Страница 16 из 23
Мы сегодня будем там? – Последний вопрос обращен был к Смерти, и та подобострастно поклонилась и так же подобострастно проговорила:
– Всенепременно будем, ваша кромешность.
– Это как это – кромешность? – спросил Федюшка.
– Всё-то ты вопросы задаешь, – укоризненно сказал Постратоис, – чутье имеешь, разум имеешь, сам соображай. Кромешность! А! Как звучит! Разве есть слово мощнее и ярче, а? Так вот, иногда нашего пупырчатого друга, как бы это поэтичнее сказать… тошнит, одним словом, и вот однажды он вытошнил ее – Смерть… – При этих словах Смерть медленно и с достоинством поклонилась. – Ну а Бог ваш, Он и напустил ее на людей.
Он всегда так: сотворить чего полезного – так Его нет, а использовать готовое – всегда пожалуйста.
– Бог? – встрепенулся Федюшка. – А Он есть? Он Кто?
– Бог-то? Да Он Творец всего, Творец неба и земли, – раздраженно сказал Постратоис, задумчиво при этом глядя в загоревшиеся глаза Федюшки. – Есть Он, есть, куда ж Ему деться… Только Он прячется… нету Его, нету! – И Постратоис вдруг расхохотался таким частым ядовитым хохотом, что сам закашлялся. Одновременно засмеялись и Смерть, и пупырчатый комок Грех.
«Вот будет картина, если бабушка войдет», – опасливо подумал Федюшка. И только подумал, ему вдруг тоже захотелось смеяться. И он тоже закатился звонким своим хохотком, хотя ему было совсем не смешно, но остановиться он не мог, будто его щекотали.
Наконец Постратоис оборвал внезапно хохот, и его лицо мгновенно стало каким-то сосредоточенно-задумчивым, словно и не хохотал он только что. То же самое произошло и с его подручными. И у Федюшки сам собой оборвался смех. Он бросился к Постратоису с расспросами:
– Но почему? Зачем Бог напустил Смерть на людей?
– Вот уж не моего ума дело, – ответил Постратоис, и ниточки-губы его отчего-то презрительно сморщились, – хотя я такой, что мне до всего есть дело, однако это дельце уже обделано. Давно-о… Шумное дельце, с последствиями! – Постратоис страстно-мечтательно зажмурил свои глазищи и клацнуло грязными граблями-зубами. – Ах, какая все-таки замечательная сила – слово!
Оно, конечно, кулаком под глаз – это прекрасно, но! – тихое, ласкающее душу слово часто куда действеннее. Подполз я, помню, к прародительнице вашей, Еве… – И тут Постратоис вдруг сузился, вытянулся, черный фрак его охватило огнем, вспыхнувший огонь мгновенно съел всю одежду Постратоиса и сразу погас.
Федюшка видел перед собой свернувшегося в клубок громадного желтого чешуйчатого змея, голова которого на мощной длинной шее торчала из клубка, раскачиваясь на уровне Федюшкиных глаз…
– Да, вот в таком виде подполз. Как?
– Здорово! – восхищенно крикнул Федюшка.
– Вот и я думаю, что здорово, – сказал змей-Постратоис, – а один завистник заявил, что-де из такой пасти не может звучать истина. Какова наглость! Вообще-то на истину мне сугубо наплевать, я пренебрежения не выношу к себе и своим словам. Ты это имей в виду. Кто слушает мои слова и не исполняет их, того неизбежно ждет проклятие гееннского огня. Это страшное проклятие! Каждый звук моего слова обрамлен огнем гееннским, на нем, огне этом неугасимом, несутся слова мои в мир и покоряют его. Гееннский огонь – это как раз то, о чем ты мечтаешь, он дает вечную жизнь, этот огонь, коли зажжется он в душе человеческой, никакая смерть не задует. Все понял?
Федюшка быстро-быстро закивал в ответ:
– Когда же ты дашь мне этот огонь? – Он пребывал в сильнейшем возбуждении и готов был сейчас на все, чтобы заполучить вечную жизнь.
– Не спеши, – отвечал змей, – ты возьмешь его сам, когда подойдет время. А оно уже рядом и стучится в дверь. Хотя я бы, честно говоря, не ответил на этот стук, намаешься ты с этой вечной жизнью. М-да… Когда человек творил Грех, он знал, что делал, ха-ха-ха-ха… Какое прекрасное это создание – Грех. А звучит как, а? Хоть человек есть ничтожество, сто раз повторю, но этим своим творением он может гордиться. Грех – это протест против жизни, против вечной жизни, которой ты так домогаешься. Это торжество свободной воли, это торжество сильного человека, человека мысли над слюнтяями и простаками, грех – это та изюминка, без которой жизнь была бы совсем скучной и поганой. И горжусь, что приложил к созданию сей пупырчатой очаровашки свое слово, веское, ласковое, ласкающее слово. Так вот, подполз я к прародительнице Еве и прошептал-прошипел ей:
«Уговори мужа твоего Адама съесть запретный плод с древа познания…» Росло такое роскошное деревце в Раю. «…Будете вы, – говорю, – равными Богу, Творцу вашему, знать добро и зло, сами богами будете!»
До этого ведь царило на земле одно сплошное скучнейшее добро. Убей не понимаю, что в нем хорошего, в добре этом, что с ним так носятся некоторые из людишек? Не понимаю и не приемлю, ты понял, юноша?
Хочешь вечно жить, мотай на ус. Усов, правда, у тебя нет еще, но умишко есть. Живой умишко, бойкий, вот и соображай им, что питает разлюбезную тебе вечную жизнь. А?!
На это грозное «А?!» Федюшка быстро-испуганно кивнул головой, но все же сказал:
– Но ведь это… когда добро царило, человек бессмертен был? Значит, это добро питало бессмертие в человеке?
– И этот умишко я назвал живым и бойким! – раздосадованно прошелестело из змеиной пасти, и глаза змея при этом вылезли из орбит, увеличившись раз в пять, и быстро же вернулись назад.
– Да просто жалкий недоумок, – пророкотала своим обмораживающим голосом Смерть.
И у пупырчатого комка вдруг прорезался голос:
– Метлой ему по башке, а не вечную жизнь. Для кого ты стараешься, о великий Постратоис?
Башка змея почти вплотную приблизилась к Федюшкиному лицу, немигающие, без век, зенки уперлись в Федюшку обжигающим взглядом.
– Грош цена тому бессмертию, если оно так запросто у вас было отнято. Значит, и не было его, одни слова были, одни обещания, поди-ка теперь проверь, – зловещим шепотом прошипел змей, – да, прародительница Ева послушалась меня и уговорила мужа своего Адама, и они съели запретный плод! И вот всего-то за это вот, всего лишь за ослушание лишил их Бог – Творец бессмертия. Он, Бог, всегда такой, за проявление силы духа – наказывать. А что, скажи мне, есть ослушание, как не проявление силы духа? Когда утром ты варенье запретное жрал, разве не ощущал ты в себе, скажи, торжества дерзости и бесстрашия? Человек должен слушаться одного только своего «хочу», которое порождает его воля. Хочешь, я покажу тебе твое «хочу»?
Федюшка даже удивиться не успел странному вопросу. Из-за клыков раззявленной змеиной пасти выскочил длинный, раздвоенный на конце язычок и вонзился в Федюшкину грудь, свободно пройдя сквозь одежду. Федюшка ощутил легкий укол в груди, собрался было ойкнуть, но через мгновение не ойкнул даже, а вскрикнул громко, совсем уже по другому поводу: перед самым его носом на подрагивающем раздвоенном языке стоял маленький-маленький, со спичку ростом, человечек, точь-в-точь Федюшка и лицом, и телом, лицом, правда, не очень, слишком уж капризно-требовательным было его сморщенное личико. Гримаса недовольства чем-то перекосила крохотные черты его, глазки гневно сверкали, а из ротика вдруг громоподобно прозвучало: «Хочу!» Федюшка отпрянул в ужасе: вот тебе и крохотулька, репродуктор на столбе тише рявкает.
– Не шарахайся от своего повелителя, – с усмешкой сказал змей.
– Как повелителя? Вот этот…
– Он самый. Не гляди, что маленький. Это и есть твое «хочу», коему ты покорный раб.
Не смущайся словом, юноша. Раб своего «хочу» есть повелитель жизни, быть его рабом – это прекрасный удел сильного человека, это значит наперекор всему делать то, что тебе нравится. Захотел варенье – беру, захотел присвоить груду камней, то бишь тяжелые снаряды, – беру, захотел бессмертия… тут вроде бы и загвоздка; хорошо, конечно, когда носишь в себе такое жадное и громкое «хочу», но ничтожное твое «могу» здесь бессильно, но! Разве могу я, со своим всемогущим «могу» остаться равнодушным к воплю твоего повелителя? Мы с твоим «хочу» давние приятели.