Глубокое течение

Староста кашлянул и охрипшим басом сказал:

— Снегу-то лишнего навалило.

— Ага… Снежная зима, — согласился Маевский.

Снова помолчали. Татьяна видела, что это вынужденное молчание страшно угнетает всех. Отец несколько раз кашлянул в кулак. Люба нервно постукивала ногой об ногу и, не отрываясь, смотрела на Татьяну.

— Ну, как живешь, Карп Прокопович? — спросил, наконец, Бугай.

— Да видишь, как живу. В чужой хате.

Староста вздохнул:

— Хорошая женщина была Христина, царство ей небесное… Ни за что погибла…

«У-у, еще смеет жалеть, гад… иуда!» — подумала Татьяна.

— Что ж, нужно хату ставить, Карп Прокопович. Лес под боком…

— Нет, Ларивон Гаврилович… я порешил подождать.

— Пока свои вернутся? — спросил староста.

— Может, и пока свои вернутся. У нас с тобой сыновья там. Нам с тобой есть кого ждать.

Староста снова вздохнул:

— Наверно, не вернуться им. Силища-то какая…

— Кто его знает… А я так скажу: не нашего разума это дело. Наше дело — ждать, а что дальше… — Карп махнул рукой. — Я лично так думаю, — закончил он.

— Оно так-то так, но жить ведь надо', надо как-то приспособиться к жизни.

Любя не выдержала:

— Вы-то, господин староста, уже хорошо приспособились.

Карп бросил на племянницу предостерегающий взгляд. Бугай не обратил внимания на ее слова и продолжал рассуждать:

— Хата, например, своя при всякой власти нужна.

— Но не при той, что поджигает хаты и убивает стариков, — снова не выдержала Люба.

— Что поделаешь, дочка. На войне всякое бывает. И всякие люди на войне. Одни люди как люди, другие — зверями делаются. Но житье должно идти своим ходом, — философски рассуждал Бугай. — . Вот, например, детей учить нужно, — он повернулся к Татьяне, и она насторожилась. — Когда все это окончится — неизвестно. Вчера снаряд где-то нашли, И где они зимой выкопали его? А если б в школе были, знали бы свое дело.

Карп, довольный, кивнул Татьяне головой.

Староста помолчал.

— Из нашей деревни чтой-то мало учителей вышло. Трое только. В Залесье, например, целых двенадцать человек. А у нас все командиры. Восемь командиров.

Татьяна снова подумала: «Ишь ты, какие точные сведения собрал, иуда! Сколько ты получаешь за это?»

— Так вот я и хочу попросить Татьяну Карповну, — он произнес эти слова очень приветливо, с вежливым поклоном в ее сторону, — начать учить детей наших.

Татьяна почувствовала, как кровь застучала у нее в висках. Она отошла от печки, подошла к столу. Если бы не разговор с Лубяном, не его совет, она плюнула бы в глаза этому предателю в ответ на его предложение. Кто не понимает, что это издевка, что он пришел сюда, проведав о ее работе, о сегодняшнем приходе ребят? Но все же это был удачный момент выполнить приказ Лубяна. И Татьяна, сдержав гнев, сказала:

— Но я не знаю немецкой программы и боюсь, что буду учить не так, как вам нужно…

Бугай многозначительно улыбнулся:

— Учи детей Читать-писать на их родном языке — и все. Какие там программы!

В разговор вмешался Карп, и с его помощью они договорились. Так как помещение школы было занято полицейскими, староста отдал под школу бывшую колхозную канцелярию.

Занятия начались через два дня. Детей сначала было мало. Татьяну очень удивило, что дети Лубянихи — Ленка и Сережа — не явились в школу, но через дня три явились и они. Она поняла причину их отсутствия и неожиданного появления, когда Люба сообщила ей, что в эту ночь снова приходил домой Женька.

Приход в школу детей Лубянихи был словно сигналом для всех остальных. На следующий день на уроках присутствовали все дети, которые должны были учиться.

Первые несколько дней были очень трудными для Татьяны. Вести уроки так, как она прежде их вела, мешали ей сыновья старосты. Дети предателя! Два маленьких худеньких мальчика, совсем не похожих на своего отца-силача, только такие же черные. Оба они были тихими, очень внимательными и старательными учениками. Своими черными цыганскими глазами они следили за каждым движением учительницы. Татьяне становилось не по себе от этих взглядов, хотя она и пыталась заставить себя забыть о том, что это дети предателя.

Наконец опасения и неопределенность так надоели ей, что она отважилась рискнуть, и на одном из уроков взяла да и рассказала детям о великом разгроме немцев под Москвой, рассказала все так же, как перед этим рассказывала женщинам. После того волнующего урока у Татьяны как будто гора свалилась с плеч: самое страшное было сделано. Несколько дней она с тревогой ждала ареста и была готова ко всему, но ничего не случилось. И тогда она начала вести занятия по-настоящему.

Генриху Визенеру в последнее время не везло по службе. До этого, на протяжении всей войны, он шел только вверх, а тут вдруг его понизили в чине, не потрудившись даже объяснить причину. Впрочем, он понял ее сам, как только узнал, что комендантом района вместо него, обер-лейтенанта Визенера, назначили штурмфюрера Койфера. Ну, конечно, политика! Дело армейцев — воевать, а о руководстве захваченными районами позаботятся другие. Визенер понимал это и не обиделся. Сперва он испугался — как бы не отправили на фронт, но его назначили комендантом села Пригары — важного населенного пункта, находящегося на пересечении дорог. Гарнизон у него был небольшой, но надежный: старые служаки, еще в Бельгии воевавшие под его командованием. Генрих Визенер убедил себя, что это даже к лучшему. О, он ведь никогда не был карьеристом, как эти политики, и всегда подчеркивал, что он солдат, только солдат — и не больше.

И вот новый начальник вызвал его к себе.

День был морозный. Звонко поскрипывали полозья. Кони, фыркая, легко бежали по накатанной дороге. На передних санках сидело трое солдат, на задних — четверо; Визенер сидел в средних санях. Он завернулся в большой черный тулуп и с удовольствием затягивался сигарой. Ехали полем — объезжали лес. Снежная гладь слепила глаза сверканием миллиардов серебряных искорок. Визенер жмурился и любовался открывающимся видом. Он вспомнил виденную им в отцовском кабинете старую лубочную картинку. На ней — такое вот зимнее поле и тройка сытых коней, запряженных в большие сани. Тройкой правит молодой краснощекий парень. Одной рукой он держит вожжи, другой — обнимает еще более краснощекую толстую девицу. И у парня и у девицы — очень тупые лица. И Визенер с детства представлял себе русских по этой картинке — до тех пор, пока не встретился с ними в жизни. Он подумал: «Поле такое же и сани… но люди — нет… не такие. Упорные, дьяволы… Но, ничего, мы сломаем их упорство. Пусть не радуются успехам под Москвой…»

…Комендант принял обер-лейтенанта подчеркнуто приветливо, выслушал короткий доклад о событиях на вверенном Визенеру участке и предложил закусить. Только после этого пригласил в кабинет и приступил к делу.

— Из вашего доклада, господин обер-лейтенант, можно сделать вывод, что в порученном вам районе никакой активности партизан в последнее время не наблюдается. Но это не совсем так… Они существуют, они действуют. Ни вам, ни мне не удалось уничтожить их. Более того, число их с каждым днем возрастает. А это — самое страшное.

Генрих Визенер насторожился.

— Этому нужно положить конец! Надо отбить у населения охоту уходить в леса. Понимаете? Нужно любыми средствами остановить рост партизанских отрядов. Поэтому предложено провести небольшие мероприятия… — Штурмфюрер порылся в папках и вытащил оттуда один лист. — Невдалеке от вас, господин обер-лейтенант, есть деревня… деревня, — он заглянул в бумагу, — Ореховка. Вы знаете? Это — рассадник партизанской заразы, их гнездо. По неполным данным оттуда уже ушло в лес семь человек. Вот их имена. Прошу вас записать себе…

Визенер взял бумагу, достал вечную ручку.

— Кандыба Василий, Лубян Евгений, Зайчук Алена, Зайчук Иван, Хохлов Петр, Шкаруба Яков… Предложено, — штурмфюрер снова порылся в бумагах, — уничтожить их семьи. Доказано практикой, господин обер-лейтенант, что это наилучший способ заставить остальных подумать. Вам все ясно?