Страница 8 из 20
— Завтра поутру поеду к нему проведать, попросить его благословения, — решил царь и действительно отправился, сопровождаемый боярами, в Москву.
Не сокрушило падение твердый дух святителя, разум его по-прежнему был светел, дух бодр.
— Спасибо тебе, государь, что навестил меня, немощного. Ой, много сирых, бесприютных осталось на Москве за эти дни! Сколько народу погибло, погорело… Горе великое послал на нас Творец.
На глазах престарелого владыки показались слезы.
— Мужайтесь, братие, — обратился он к сопровождавшим царя боярам, — не предавайтесь унынию, молите Господа Всемогущего, да простит и отпустит Он вам согрешения ваши!
Невнимательно слушали умилительные слова больного старца бояре, у них на уме были одни раздоры и распри между собою.
Не стесняясь его присутствием, они стали перекоряться друг с другом, обвинять князей Глинских в поджогах.
Не отставал от них и духовник государев — протопоп Благовещенского собора Федор Бармин.
— От них пожог пошел, в народе тоже об этом в один голос бают, — дерзко заметил Бармин Иоанну.
— Доподлинно сказывали, великий государь, — поддакнул боярин Иван Челяднин, — что бабка твоя с лекарем-жидовином сердца казненных тобой вырезали, в воде мочили и тою водою кропили по улицам, оттого и поджог начался. Должно, что поклеп возвели, сыскать нужно, дабы правду узнать.
— Истинно, что нужно, — сказал в свою очередь Скопин-Шуйский, — а то мало ли злого люда, долго ли на мятеж подбить!
Не знал Иоанн, на что решиться. Послать ли дядьев на Москву, пусть народ успокоят; если повременить, как бы греха какого не вышло бы?
Погрузился в раздумье и Макарий, не знает, какой совет преподать царю.
— Научи, святой владыко, что делать? Не верю в вину дядьев…
— Не верю и я, государь! Но сыск пошли сделать, вины дядьев твоих и бабки не можно доказать, коль ее нет, себя они этим оправят перед людом московским.
Иоанн видел, что выхода другого нет. Приходилось послать бояр с одним из дядьев, Юрием Глинским, другой брат, Михаил, вместе с матерью во Ржев отбыли еще после первого пожара.
Тяжелое предчувствие овладело царем, он видел, что несдобровать Юрию перед народным негодованием, гибель Глинского представлялась очевидной.
— Через три дня, в воскрес день, ступайте на площадь Кремлевскую, клич кликните, обыск нарядите, — твердо приказал Иоанн. — Там выяснится вся правда!
Уехал царь с боярами из обители на Воробьевы горы, печально поник головою старец митрополит, не видел он конца смуты народной.
— Отец Сильвестр, попомни свое обещание. Руси нужен царь строгий, но милостивый, почитать его должен народ, а не осуждать. Наставь его.
— Помню, святой владыко, — уверенно ответил священник, — все, что возможно, сделаю, дабы царя на путь истинный обратить.
XVI
Миновали три дня. На Кремлевской площади негде яблоку упасть — все заполнено народом. На зов царя явился сюда чуть ли не весь люд московский, жадно хочет он разузнать всю правду, кто поджог учинил, кто за него ответ держать должен.
Все ждут нетерпеливо, что скажут царевы бояре, рвутся услыхать сыск, поклеп или правда на Глинских-князей возведена.
Недолго пришлось ожидать.
Заволновалась толпа, на недавнем пожарище, еще покрытом головешками и грудами пепла, каждому хочется самому услышать.
— Люд московский, — зычно спрашивает у толпы осанистый дьяк Тетерин, — по правде, по совести сказывайте, кто поджигал Москву?
Загудела многотысячная толпа, точно зарокотала морская волна:
— Они… Они, Глинские, дядовья царские, с бабкой-ведуньей!
Не по своему разуму кричит люд московский, подсказывают ему подкупные люди врагов Глинских, никто ничего доподлинно не знал, не видел, только россказни слышали. Ни слова в ответ толпе не вымолвил дьяк, чуть заметно качнул в сторону стоявшего тут же Юрия Глинского. Понял князь Юрий, что ждет его смерть неминучая, вихрем помчался в собор Честного Успения Приснодевы, скрылся, у святынь искал спасения.
Не пощадили бояре своего исконного врага, с головой выдали…
Кинулась вслед за Глинским толпа убийц, не побоялась разрушенной огнем святыни, убила Юрия в храме и выволокла окровавленный труп его на площадь.
Жестокости человеческой не было предела, она бушевала, как стихия…
Вместе с Глинским погибла вся его челядь. Убийцы злорадно потешались над ними, всех перебили и вместе с убитым князем кинули их на Лобное место.
Остановить ярость толпы не представлялось возможным. Побила она и ни в чем не повинных северян, только что прибывших в Москву и принятых ею тоже за литовцев по обличью.
Радовались враги Глинских, бояре, жестокой расправе с их недругом.
— На Воробьевы! К царю! — кричали зачинщики кровавого дела. — Пусть выдаст нам другого Глинского и бабку свою, иначе ему самому несдобровать!
Насупился Иоанн, когда ему донесли, что москвичи к нему идут требовать выдачи его родных, рассвирепел, как буй-тур.
— Пусть Вельский и Воротынский охрану поставят, — приказал он в ответ на предупреждение Адашева, что все мирно обойдется, — а сами выйдут народ успокоить. Пусть скажут, что Глинских здесь нет!
Исполнили приказ царя бояре, объяснили толпе. Немного затихли горлопаны, но вслед за тем подстрекатели снова начали травить народ.
— Выдавайте нам Глинских! — завопили озорные.
Вельский махнул рукой, и стрельцы раскидали и перехватали крикунов. Многих из них повесили, других по тюрьмам рассажали…
Временно успокоился московский люд, начал снова обстраиваться, весь ушел в созидание нового города.
Зашевелилась снова деятельная жизнь на Москве, пораскинулся торг, стали восстанавливать погоревшие Божий храмы, со слезами молиться перед святынями, чтобы впредь сохранил Господь-Вседержитель от новых зол и бед люд московский…
Бедняки, лишенные крова, благодаря заботам отца Сильвестра и Адашева, по поручению Иоанна, были размещены по обителям и церквам, уцелевшим от пожара, и по боярским жилищам.
Долго еще нужно было Москве возрождаться из пепелища, грозный пожар нескоро забылся москвичами, не мало породил он крови и бедствий…
XVII
В царском дворце на Воробьевых горах тоже нет покоя.
Мечется душою юный царь, давит, мучает его случившееся несчастье, себя, свои грехи считает он главной виной этого народного бедствия.
— Как бы не Федор Бармин облыжно показал на дядьев моих, — говорит себе Иоанн, — не рассвирепел бы так народ, не погибло бы так много ни в чем не повинного люда вместе с дядей Юрием! Сменить его нужно, негож он, чтобы каяться ему на духу можно! Но кем же заменить его? — недоумевал царь.
И вспомнился ему духовник его юной супруги, поп Сильвестр.
— Он! Никого другого, кроме него! — сказал Иоанн и послал за Сильвестром, все еще находившимся в обители с владыкой митрополитом.
Поздно прибыл во дворец по зову царя священник, спустился уже вечер, недалеко было и до ночи.
— Тебя-то я только и ждал, честной отец, — обрадованно проговорил Иоанн, когда Адашев ввел к нему в опочивальню Сильвестра. — Оставь нас вдвоем, Алеша, — крикнул он новому любимцу, плотно прикрывшему дверь в опочивальню.
— Тяжело мне, отец святой, точно камень налег на сердце, щемит, нет покоя, места себе найти не могу, мечется душа, — порывисто говорил царь, точно ожидая слов утешенья от сурового священника.
Темно в опочивальне, только теплится огонек в лампаде перед иконами в углу.
— Приди в себя, успокойся, государь, — сказал Сильвестр, — тебе нужно быть твердым, рассудительным…
И словно нечаянно подвел он Иоанна к окну, выходившему прямо на реку.
Вдали все еще стояло уже значительно ослабевшее зарево над догоравшими обломками города.
Сметливый новгородец воспользовался минутой и обратил внимание потрясенного юноши-царя на этот след недавнего огненного нашествия.
— Смотри, — жестко сказал Сильвестр, — смотри, государь, на это знамение, кайся, вспоминай, сколь много бедствий народу московскому нанесло твое окаянное житье, кой грех не содеял ты пред Богом, кою заповедь Его ты не преступил? Ой, велика твоя вина перед Создателем, много слез должен ты источить, каяться от глубины души, чтобы Творец отпустил твои согрешения и не вылил бы паки фиал гнева Своего на неповинный люд московский ради прегрешений твоих великих!