Охота

— Второй помощник, — распорядился Альмейда, — берите половину команды и ступайте на линеал.

— Нас осталось слишком мало, капитан, — второй помощник не участвовал в абордаже и был крайне разочарован этим фактом. — Большая часть команды ранена и многие не дотянут до рассвета. Врач и фельдшера надрываются, жилы рвут. Нас спасло только то, что у врага не было достаточно людей, чтобы дать настоящий залп. Иначе «Каммористу» просто смело бы картечью.

— Не понимаю, — совершенно спокойно сказал Альмейда, — как это относится к моему приказу. Я не намерен топить или дарить гусям линеал. Мы возьмём этот корабль на буксир и дотащим до Марикьяры. Вам это ясно? — Второй помощник кивнул. — Выполняйте.

Домой мы тащились едва-едва. Накинув на нос линеала буксировочные тросы, наскоро сделанные из запасных снастей того же линеала, пересадив половину оставшейся команды на его борт, «Каммориста» двинулась в обратный путь. Мы не уходили далеко от берега, так что линеал едва не скрёб по дну килем. Людей было мало и даже мне пришлось тряхнуть стариной. По вантам я, конечно, уже не бегал, но и на палубе было чем заняться. Мы на ходу чинили «Каммористу», используя материалы опять же с линеала, принимавшим нашими усилиями всё более ободранный вид.

И вот спустя почти два месяца мы, вновь обогнув Кэналлоа, вернулись на Марикьяру.

Там наш ждали дурные вести. «Императрикс» вышла на промысел. Сейчас он вовсю гулял вдоль побережья Придды, тех же Улаппа с Ардорой, едва не каждый день атакуя торговцев и одиночные корабли, несколько расхрабрившись он напал на небольшие конвои, обстреляв их с большого расстояния. А мы в это время торчали на Марикьяре — ждали пока отремонтируют «Каммористу». Не смотря на то, что мы кое-как залатали её ещё в море, наш фрегат очень сильно пострадал в сражении с линеалом Длинного Дронга. Нам едва-едва хватило денег на ремонт, лишь загнав трофейный корабль, мы смогли свести концы с концами. Адмиралтейство после не слишком удачного рейда потеряло интерес к затее Альмейды и золото из Олларии потекло куда менее обильным потоком, нежели полугодом раньше. Набрать новых матросов, заплатить нам и набрать припасов Альмейде удалось с награды, объявленной за голову Длинного Дронга. Деньги это были немалые и всё равно хватило его, что называется, в притык.

Тяжкая тоска обрушилась на нас, переживших первый рейд «Каммористы». От абордажной команды остались только я, Рокэ и Шад. Ещё двоих выживших в той безумной схватке мы проводили на сушу — один лишился правой руки, второй — большей части лица, ему почти в упор выстрелил из пистолета пират, оборонявший лестницу на полуют, однако усилиями корабельного врача «Каммористы» и благодаря недюжинному здоровью он всё же остался в живых. Мы — впятером — частенько допоздна засиживались в портовых тавернах, опустошая бутылки терпких южных вин, пропивали своё жалование и выходной пенсион, выплаченный покалеченным морякам. Как ни странно, мои Закатные твари оставили меня на время в покое — и я не знал причины этого, обилие неплохого вина, климат острова или же тот факт, что я был занят делом. А может быть, их отгоняли песни.

Сквозь узкое оконце солнца луч проник

Пытаясь отогреть сырые камни стен

Сегодня в честь победы будет цирк у них

И на потеху бой, у нас, попавших в плен

Зевая будут дамы на трибунах ждать,

Когда один из нас другому пустит кровь

Кто победит в бою, кому свободу дать

Гадает королева выгнув бровь

Она не знает как прекрасна степь весной

Как мчат, вздымая пыль, шальные табуны

Свобода мне нужна, нужна любой ценой

Я пленный воин, я виновен без вины

Но что же это, Боги, предо мною он

Тот, кто в бою от стрел закрыл меня собой

И задохнется крик, и захлебнется стон

«Вам нужен бой? Ну ладно, будет бой,

Ну что ж, мой друг, давай повеселим народ,

Я словно невзначай нарвусь на твой клинок;

Ты спас меня в бою, сегодня мой черед,

Сегодня мне лежать поверженным у ног».

Но он смеясь встает со мной к спине спина

И, обнажая меч, мне шепчет: «Не спеши.

Они хотели крови? Пусть же пьют до дна.

Кто виноват сегодня — Бог решит.»[1]

Шад отложил гитару и взял свой стакан с вином. Не помню уже с чего мы заговорили о древних балладах, кажется, первым начал Рокэ. Шад сказал, что помнит одну, слышал её ещё у себя на родине, в Багряных землях. Он взял гитару и запел, на тягучем языке своей земли. Я весьма смутно понимал слова — в голове стоял туман от выпитого вина, к голосу Шада примешивался шум волн, взявшийся незнамо откуда; но общий настрой уловил. И столько было в этой песне безнадёги и тоски, что захотелось плакать или схватиться за шпагу — тьфу ты, абордажную саблю, теперь она у меня на поясе висит — и встать плечом к плечу с теми двумя на арене — или как называется то место, где в далёкой древности дрались друг с другом или со зверьём попавшие в плен воины.

— Хорошая баллада, — кивнул Рокэ, — вот только не такая древняя, как ты говорил. Обычай, о котором ты пел ещё догальтарский — так развлекались правители отдельных стран, что после вошли в Золотую анаксию. Их правители не звали себя королями — у них для себя были совсем иные титулы, позабытые сейчас.

— Их песни позабыты вместе с титулами, — заметил однорукий абордажник. — Или может ты знаешь какие-то, а, Рубен? — Он неуклюже левой рукой взял гитару у Шада и протянул Рокэ.

— Отчего бы не спеть, — кивнул Рокэ, проходясь длинными пальцами по струнам.

Ветер рвет паруса, корабли отгоняя от всех берегов,

Ветер гонит волну за волной и уносит корабль в океан.

Он заблудится сам в океане, ну что ж, это участь ветров.

И поют паруса, и к тому же готов ко всему капитан, капитан.

Он уверен в команде, которая с ним на одном корабле,

Капитан верит в звездную ночь и отчаянно верит в себя.

Он доверился буйному ветру и верной попутной волне.

Он измучен мечтой, ему снится и снится святая земля.