Течёт река…

Ходила я и на другие лекции. Все услышанное было по-своему интересно и поучительно. Убедилась в том, насколько легче преподавать и выступать в роли лекторов мужчинам, чем женщинам, легче во многих отношениях: и потому, что студенческая аудитория педагогического института на большинстве факультетов состояла в основном из женщин, и потому, что лекторы-мужчины гораздо более легко управляли своими эмоциями, не позволяя им слишком разыгрываться, что было свойственно их коллегам-женщинам, а также и потому, что мужчины оказывались более невозмутимы, а чаще были просто равнодушны к реакции аудитории, что позволяло сохранять во всяком случае внешнюю самоуверенность и не вызывало у них желания делать замечания студентам. Но, конечно, самым главным во всех случаях были знания, умение говорить и нестандартность мышления, привлекающая внимание слушателей к высказываемым суждениям, фактам, к манере их освещения.

Учебная литература, которой мы располагали в то время, была в большинстве своём скучна и примитивна. Особенно по зарубежной литературе XX века. Да и в программу включались тексты не самые репрезентативные и в художественном отношения значимые. О литературе говорилось не как о виде искусства, а как о явлении идеологическом. Из литературного процесса были изъяты целые пласты. На русский язык не были переведены важнейшие произведения. Произведения современных зарубежных писателей, печатавшиеся до начала 30-х годов в журнале «Интернациональная литература», выходившие в других издательствах, с середины 30-х годов почти не появлялись в печати. Публиковалось то, что проходило жестокую цензуру. Да и журнал «Интерлит» прекратил своё существование.

В отдел спецхрана Ленинской библиотеки могли попасть лишь те, кто получил разрешение на «допуск», да и им выдавались только те журналы и книги, которые были непосредственно связаны с обозначенной в «допуске» темой. В библиотеке иностранной литературы все обстояло примерно так же.

Как же строить курс современной зарубежной литературы? Неужели следует ограничиваться лишь тем, что обозначено в утвержденных программах? Конечно, этого мало. Но даже те книги, которые стояли на полках в кабинете нашей кафедры, в начале 50-х годов было предложено передать в институтское библиотечное хранилище, оставив лишь самое необходимое, к изучению допущенное. Как преподавать, не имея доступа к книгам? А потребность в знаниях все возрастала, студенты многим интересовались, задаваемые ими вопросы требовали ответов. Кто же был рядом с Ролланом и Арагоном во Франции? Рядом с Голсуорси, Уэллсом и Шоу в Англии? О Прусте и Джойсе студенты хотели знать не только из книги Ральфа Фокса «Роман и народ», они хотели прочитать их произведения. Студенты — народ любознательный. В те годы в нашем институте на филфаке учились и Юрий Визбор, и Ада Якушева, Юлик Ким и Юрий Коваль. Юлик Ким любил задавать вопросы и в устной и в письменной форме, и не один он, разумеется. Но дело не только в этом Появилась теперь уже остро ощущаемая потребность определить свой путь в избранной специальности, найти себя.

Самым укромным местом в институте было находившееся в подвале книгохранилище, где я и проводила многие часы с разрешения его хранительницы Наталии Николаевны Гофман. Спускаюсь вниз по винтовой каменной лестнице, выстукиваю условный пароль, тяжёлая железная дверь открывается, Наталья Николаевна впускает в свою обитель.

В этом подземном царстве хранятся сокровища. На образующих целые аллеи полках стоят журналы 20-х-50-х годов, книги на иностранных языках — немецком, итальянском, английском, французском. Хожу вдоль полок, могу оставаться здесь хоть целый день, если есть время. Наталья Николаевна или сидит за своим рабочим столиком у двери, или уходит по своим делам, запирая меня в подвале. Вот журналы «Иностранная литература» начала 30-х Здесь переводы из джойсовского «Улисса». Вот его стихи из сборника «Камерная музыка». Вот в зеленом переплете небольшого формата книжечка — «Дублинцы». В университетских лекциях нам никогда не говорили о Джойсе, даже имени его не упоминали. Ни в одном из учебников о нём тоже ничего не написано. И вот только теперь — в осенние дни 60-го года — состоялось моё знакомство с ним в подвале дома № 1 на Малой Пироговской улице.

Удивительное событие произошло вскоре после этого. Как сейчас помню: в тот октябрьский день шел дождь, у меня был трехчасовый перерыв между занятиями на двух факультетах, и домой я не пошла, спустилась в подвал. На теперь уже хорошо знакомых полках стоят английские романы. Уже каждый побывал в моих руках, но вдруг замечаю книгу в синем переплете, определить которую не могу: прежде как будто бы её не видела. Беру, открываю и начинаю читать с середины. Текст завораживает, не отпускает, время останавливается и вместе с тем движется, охватывая годы, десятилетия в жизни нескольких поколений. Роман называется «Годы». Его автор — Вирджиния Вулф. Его никогда не переводили на русский язык. О Вирджинии Вулф я ничего не читала. От конца книги перехожу к началу, но надо уже уходить на занятия, о чем мне и напоминает Наталья Николаевна, чей рабочий день подходит к концу. Она сама предложила взять мне книгу домой на субботу и воскресенье, а утром в понедельник вернуть. Это было прекрасно! Вечерняя лекция кончилась в 19:20. Вышла из аудитории. У деканата перед расписанием стоит Костя и внимательно всматривается в него, изучает. Так бывало и прежде, но теперь его бдительность возросла: он хочет знать, не совпадают, мои лекционные дни и часы занятий с лекциями Б.И. Пуришева. Его побуждают к этому вспышки ревности. В последнее время они участились. Домой идем вместе. Ни в субботу, ни в воскресенье дочитать роман «Годы», а вернее перечитать его от начала и до конца, мне не пришлось. Зато пришлось выслушать сетования на то, что теперь, когда Костя закончил наконец-то своё обучение в МГУ, мне следовало бы уделять ему больше внимания, а потому в свободные дни надо хоть куда-нибудь да сходить всем вместе. В эту субботу к нам пришла Ира, и мы все отправились в Зоопарк, а на следующий день — в Парк культуры и Нескучный сад, где катались на каруселях и на лодке в пруду. С утра в понедельник «Годы» были дочитаны в подземелье, вскоре в одном из журналов «Иностранной литературы» за 1941 год я обнаружила статью Линдсея, написанную о скончавшейся английской писательнице Вирджинии Вулф, что, несколько прояснив её образ, побудило к поискам новых сведений об авторе заинтересовавшего меня романа.

45

В эту зиму мы все болели. Грипп охватывал каждого в нашей семье одного за другим. Все началось с Анюты, за ней последовали мы с Костей, на Горбатке плохо было с отцом, мама тоже перенесла простуду, удивительным было и то, что даже Мария Андреевна оказалась сраженной гриппом. До этого никто из нас не помнил, чтобы тётя Маша болела или хотя бы жаловалась на недомогания. А Ира даже попала в больницу, очень сильно замерзнув во время занятий физкультурой— это были лыжи, необходимую норму по бегу на которых ей, как и другим студентам, пришлось сдавать. Застудив придатки, она оказалась в гинекологическом отделении больницы на Радищевской улице, куда я ходила, передавая ей фрукты. Однако выписали её очень скоро, и все обошлось. Теперь она редко заходила к нам, да и времени ни у кото не было. Все учились, учили, готовились к занятиям, проводили занятия, выполняли уроки, водили на уроки. Жизнь шла своим чередом.

Весной, в марте, в наш институт приехала группа английских студентов на стажировку. Две недели они должны были провести в Москве, две в Ленинграде. Поселили англичан в гостинице «Бухарест», занятия проводились в Гавриковом переулке близ метро «Красносельская», где находился факультет иностранных языков. Стажеры эти специализировались в русском языке, изучение которого в те годы становилось все более интенсивным на Западе. Меня вместе с одной преподавательницей английского языка (ее звали Лидия Павловна) прикрепили к этой группе англичан как организаторов их досуга и в помощь передвижению по Москве. К утреннему завтраку надо было приходить в «Бухарест», завтракать вместе со стажерами, потом ехали на занятия, возвращались к обеду, называвшемуся теперь «ланчей», снова в гостиницу, а во второй половине дня, после пятичасового чая, отправлялись то в театр, то в поездку на автобусе по Москве. Иногда среди дня, нарушая ритуал чаепития, вернее, перенося его куда-то в другое место, отправлялись в музей. В субботу ездили в Загорск, в один из воскресных дней в Ясную поляну. Среди стажеров были студенты лондонского университета («Славоник скул», о которой услышала я тогда впервые), а также и из других университетских городов — из Лидса, Ливерпуля, Манчестера. Сопровождали их два преподавателя — мужчина и женщина по имени мисс Мёрфи. Она преподавала историю Англии в одном из колледжей в Брайтоне, куда любезно пригласила меня заезжать, подарив свою книгу о Пипсе и его дневниках.