Течёт река…

Первый раз в жизни я видела англичан столь близко и общалась с ними. Начитавшись английских романов викторианской эпохи (впрочем, тогда мы говорили не о «викторианской Англии», а об Англии XIX века), хорошо зная о том, что было после смерти королевы Виктории по «Саге о Форсайтах» Голсуорси и по его же роману «Конец главы», я составила некоторое представление об «английском образе жизни» и «английском характере». Оно было подкреплено знакомством с некоторыми другими произведениями, среди которых в нашей стране в то время были весьма популярны романы Моэма, Олдингтона и Олдриджа. Живые англичане оказались не такими, как я думала. Они были веселыми, шумными студентами, людьми с хорошим аппетитом, легко справлявшимися с любыми блюдами, которыми их потчевали в гостинице. Они охотно съедали весь хлеб и сдобные булки, не чинясь, просили добавки к съеденному, не скрывая говорили, что занятиям предпочитают свободное времяпрепровождение, по залам музеев носились со скоростью метеоров, интересовались кафе и закусочными, им нравилось московское мороженое, они восхищались дешевизной московского транспорта, московским метро, в котором за низкую плату можно ехать в самый дальний конец города, они с удовольствием танцевали и пели по вечерам. Некоторые хорошо говорили по-русски, но очень немногие; однако всем хотелось слушать русскую речь, в почти все охотно вступали в разговор. Москва оказалась для них городом во многих отношениях неожиданным. До приезда сюда она представлялась им гораздо более патриархальной, не столь большой и шумной, не такой многолюдной. Впрочем, за несколько дней судить о пришельцах с Британских островов было, разумеется, трудно. Тем не менее, эта встреча произошла, став одним из подготовительных этапов перед предполагаемой, но все же пока мало реальной поездкой в Англию.

Шло время, но никаких очевидных признаков того, что такая поездка может состояться, не обнаруживалось. Зато все более странным становилось поведение мужа: теперь он был просто обуреваем ревнивыми подозрениями и стремлением выявить аморальность моих скрываемых от него и всех окружающих намерений. К тому же он демонстративно заявил о своём нежелании видеть у нас в доме любых посторонних людей, и в том числе Иру. Он не хотел, чтобы она у нас бывала, не хотел, чтобы я откликалась на её телефонные звонки, сам старался во всех случаях подходить к телефону. Хорошо зная моё расписание, он часто поджидал меня возле института, а иногда сопровождал меня даже в продуктовые магазины и в булочную, утверждая, что всякое может случиться с одиноко идущей по вечерней улице женщиной. Ночами он вновь стал беспокоен, снова мучили его тяжёлые сны и кошмары, днем он часто был раздражителен. В мае сообщили, что мне надо прийти в министерство высшего образования, находившееся на Рождественке, в иностранный отдел. Началось оформление для включения в группу по обмену специалистами с Великобританией. Заполнялись анкеты, было проведено спецсобеседование с работником иностранного отдела, с работником «первого отдела» нашего института Иваном Прохоровичем, дававшим рекомендации по поведению за рубежом и советы по активизации бдительности при общении с иностранцами. Затем через некоторое время, пройдя утверждение в райкоме партии, я должна была прийти для собеседования с работником ЦК КПСС на улицу Куйбышева. Не помню точно, в какой это было день, но помню, что когда ехала к центру в метро, то стало известно о закрытии выходов на площади Дзержинского, на площади Ногина. На площадь Революции выход до часа дня был открыт. Мне надо было успеть к часу тридцати. Площадь оказалась запруженной народом. Встречали его триумфальной поездки за границу Юрия Гагарина, совершившего год назад полет в космос. Проходы к улице Куйбышева были перекрыты. Я металась, натыкаясь на каждом шагу на милиционеров, охранявших порядок, спрашивала, как мне быть. Отвечали. «Проход будет открыт через час». Всё срывалось, в Англию я не попаду, не явившись в нужное место в назначенное время. Я стояла перед очередным заграждением и, кажется, плакала. Вдруг вижу, один из милиционеров мне подмигнул, я подошла, и он велел мне следовать за ним. сказав это строгим голосом. Я поднырнула под заградительный трос и пошла за ним. Он вывел меня к улице за вестибюль станции метро и показал, куда надо идти дальше. Нужное здание оказалось близко. Дежурный пропустил, найдя мою фамилию в списке, сверил её с партбилетом. Собеседование состоялось точно в назначенное время. Когда я шла обратно к метро, народ с площади Революции начал расходиться, ожидавшиеся машины с Гагариным и его сопровождающими проехали. Можно было беспрепятственно пройти к Кузнецкому мосту, а затем на Рождественку в Министерство, где инструктор иностранного отдела сказал, что теперь всю группу соберут в начале сентября и все необходимое сообщат своевременно через институт.

Летом мы с Костей и Анютой жили на даче в деревне Гигирево в четырнадцати верстах от Звенигорода. Жили в одном доме с семьей Злыдневых, с которыми познакомились и благодаря нашим детям сблизились. С женой Злыднева Таней Поповой мы учились на одном курсе в МГУ, она была студенткой сербской группы славянского отделения. Потом мы встретились в Доме ученых, куда она водила свою дочку Наташу, а я Анюту в группу французского языка, когда им было по 5–6 лет. Виталий Иванович Злыднев был научным сотрудником Института славяноведения Академии наук и знатоком Ивана Вазова, о котором была написана его диссертация, а теперь он занимался русско-болгарскими литературными связями. Злыдневы уже не первый год снимали дом в Гигиреве и предложили нам снять в этом же доме большую застекленную террасу, что мы и сделали. Лес — совсем рядом, река тоже. Место красивое. Дом стоит на краю деревни, перед домом — луг. До станции Звенигород ходит автобус от ворот на территорию большого дома отдыха, отстоящего от деревни метров на триста Все удобно. Грибов и ягод в лесу вдоволь. Только собирай. Вето на Ирины посещения было милостиво снято, и летом она приезжала к нам.

И вот уже сентябрь. Начался новый 1961/62 учебный год. Это был уже одиннадцатый год моей преподавательской работы на кафедре. Уже давно я стала доцентом и научным руководителем аспиранток Мария Евгеньевна активно содействовала этому. Теперь к нашей кафедре присоединили преподавателей из закрывшегося Городского пединститута. Их было трое — все они были доцентами и кандидатами наук — Клавдия Сергеевна Протасова, специалист по немецкой литературе, до этого заведовала кафедрой в Городском пединституте; Юрий Михайлович Кондратьев занимался английской литературой. И ещё была доцент Гедымин, посвятившая себя литературе Франции, однако проработала она на нашей кафедре совсем недолго из-за болезни. Кроме того, как уже говорилось ранее, в наших рядах находилась Надежда Алексеевна Тимофеева. Профессорами были Б.И. Пуришев и М.Е. Елизарова. На время моего отъезда в Англию предполагалось на ближайший год пригласить Магду Гритчук, а несколько позднее начала работать здесь же Галина Николаевна Храповицкая, специализировавшаяся в сфере скандинавистики. Пока она была аспиранткой Марии Евгеньевны и писала об Ибсене. Некоторое работала на кафедре Татьяна Сергеевна Крылова.

Аспирантов было довольно много, а потому руководителями их назначались не только профессора, но и доценты. Моим первым аспирантом стал сибиряк Постнов. Он приехал из Новосибирска с тем, чтобы написать в Москве диссертацию о романах Драйзера. Некоторые разделы уже были написаны, но, как выяснилось, кроме самих романов, ни одной книги о Драйзере он не читал и читать не собирался, полагая, что самостоятельный подход к делу — самое важное. Был он почти моим ровесником, человеком умным и опытным; тратить время на «ознакомление с чужими мыслями», как он говорил, ему не хотелось, хотя все же пришлось, что потребовало от меня больших усилий. Диссертацию написал за положенный срок, все экзамены сдал, защита прошла успешно. Американской литературой, вернувшись в родные места, Постнов больше не занимался, но многое сделал в изучении творчества писателей-сибиряков, работая в Сибирском отделении Академии Наук. Приходили от него письма, написанные крупным, четким, уверенным почерком.