна в длинной белой рубашке. Увидев чужого человека она испуганно вскрикнула и отшатнулась. Но узнав Карпа (он приходился ей двоюродным дядей), остановилась, торопливо прикрыла ладонями грудь и удивленно спросила:

— Вы, дядька Карп?

— Я. Дома Матвей?

— Нема. С утра. ушел. Сказал — в лес. Может, и не вернется. Он теперь часто не ночует дома…

— Жалко, — вздохнул Карп. — Ну что ж… ничего не попишешь. Будь здорова, Ганна.

Она сделала шаг к нему и спросила тревожным шепотом:

— Скажите, дядечка, бывает он у вас?

Карп на минуту растерялся, задумался.

— Бывает.

Она с облегчением вздохнула.

— Да зайдите хоть в хату, перекусите чего-нибудь… Поди, не сладко живется вам там, в лесу.

— Спасибо, Ганна. Ничего… Перекусить, правда я не прочь, но тороплюсь… Гляди, и светать скоро начнет.

— Ну, так я хоть вынесу зам чего-нибудь. В дороге перекусите.

— Нет, не нужно, — на прощание он пожал ей руку и пошел в сад.

Через несколько минут он через огороды подкрался к другой хате. Хата эта стояла на голом месте: около нее не было ничего — ни сада, ни даже хлева, и соседние постройки как бы отодвинулись от нее в сторону. Поэтому Карп вынужден был пригнуться в меже ниже обычного, чаще останавливаться и прислушиваться. В последний раз он остановился уже около самой стены хаты, чтобы оглянуться, перед тем как перелезть во двор. Неожиданно он услышал за стеной разговор. Разговаривали, по-видимому, в каморке, отгороженной в сенях, в которой обычно ночуют в летнюю жару. Стена тут была неплотная, и Карп сразу узнал по голосу Пелагею и Матвея Кулеша.

У Карпа дрогнуло сердце. Он прислонился к стене, прислушался.

— А давно ли ты говорил другое? — спрашивала Пелагея.

— Ну дак что!.. Не сразу же человек все понимает. Я только теперь понял… Великая это сила — партизаны, — Кулеш что-то зашептал.

Но Пелагея снова сказала громко:

— Везет бедной бабе: муж — в лес, любовник — в лес. Что хочешь, то и делай одна… Дай хоть намиловаться вволю…

Карп услышал звук поцелуя. Ему стало стыдно и гадко. Он тихо плюнул и пошел по меже назад, неслышно ступая босыми ногами по мягкой траве. Через несколько шагов чувство гадливости сменилось злостью. Старик сжал кулаки.

«Будь ты проклята, старая кляча! Скотина ненасытная! Век уж свой доживает, а все еще паскудит… Да и он, дурак этакий: нашел кого! Годов, поди, на десять старше его. Женки ему мало. Пойти вот сказать Ганне, нехай хоть задаст ему».

Только за огородами, возле ручья, он остановился, вспомнив, что не выполнил задания комиссара. Проще было бы сказать, что Кулеша не было дома. А как сказать теперь, когда Карп был в двух шагах от Кулеша, слышал его голос? Солгать он не мог, сказать правду — тоже тяжело. Да и смешная это причина невыполнения задания. Нужно идти назад. Но и назад идти было тяжело.

Карп устало опустился на мокрую траву под вербой, сжал виски ладонями. За несколько коротких минут он вспомнил всю свою жизнь. Вспомнил он и жену-покойницу. Вспомнил и в первый раз заплакал по ней. На похоронах не плакал, а теперь, через двенадцать лет, заплакал, оскорбленный и униженный другой женщиной.

Потом он вспомнил слова дочки: «Не лежит у меня душа к ней», и эти слова придали ему силу. Он поднялся и снова направился к Пелагеиной хате.

«Хорошая у тебя душа, дочушка, — думал он о Татьяне. — Недаром не лежала она к этой старой паскуднице. Прочь ты из моего сердца, прочь навсегда! Не место тебе, больше в нем!»

Уже не озираясь, подошел он к хате и постучал в дверь.

Они долго не откликались, видимо испуганные неожиданным стуком.

Карп постучал еще раз.

— Кто там? — дрожащим голосом спросила Пелагея.

— Открой.

Она открыла, вскрикнула и хотела обнять мужа

— Карп, родненький!

Он отвел ее руки и спокойно попросил:

— Позови Матвея!

— Какого Матвея? Что ты мелешь?

— Матвея Кулеша из твоей каморки. Мне надо поговорить с ним, — И, увидев, что она окончательно растерялась, позвал сам: — Матвей Денисович, будь ласков, выйди на минутку.

Пелагея обиженно пожала плечами.

— Так зайди уж в хату. Там и поговорите.

Карп молча отошел в сторону и стал ждать.

Кулеш собирался очень долго, наконец вышел.

Карп даже при лунном свете увидел, что лицо его было необычно белым, а нижняя губа нервно дрожала.

— Отойдем, — сказал Карп и пошел первым.

Кулеш перелез через загородку и споткнулся.

— Я дальше не пойду.

Карп понял, что тот боится идти, и разозлился на него.

— Не бойся. Иди сюда, — он присел на гряду, в высокую ботву. — Что ж, поговорим и тут. Я коротко. Меня наше командование направило к тебе как к человеку, который уже доказал свою преданность.

Лицо Кулеша заметно потемнело.

— Ты, может, знаешь, что старосту вашего, холуя этого — Хадыку, наши хлопцы изловили и позавчера расстреляли, по приговору суда, как изменника родины? Гитлеровцы назначат нового старосту. Было бы очень хорошо, кабы ты сделался старостой. Великое дело иметь своего человека на такой должности — ты же сам понимаешь…

Обрадованный Кулеш схватил руку Маевского и пожал ее.

— Карп Прокопович, от всего сердца благодарю всех вас… за доверие, за то, что не забыли мою маленькую услугу. Эх, давно уж я с вами душой и сердцем. Неделю шукал вас по лесу, но попал к чертям лысым. Хорошо, что вашего хлопца узнал, а то я бы вместе с этими бандюгами ни за что, ни про что удобрял мать-земельку. Как подумаю, аж мороз по коже дерет. Но зато я еще больше уверился в вашей силе. Как вы здорово их, хи-хи… И я… я хоть сегодня, хоть сейчас в отряд с тобой пойду. Первым партизаном буду. Но Для такого Дела не подхожу я, Карп Прокопович. Не выйдет у меня. Артист я плохой. Боюсь — сам провалюсь и других провалю. Да и люди загрызут меня, женка живым съест. Не могу.

— Боишься? — коротко спросил Карп.

— Боюсь… но не за себя, Карп Прокопович. Не за себя… За дело.

— Ну что ж, я свое выполнил. Так и скажу начальству. — Карп быстро поднялся, оглянулся и сказал: — Бывай, — и пошел навстречу туману, что неожиданно выплыл из стоящих у ручья ольховых кустов и белым одеялом застлал низину за огородами.

Кулеш догнал его и попросил:

— Проведи меня в отряд. Чего вы боитесь?

— Не имею на это дозволения. Прикажут — в любое время проведу. Подожди.

С минуту Кулеш шел с ним по пояс в тумане.

Маевский остановился.

— Ну, куда ты?

— Карп Прокопович… того… прости, брат. Я тут ни при чем. Соблазнила чертова баба, силком затащила. Началось с чарки, а кончилось…

Маевский только махнул рукой, повернулся и скрылся в тумане. Не видел и не догадывался партизан, что почти до самого лагеря за ним шел предатель.

Никто из партизан не знал, какие задания выполняет Андрей Буйский после возвращения из Москвы. Знали только, что он занят чем-то очень важным, необычайно ответственным. Он неожиданно исчезал из лагеря и неожиданно возвращался обратно.

По приказу командира бригады для него была построена отдельная землянка. В его отсутствие землянка была заперта на громадный замысловатый замок, ключи от которого хранились у Лесницкого.

Вернувшись с задания, Андрей обычно один-два дня не выходил из своей землянки. Что он там делал — никто точно не знал. Входить к нему в такое время было запрещено — об этом комиссар бригады предупредил партизан перед строем.

Но обычно спустя несколько дней он выходил из землянки сам и сразу становился снова близким для всех человеком. С ним советовались, спорили, заставляли его читать вслух поэмы Лермонтова, монологи из «Бориса Годунова» и удивлялись его памяти. А память у него и на самом деле была феноменальная. Правда, рассказывая, он иногда внезапно умолкал и погружался в глубокое раздумье. Было очевидно, что новая его работа требует большого умственного напряжения.