Течёт река…

За домом — сад. Он невелик, но в нём растут все цветы, деревья и кустарники, которые упоминаются в пьесах Шекспира.

В окрестностях Стрэдфорд-на-Эйвоне сохранился коттедж, где невеста Шекспира, ставшая его женой, — Анна Хетевей, а также ферма её матери А в самом Стрэдфорде-на-Эйвоне был ещё один дом, в котором жил Шекспир, вернувшись после многих лет, проведенных в Лондоне. Это был большой дом на Ньюс-плейс, но от него уже давно ничего не осталось. Теперь на его месте разбит парк. Почему же исчез этот дом? Что с ним случилось? Дело было так. В середине XVIII века владельцем этого дома стал некий мистер Гастрелл. Но наслаждаться плодами своего приобретения ему не пришлось: дом осаждали многочисленные посетители — поклонники таланта Шекспира, желавшие побывать здесь. Не выдержав этого натиска, Гастрелл решил сломать дом. И он это сделал. Однако только этого мистеру Гастреллу показалось мало. Он срубил тутовое дерево, которое некогда посадил Шекспир возле дома. Но отросток этого дерева стрэдфордцам удалось сохранить, и они вновь посадили его на Ньюс-плейс. Так гласит легенда. Выросло огромное дерево. Теперь ему около двухсот пятидесяти лет. Его называют «деревом Шекспира».

К городской ратуше примыкают дома, построенные гильдией Святого креста ещё в XV веке. Это длинные мрачного вида здания под высокой крышей с каминными трубами. Здесь, как полагают, была расположена школа, в которой учился Шекспир. В Мемориальном театре ежегодно проходят фестивали шекспировских пьес. Обычно в эти дни ставят пять пьес. Билеты распродаются задолго до фестиваля Места в отелях также абонируются заранее, заполняется приезжими Хозяева отелей, ресторанов, таверн оживляются, пополняя свои кошельки. Под низкими сводами таверны «Белый лебедь» рекой льется пиво. В ресторане «Красная лошадь» — прекрасный выбор блюд. А в одном из самых крупных отелей города каждая комната имеет своё название: «комната Гамлета», «комната Ромео и Джульетты», «Комната Отелло». Узкие улицы Стрэдфорд-на-Эйвоне забиты машинами. Идет бойкая торговля сувенирами — бюсты Шекспира, фигурки героев его пьес, изящно переплетенные томики сонетов Шекспира, пепельницы с изображением дона Анны Хетевей и многое другое. Здесь есть все.

Во дворе приходской церкви Стрэдфорд-на-Эйвоне покоится прах Шекспира. В стене его бюст. В руке перо, другой он придерживает лист, на котором пишет. На могильном камне — четверостишие, запрещающее тревожить погребенный здесь прах. Великие поэты Англии погребены в Вестминстерском аббатстве в Лондоне, в том из его пределов, который называется «Уголком поэтов». Величайший поэт Англии покоится в его родном Стрэдфорд-на-Эйвоне.

60

Вот и подошел к своему концу июнь. Отъезд в Москву назначен на тридцатое число. В Лондон за три дня до этого съезжаются все наши. Делаются последние покупки. Выбираются подарки для жен и мужей, для детей и родителей. Костя Квитко совершенно не представляет, какого размера свитер, кофту, пальто, платье должен купить он своей жене. Больше того, он не помнит номер своего домашнего телефона (да и кто записывает свой телефонный номер?), а потому уточнить габариты супруги Костя не может. Идем по улице, и он старается присмотреться к проходящим мимо женщинам. Прикидывает, кто из них похож на его Надю. Но ведь и встретив такую, он все равно не может спросить её о размере покупаемой ею одежды Мы с Наташей стараемся ему помочь и останавливаемся на шестнадцатом размере, внимательно всмотревшись в тех, кого показывает нам Костя На Оксфорд-стрит заходим в «Льюис», в «Марк и Спенсер» и приобретаем необходимое. У меня, у Гены и Алексея давно все куплено Но вдруг Лукичеву ударяет в голову: шубу из цигейки необходимо переменить, она кажется ему чрезмерно короткой. Отправляемся менять. Он нервничает: оттенок меха не тот, что нужен. Наконец, находим желаемое. На оставшуюся мелочь покупаем открытки с видами Лондона, с изображением королевы и красных автобусов. Утром 30 июня я покупаю газету «Таймс» по дороге от Бедфорд-вей к посольству, откуда автобус везет нас в аэропорт «Хитроу». Летим домой.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ 

61

Возвращение в Москву обозначило начало нового периода в моей жизни. Он оказался сложным, во многом драматичным и по содержанию своему весьма противоречивым: надежды на долгожданную встречу с мужем оказались иллюзией, напряженная работа помогла обретению самой себя и укрепила уверенность в своих возможностях, но самым главным стало вскоре обретение истинной любви, что совсем по-новому осветило жизнь и помогло в преодолении трудностей.

Очень скоро стало понятно, что жизнь надо начинать заново. Своего дома у меня больше не было. К тому же приходилось искать опору и силы для самозащиты. Стало известно, что в деканат и партбюро факультета пришло анонимное письмо, автор которого сигнализировал об изменении моих идеологических позиций и взглядов под тлетворным влиянием чуждых нам буржуазных порядков и зарубежного образа жизни, чьи ценности оказались для меня более значимыми, чем общепринятые гражданами Советского Союза, а тем более членами КПСС. Началось разбирательство. Декан факультета профессор Фёдор Михайлович Головенченко пригласил меня для беседы с членами партийного бюро. Эта процедура не была длительной, поскольку большинство склонялось к тому, чтобы ограничиться устным внушением и призывом сбросить с себя пелену чуждого влияния, одуматься и, как прежде, честно и на должном идейном уровне выполнять свои профессиональные и гражданские обязанности. К этому склонялось большинство, но не все. Самой ретивой оказалась заместитель декана Надежда Алексеевна Тимофеева, обеспокоенная, как она подчеркнула, тем, смогу ли я должным образом воспитывать не только студентов, но и своего собственного ребенка, свою дочь, которая требует повышенного внимания со стороны матери, столь долго отсутствовавшей. С присущей ей энергией и повышенным интересом к тому, что происходит в жизни страны, института, факультета, а тем самым и в жизни кафедры зарубежной (!) литературы, а ситуация требовала, по её мнению, особого внимания как раз именно потому, что речь идет о преподавателе иностранной литературы, Тимофеева настаивала на более тщательном и пристальном отношении к поставленным заявителем вопросам. Но, тем не менее, пока все свелось к товарищеским увещеваниям и призывам мобилизовать свои силы для движения по правильному пути. Неплохое решение, но обидным было то, что никто и не собирался опровергать анонимку. Не для того собрались. Собрались «для конструктивного и своевременного реагирования на сигнал», и это, как решили, было сделано. Из прошлого мне были знакомы подобные ситуации, иногда они оборачивались и более тяжело, и все же свыкнуться с этим было нельзя. Ф. М. Головенченко, как я понимала, все это было противно, и довольно быстро он эту операцию сумел завершить, сославшись на необходимость где-то присутствовать.

Дома я не собиралась оповещать о происходившем, но Костя был в курсе и без моих оповещений. Он дал мне понять об этом, не развивая тему В ближайшие недели на моих лекциях появлялись без всякого предупреждения то Тимофеева, то Головенченко, то некоторые другие члены партбюро. Никаких особых последствий это не имело, но напряжение и ощущение мерзости у меня не пропадало. Оно исчезало, куда-то отодвигалось на то время, когда, стоя за кафедрой, я рассказывала студентам то о Бальзаке, то о Диккенсе, то о Драйзере. Лекции помогали мне и даже спасали. Плохое забывалось, становилось легко, даже радостно. Потом все возвращалось на круги своя, но не столь обостренно.

Стала появляться у нас Ира, которую я не видела со времени отъезда в Англию, целый год. Она-то и сообщила мне о принятом ими — Костей и ею — решении пожениться, оформить свой брак «уже официально». Это решение они твердо приняли, сказала Ира, когда я была на Британских островах. Теперь и мне стало необходимо в связи со сложившейся ситуацией принять и своё решение. Я его приняла: развестись с мужем. Начала оформлять необходимые документы, хотя согласия со стороны мужа (теперь уже «мужа по документам») не последовало, что затянуло процедуру развода на несколько месяцев. Среди нашей родни разводов не было. Родители были потрясены, но ко всему отнеслись с пониманием. Анюте было хуже всех. Тётя Маша молилась. В соответствии с существовавшими в то время правилами, процедура развода было многоступенчатой: сначала публикация объявления в газете, потом рассмотрение дела на заседании районного суда, затем — в городском суде. На первом заседании суда иск супруги, мой иск, удовлетворен не был из-за несогласия супруга, но был определен срок на обдумывание и возможное примирение. После второго заседания районного суда, опять не удовлетворившего иск, дело поступило в городской суд, то есть оно не само поступило, а его следовало самим представить в канцелярию городского суда, с Малого Власьевского переулка — на Каланчевку. Ранним утром в июне 1963 года я туда и отправилась вместе с мамой, не захотевшей отпускать меня одну. Зрелище, представшее перед нашими глазами возле здания суда, потрясало, весь двор был забит людьми, очередь желавших сдать свои заявления (в тот день принимались заявления о разводе) вышла за пределы двора и тянулась по улице. Мы встали в конец и медленно продвигались, к обеду оказались у канцелярской стойки. Документы сдали. Через неделю следовало узнать о дате. День этот назначили на 27 августа 1963 года. До этого срока оставалось два с лишним месяца.