Страница 14 из 68
Татьяна посмотрела на ее живот и усмехнулась. Ничего этого она не испытала… Но, торопливо глотая слова, Татьяна рассказала то, что помнила по рассказам других женщин.
Улучив удобный момент, Татьяна изложила свою просьбу.
— Зачем тебе учебники и программы?
— Детей учить.
— Учить? Теперь?
Иван Маевский, услышав это, быстро приподнялся и зло «спросил:
— Новой власти угодить хочешь?
Татьяна вскочила и густо покраснела.
— Как не стыдно вам! Вы же знаете моего отца.
Старик хмыкнул.
— Буду учить детей так, как нас учили. А зачем им год терять? Зачем? Вы ведь сами говорите, что немцы — это только так, а жить мы должны по-советски. Мне Евгений Лубян приказал…
— Лубян? — переспросил Маевский, понизив голос. — Тогда извини меня. Дай, Вера, ей учебники.
Когда Вера вышла, старик уже теплым, отцовским тоном посоветовал:
— Ты только осторожно, дочка. А то есть собаки. Даже среди наших односельчан есть…
Через полчаса она вернулась домой с большой пачкой книг, завернутой в салфетку.
С этого дня ее больше не мучило сознание своей бездеятельности. Любимая преподавательская работа захватила ее. В ее необычной школе было два класса и в каждом — по одному ученику: во втором — Ленка Лубян, в четвертом — брат Ленки — Сережа. Но это не смущало ее. Она занималась с ними так же, как когда-то с двумя такими же классами, в которых было по пятнадцати человек. И занималась она по той же программе. Только одно обстоятельство сначала ставило ее в тупик — дети не были похожи на тех, которых она учила до войны. Те на переменах бегали, смеялись, шалили, порой и на уроках выкидывали какие-нибудь фокусы, — словом, делали все, что делают дети такого возраста. Сережа и Лена все время сидели молча, и в глазах их никогда не появлялось озорного блеска. Они слушали очень серьезно и усваивали не по-детски основательно и быстро. Война сделала их старше. И порой они задавали такие вопросы, на которые трудно было сразу ответить.
Обычно, когда в хату заходил кто-нибудь из чужих, занятия прекращались, и дети делали вид, что просто пришли поиграть. Однажды во время урока вошла Степанида. Татьяна не прервала урока. Она рассказывала своим ученикам про Москву. Будучи студенткой, она ездила в столицу на экскурсию и теперь увлеченно делилась своими впечатлениями.
И ребята и Степанида слушали затаив дыхание.
— Теперь, дети, враги подошли совсем близко к этому чудесному городу. Они хотят захватить Москву и уничтожить все созданное нашим народом. Вы знаете, что они уже давно кричат о захвате Москвы. Но Москва не сдастся, им никогда не взять Москвы, потому что ее обороняет вся наша родина, потому что в Москве — Сталин, — закончила он свой рассказ дрожащим от волнения голосом.
Светлые глазенки Ленки наполнялись слезами. Сережка посмотрел на нее и толкнул в бок, стыдясь слабости сестры. Но слезы были не только в глазах маленькой Ленки. Старая Степанида тоже тайком смахивала их уголком платка.
А на следующий день она привела к Татьяне двух своих внуков и попросила:
— Учи, крестница, и их заодно. Пошто они будут прогуливать? Пускай ума набираются и ведают, за что воюют их батьки. Один должен в первый класс ходить, а другой — в третий…
— С радостью, — ответила Татьяна, довольная тем, что количество учеников увеличивается.
Но в разговор вмешалась Пелагея.
— Что тут вам — школа, что ли? — зло бросила сна. — Черт знает что такое! Ни тишины тебе, ни покою! Идите в школу и учитесь там. А то забот сколько, да и бойся еще вдобавок!
— В школу нам нельзя идти, — ответила Татьяна. — Школу превратили в свинарник. А вы не бойтесь, Пелагея Свиридовна, — Татьяна сделала ударение на последнем слове, и имя мачехи прозвучало иронически, — вас они не тронут.
Пелагея, круто повернувшись, подбоченилась.
— Может, ты и меня хочешь учить? — крикнула она. — Больно умная стала. Смотри, как бы тебе за эту учебу шкуру не спустили.
Татьяна больно прикусила губу, чтоб сдержаться и не поругаться с мачехой при детях. Но не сдержалась Люба. Она оторвалась от книги и встала. Пелагея сразу замолчала.
— Вот что, теточка, — тихо, но решительно и твердо произнесла девушка, — если вам не нравится тут, собирайте свои манатки и прочь из моей хатки. Пока что здесь хозяйка — я. Вот как…
Пелагея проглотила приготовленную для Татьяны колкость и, ничего не ответив, вышла из комнаты.
Степанида вздохнула.
— Тяжело вам с ней.
— Тане, с ее характером, тяжело, а меня она боится больше, чем немцев, — усмехнулась Люба. — У меня — разговор короткий.
С неделю Татьяна занималась с четырьмя учениками. А потом, в один из дней, случилось такое, что она поначалу растерялась.
Дома никого не было. Она спокойно вела урок. И вдруг во двор ввалилась целая ватага: шесть мальчиков и две девочки. На крыльце они остановились и, подталкивая друг друга, стали советоваться, кому войти первым. Когда Татьяна вышла к ним, ребята в один голос попросили принять их в школу. Они так и сказали «в школу». Татьяна вздрогнула, услышав эти слова. Ей хотелось ответить, что никакой школы тут нет, и отправить детей домой, но она не могла солгать, да и, к тому же, она хорошо понимала, что дети пришли не сами, что их прислали взрослые — матери, деды.
Но, посадив новых учеников за стол, она почувствовала себя связанной… Подъем, увлечение работой пропали. В глубине души росли опасения. Быстро окончив урок, она отпустила детей домой.
«Это может плохо кончиться, надо посоветоваться с отцом…» Но отца не было дома: он с Любой пошел в лес по дрова.
Татьяна с нетерпением ждала их возвращения. Мысль о школе не выходила из головы. Перед глазами стояли серьезные детские лица с пытливыми глазами, в ушах звучали их нестройные голоса:
— Тетя, примите меня в школу.
— И меня.
— И меня.
«Школа. Советская школа, — думала она. — А там вот, в трехстах метрах отсюда, в здании настоящей школы — полицаи, немецкие власти… Нет, что-то надо сделать, что-то придумать…»
Нетерпение все росло, и она не выдержала: дождавшись возвращения Пелагеи, пошла в лес, навстречу отцу и Любе, чтобы поговорить с ними там, не прячась от мачехи.
Шел снег, густой и пушистый, он сразу засыпал следы. Татьяна шла быстро. Только на опушке она остановилась, оглянулась назад и потом уже смело вошла в лес. Лес, покрытый снежным саваном, стоял молчаливый, задумчивый. Только изредка срывавшиеся с веток комья снега нарушали тишину. Снег, густой в открытом поле, в лесу падал редкими пушинками, и они повисали на ветках сосен и елок.
Волнение Татьяны понемногу улеглось. Она даже упрекнула себя за трусость и попыталась отогнать тревожные мысли.
«Глупости все! Скажу, что работаю ради куска хлеба. Есть же школы в других деревнях. Учат же там детей, — уговаривала она сама себя, но тут же сознавала неубедительность своих доводов. — Так они тебе и поверят! Жди… Особенно когда узнают, с кем я начала эти занятия… Ох, Женя! И почему ты не появишься, не посоветуешь, что делать…»
В этот момент мимо нее со свистом пронеслось что-то темное и большое. От неожиданности Татьяна вскрикнула и рванулась в сторону, но увязла в глубоком снегу. От испуга сильно забилось сердце. На дорожке впереди себя она увидела лыжника. Это он обогнал ее и, не оглянувшись, финским шагом шел дальше.
«Кто же это такой?» — только и успела подумать Татьяна.
Пройдя шагов двадцать, лыжник резким прыжком развернулся и направился к ней. Она увидела лукавое лицо Жени Лубяна. Он весело улыбался. Сердце ее забилось еще сильней, теперь уже не от испуга, — от радости.
— Испугалась? — со смехом спросил Женька.
— Порядочные люди начинают с приветствия, молодой человек, — серьезно, даже сердито ответила Татьяна.
Ее суровость смутила Женьку, он поздоровался.
— Ну, добрый день, — и, подумав, добавил: —молодая девушка.
Татьяна не сдержала улыбки, и Женька увидел это, подъехал к ней и протянул руку.