Прогулка в Тригорское

— Известно, что Пушкин был очень суеверен, — добавил, со своей стороны, А. Н.,- он сам мне не раз рассказывал факт, с полною верой в его непогрешимость — и рассказ этот в одном из вариантов попал в печать. Я расскажу так, как слышал от самого Пушкина: в 1817 или 1818 году, т. е. вскоре по выпуске из лицея, Пушкин встретился с одним из своих приятелей, капитаном л. г. Измайловского полка (забыл его фамилию). Капитан пригласил поэта зайти к знаменитой в то время в Петербурге какой-то гадальщице: барыня эта мастерски предсказывала по линиям на ладонях к ней приходящих лиц. Поглядела она руку Пушкина и заметила, что у того черты, образующие фигуру, известную в хиромантии под именем стола, обыкновенно сходящиеся к одной стороне ладони, у Пушкина оказались совершенно друг другу параллельными… Ворожея внимательно и долго их рассматривала и, наконец, объявила, что владелец этой ладони умрет насильственной смертью, его убьет из-за женщины белокурый молодой мужчина… Взглянув затем на ладонь капитана — ворожея с ужасом объявила, что офицер также погибнет насильственной смертью, но погибнет гораздо ранее против его приятеля: быть может, на днях… Молодые люди вышли смущенные… На другой день Пушкин узнал, что капитан убит утром в казармах одним солдатом. Был ли солдат пьян или приведен был в бешенство каким-нибудь взысканием, сделанным ему капитаном, как бы то ни было, но солдат схватил ружье и штыком заколол своего ротного командира… Столь скорое осуществление одного предсказания ворожеи так подействовало на Пушкина, что тот еще осенью 1835 года, едучи со мной из Петербурга, в деревню, вспомнил об этом эпизоде своей молодости и говорил, что ждет и над собой исполнения пророчества колдуньи [102].

Но обращаемся к прерванному рассказу. Весна 1826 г. была особенно хороша, все предвещало славное лето — и предвещания сбылись: во все время лета 1826 года погода стояла превосходная — как раз для гулянья; Пушкин нетерпеливо ждал к себе дерптских приятелей и настоятельно уже писал к А. Н. Вульфу, чтобы тот привез Языкова:

«Вы мне обещали писать из Дерпта и не пишете. — Добро. Однако я жду вас, любезный филистер [103], и надеюсь обнять в начале следующего месяца — не правда ли, что вы привезете к нам и вдохновенного?[104] Скажите ему, что этого я требую от него именем славы и чести России. Покамест скажите мне — не через Дерпт ли проедет Жуковский в Карлсбад? Языков должен это знать[105]. Получаете ли вы письма от Анны Николаевны (с которой NB мы совершенно помирились перед ее выездом)[106], и что делает… Анна Петровна? Говорят, что Болтин[107] очень счастливо метал против почтенного Ермолая Федоровича. Мое дело — сторона, но что скажете вы? Я писал ей: „Вы пристроили Ваших детей, — это прекрасно. Не пристроите ли Вы Вашего мужа? Последний — гораздо большая помеха“[108]. Прощайте, любезный Алексей Николаевич, привезите же Языкова, и с его стихами.

Видел я, — замечает Пушкин в конце того же письма, — в Списке некоторые нескромные гекзаметры и сердечно им позавидовал»[109].

Письмо это отправлено, как видно из пометки на нем г. Вульфа, 7-го мая 1826 года [110], а в начале следующего месяца Вульф исполнил, наконец, давнишнее желание Пушкина и привез Языкова…

Пушкин весь предался отдыху. Он нуждался в нем: в самом деле, едва ли когда-нибудь Пушкин так много работал, как перед этим летом, в течение всего пребывания своего в Михайловском.

Некоторые черты жизни Пушкина в Михайловском до приезда Языкова, как справедливо замечает его биограф, во многом напоминают жизнь Евгения Онегина: то же купанье утром, переплывание реки, протекающей под горой пред домом, прогулки пешком и верхом, прихотливый обед, ну да, словом — прочтите (если не помните на память) 36–40 строфы IV главы «Евгения Онегина», и там найдете в деревенской жизни Онегина некоторые черты жизни самого Михайловского изгнанника. В той же главе Пушкин, между прочим, говорит:

Соседом этим был Вульф; слышал же он «Бориса Годунова» и, разумеется, не задыхался от скуки, а замирал от удовольствия и внимания. «Раз всю ночь, — говорит Алексей Николаевич, — как есть напролет просидел я в маленьком домике Пушкина, слушая чтение „Бориса Годунова“… Не могу передать вам, какое высокое наслаждение испытал я в то время!»

С приездом дерптских приятелей Пушкину не приводилось бродить одному. Все трое целыми днями сидели в Тригорском, гуляли в тенистом саду, купались в Сороти, стреляли из пистолетов, скакали верхом «на лихих аргамаках», и все то веселье, все веселье подогревалось ухаживаньем за очаровательными тригор-скими барышнями…

«Вот, Зина, вам совет — играйте!» — писал Пушкин в это время в альбом одной из них:[111]

Это та самая Зина, белые ручки которой приготовляли для дорогих гостей:

Стихи импровизировались, стихи же и записывались гостями Тригорского — в альбом его обитательниц… К одной из них- Александре Ивановне Осиповой было написано (еще в 1824 году) Пушкиным «Признание»:

Но альбомы, куда вписывались все эти стихотворения, мы пересмотрим после… Теперь же поговорим о Михайловском, где — по словам Языкова:

Вот что рассказывали о сельце Михайловском Мария Ивановна и другие лица.

Домик в Михайловском известен многим; с него были деланы рисунки… В домике этом жил и умер в 1806 г. дед Пушкина Осип Абрамович Ганнибал. Вся мебель, какая и была в этом домике при Пушкине, вся была ганнибаловская, Пушкин себе нового ничего не заводил… Самый домик и тогда уже в 1824-26 гг. был довольно стар:

совершенно справедливо говорил Пушкин в одном своем стихотворении. Мебели, как я сказал, было не много и вся-то старенькая; после смерти Пушкина, когда перестала сюда ездить и жена его, Михайловская мебель разошлась по разным рукам; бывшие на селе люди пораспродали ее или подарили различным почитателям Пушкина… Многим приятно было иметь какую-нибудь вещь на память о поэте…

102

Сличи этот рассказ с вариантами, помещенными г-жою Фукс в «Казанск. Губ. Вед.» 1844 г., № 2 и г. Анненковым в «Материал, для биографии A.C. Пушкина» 1855 г., стр. 45–46. Кстати заметим, что приводя в наших заметках некоторые из устных рассказов лиц, мы вовсе не стоим за верность этих рассказов различных во всех их мельчайших подробностях: мы хотим сказать, что при всей добросовестности особ, почтивших нас своими беседами о Пушкине и его друзьях, все-таки может случиться, что память изменила им и некоторые, без сомнения, мелкие подробности и кой-какие хронологические данные могли у них спутаться.

103

«Пушкин, — замечает г. Вульф, — едва ли подумал, что значит это слово, — иначе не окрестил бы меня им; я и Языков вовсе не принадлежали к тому роду людей, которых на студентском языке называют филистерами»[250].

104

Поэт H. M. Языков, которого тщательно ожидали в Трйгорском еще летом 1825 года, 5 мая 1826 года писал своему брату из Дерпта: „Вот тебе новость о мне самом: в начале наших летних каникул я поехал на несколько дней к Пушкину“ („Языковский архив“ вып. I, стр. 249).

105

Языков и Вульф могли знать о маршруте больного Жуковского от его друга и родственника — дерптского профессора И. Ф. Мойера: „Жуковский бледен как смерть. Он в начале мая отправляется в Эмс. Это единственное для него спасение. Здесь бы он погиб“, — пишет К. Я. Булгаков 22 апреля 1826 года своему брату в Москву (см. „Русский Архив“ 1903 г., кн. II, стр. 430).

106

Анна Николаевна Вульф, бывшая тогда в Тверской губ. и ведшая оттуда оживленную переписку с Пушкиным; письма поэта за этот период, к сожалению, не сохранились и в печати неизвестны (ответные письма Анны Вульф напечатаны в первом томе академического издания переписки Пушкина).

107

Фамилии А. П. Керн, которую Пушкин назвал в письме „Вавилонской блудницей“, ее мужа и Болтина Семевским были зашифрованы буквами NN. Болтину Лев Сергеевич Пушкин в 1835 году проиграл 10.000 рублей, брат выкупил у Болтина вексель Льва Сергеевича.

108

Это письмо Пушкина к Керн не сохранилось и в печати не известно.

109

Синек или Синское Устье — почтовая станция на реке Великой в 80-ти верстах от Опочки. Из упоминаний Пушкина о Синске видно, что он совершил тогда поездку из Михайловского в Остров, а может быть, и во Псков. По предположению П. А. Ефремова, в Синске Пушкин видел нескромные стихи, „может быть, написанные там на стене, на столе или на скамейке каким-нибудь проезжим, что в прежнее время практиковалось на всех почтовых станциях“ (см. „Новое Время“ 1903 г. № 9900).

110

Письмо на полулисте, сложенном пакетом, с адресом: «Его благ. А. Н. Вульфу в Дерпт».

111

Семевский цитирует это стихотворение не по автографу, а по современной копии, находившейся в альбоме П. А. Осиповой; альбом этот до революции принадлежал кн. A.A. Хованской, где находится теперь — неизвестно.

112

«1-го июля 1826 года Зуево (т. е. Михайловское)». Соч. Пушкина, изд. 1859 г., т. I, стр. 352–353. Зина помнит малейшую черту из знакомства своего с Пушкиным; знакомство это началось еще тогда, когда Пушкину было лет семнадцать. Е. Н. было шесть. Пушкин однажды гулял с нею и раз, подняв ее на руки, спас от собак, бросившихся на малютку… «Что до меня, — говорила мне, между прочим, М. И.,- то я, бывало, все дразню и подшучиваю над Пушкиным: в 1820 году была мода вырезывать и наклеивать разные фигурки из бумаги; я, бывало, вырежу обезьяну, и дразню Пушкина, тот страшно рассердится, а потом вспомнит, что дело имеет с ребенком, и скажет только: „Вы юны, как апрель“. И что за добрая душа был этот Пушкин, всегда в беде поможет; маменьке вздумалось было, чтоб я принялась зубрить грамматику, да, ведь какую — ни больше, ни меньше, как Ломоносовскую. Я принялась было, но, разумеется, это дело показалось мне адским мучением. „Пушкин, заступитесь!“ И что ж вы думаете? Стал он говорить маменьке и так это убедительно, что та и совсем смягчилась; когда же Пушкин сказал: „Я вот отродясь не учил грамматики и никогда ее не знал, а, слава богу, пишу помаленьку и не совсем безграмотен“. Тогда маменька окончательно оставила Ломоносова… Вообще Пушкин говорил всегда убедительно, и на Прасковью Александровну имел большое влияние…»